Бытие, мышление, смерть.

Вопрос о бытии в философии основывается на знаменитых изречениях Парменида: “...мыслить и быть – одно и то же... есть – бытие, а ничто – не есть...” . Последний постулат (по Симпликию) тождествен постулату об однозначности сущего .

Соотнесём их со словом преп. Максима Исповедника, которое можно назвать аналитикой мышления: “Всякое мышление отражает множественность, или по крайней мере, двойственность. Ибо оно есть посредствующая связь неких крайностей, соединенных друг с другом, то есть оно есть связь мыслящего и мыслимого. Ни одной из этих крайностей не присуще сохранять полностью простоты. Ведь мыслящий есть некий субъект, содержащий в себе способность мыслить, неотделимую от него. А мыслимое есть либо субстрат, либо то, что в субъекте; от него неотделима способность быть постигаемым мыслью или предлежащая сущность, к которой относится эта способность... ни одно из сущих не является само по себе простой сущностью так, чтобы быть нераздельной единицей... А поэтому тот, кто в какой-либо мере сопричаствует мышлению, еще не выходит за пределы двойственности; тот же, кто совершенно оставляет это мышление, оказывается неким образом в Единице и отстраняет от себя способность мыслить” .

Тот, кто, по преп. Максиму, оставляет мышление, по Пармениду оставляет бытие. Тот, кто мыслит, и по Пармениду причастен единому сущему, по преп. Максиму не выходит за пределы двойственности. Это (логическое) противоречие философии и исихасткого опыта неразрешимо (как и другие противоречия между философией и мистико-аскетическим опытом) внутри философии. Состояние выхода за пределы мышления есть состояние исихии. Ему соответствует выход ума из головы в сердце, о котором говорилось выше; ему же соответствует умервщление своей воли: “...послушание соделывает [его] легко и незамедлительно текущим к искомому пути... что преходящее отторгнет ум умервщлённого послушанием (курсив мой – А.Г.)” .

Если понимать бытие – уже не по Пармениду, а по Ницше – как волю к власти, то мы имеем другое свидетельство внебытия исихии. Установка воли онтологизируется и Хайдеггером в его присутствии (Dasein) как заботе . Забота присутствия, присутствие как забота, противополагается исихии как непопечительности: “Дело безмолвия есть предварительная непопечительность о всех благословных и непозволительных вещах” .

Исихия, наконец, сопостовляется с небытием и внутри исихастской традиции, в её самоисповедании. Это соотнесение осуществляется опосредованно через отождествление исихии со смертью, понимаемой как полнота Субботы . Сотнесённость смерти с небытием включена в философскую традицию: “...для Гегеля... в своей смерти человек уничтожается полностью, он становится чистым Ничто, прекращая, если так можно выразиться, быть наличным-Бытием” . По Хайдеггеру, смерть есть целость Da-sein, но не есть Da-sein: “Приход к-своему-концу всегда ещё-не-до-конца-сущего (бытийное снятие недостачи) имеет характер больше-не-присутствия” .

Смерть и другой.

При том, что, по Гегелю и Хайдеггеру, смерть не принадлежит бытию и вот-бытию, она является их предназначением, целью и полнотой и как бы принадлежит человеку: “...смерть порождает Человека в лоне Природы, именно смерть заставляет его стремиться к его конечному предназначению, то есть к состоянию абсолютной Мудрости...” .

Однако и внутри философии возможно иное видение: “В приближении смерти... субъект утрачивает своё субъективное властвование. Конец властвованию означает: мы так взяли на себя акт существования, что с нами может случиться событие, которое мы уже не берём на себя... Приближение смерти означает, что мы вступили в отношение с тем, что есть нечто совершенно другое... другое, взятое на себя есть другой...” .

Если, как и выше, соотнести смерть с небытием, с не-присутствием, то онтология Э. Левинаса другого-через смерть влечёт оспоривание прменидовского постулата о единственности сущего: “...мы – как бы дерзко это ни звучало, намерены порвать с Парменидом...” . Хайдеггер не остановился на том, что в цитате из платоновского “Софиста”, которой начинается “Бытие и Время”, речь идёт от лица чужеземца . Чужеземец – тот, кто был за границей и приходит оттуда. Чужеземец – это притча о Другом.

Обратимся снова к исихастской традиции. Исихастский выход за пределы здесь-бытия может быть засвидетельствован философским дискурсом. Философия как дело одного здесь-бытия, не может пойти дальше границы и различить состояния там. Философия не в состоянии различить смерть, пребывание во аде, воскресение и восхождение в инобытие Царства Божиего. Они различаются только изнутри Божественного откровения. Различие подаётся Богом. Философия не может говорить о Боге, ибо о Боге нельзя говорить без Бога, а Он не принадлежит философии. Философия, выходит к своей границе и апофатически – в смерти-самотречении указывает на Другого по ту сторону при-сутствия.

Внутри философии Другой первичнее присутствия, ибо при-сутствие – это предел самости, а философская интуиция другого прозревает за её границу. И внутри философии в полноте сущее держится не собой, а Другим.

Вопрос о сущем.

“Почему вообще есть сущее, а не наоборот – ничто?”

На этот вопрос, идущий от Праменида, ставившийся (в разных смыслах) Лейбницем и Хайдеггером, исихастский опыт, подтверждая Божественное Откровение даёт ответ, очевидный в Откровении и невыносимый для онтологии (от Парменида до Хайдеггера): “Ни для ответа, ни для вопроса нет оснований; сущее не имеет оснований (ибо сущее сотворено свободой Божественной воли, а не необходимостью Природы), сущее не владеет и не обладается”. Мы видели у Э. Левинаса, что такой ответ может быть высказан и внутри философии.