Компьютерная контрреволюция как стратегия участия в компьютерной революции

Сопротивление натиску компьютерных технологий – это естественная стратегия участия в информационной революции людей, занявших ключевые посты в руководстве научным процессом не в силу выдающихся личных способностей, широкого образования и высокой культуры, но волей случая и конъюнктуры. Именно такая конъюнктура сложилась на гребне индустриализации науки. От этих людей мы слышали и все еще слышим категоричные утверждения об отставании СССР, а сегодня России (что бесспорно!) в создании электронной вычислительной техники, о том, что мы - а, будем точны, - они “проморгали” начало компьютерной революции на Западе и Востоке. Это отставание они аргументируют отсутствием у нас собственной современной элементной базы для массового производства конкурентоспособных отечественных ЭВМ - наша страна не производит микропроцессоры потребного качества. В Бразилии и Сингапуре, на Тайване и в Южной Корее элементная база производится, а в стране, открывшей эру космическую и эру “мирного атома”, нет. А не потому ли и нет, что люди, наделенные властью принимать решения, не были и тогда, да и сейчас не заинтересованы в наступлении на СССР/Россию компьютерной революции?

Наше отставание от мировой компьютерной революции фундаментально. Дело даже не в элементной базе, которая при желании и масштабах советской экономики давно уже была бы создана. Мы потому и отстали в этом ключевом направлении научно-технического развития от Запада, да и от Востока, что позволили монополизировать науку узкому кругу сверхспециалистов.33 А те не замедлили отгородить ее от “гущи жизни”, где и сегодня в виде исключений, в зачаточной, неразвитой, потенциальной форме, в виде случайных отклонений от признанной научным сообществом парадигмы, а поэтому и в головах людей, сознательно ставящих себя вне парадигмы, выкристаллизовываются действительно революционные идеи. Но за очень редким исключением, все более-менее значительные теоретические, философские и мировоззренческие концепции, а среди них и те, что сформулированы нашими соотечественниками, как и образцы, действительно творческой научной деятельности, мы вот уже не одно десятилетие импортируем с Запада, а устойчивая тенденция к сокращению числа открытий (так еще в 1971-1985 годах в СССР зарегистрировано в 4,7 раза меньше открытий, чем в 1956-1970 годах) есть результат изощренного и особо эффективного в нашем отечестве подавления инициативы снизу.

Если поступками людей движут их собственные интересы, то в чем, собственно, состоит интерес сверхспециалистов - руководителей и “стратегов” массовой, т.е. индустриальной науки, надежно отгородивших и себя, и нас от компьютерной революции? На Западе, Востоке, в странах третьего мира компьютеризация, как и вообще формирование наукоемких производств (аэрокосмических отраслей, робототехники, радиоэлектронной промышленности, малотоннажной химии и др.) осуществляется молодыми, как правило, людьми, не связанными с традиционным бизнесом, владельцами “молодых” денег, и до начала современного этапа НТР еще только искавшими выхода своей предприимчивости. “На Западе вычислительная техника развивалась не только в крупных фирмах типа IBM, и не столько, может быть, в них, а в значительной мере "снизу". Маленькие предприятия, готовые идти на риск, способствовали накоплению идей, создавали предпосылки для технологического прорыва”. Они работали “вопреки господствующему мнению крупных фирм и ученых...”34 Чужой опыт поучителен для того, кто желает извлечь из него урок. Но извлекаемые уроки неоднозначны.

Для одних этот урок свидетельствует, что, при формировании новых научных направлений и при организации связанных с ними отраслей общественного производства, следует ориентироваться на новое поколение работников. И не надо думать, что в Советском Союзе это обстоятельство не понималось. Официальный орган ЦК КПСС журнал “Коммунист” писал, что жизненные установки поколения, родившегося после 1950 года, его “требования к производству, представления о хорошем и плохом, желательном и недопустимом... определяют "стандарты", которые постепенно становятся обязательными для всех... Молодежь порой кажется неподготовленной к трудностям жизни, не настроенной на упорный, добросовестный труд. Однако вместе с достижениями научно-технической революции приходит ясное понимание закономерности, а главное глубокой прогрессивности молодежных ориентаций. Меняется представление о том, по какой логике должна строиться трудовая жизнь, деловая карьера. Во все времена ценность работника определял опыт. Следовательно, и авторитет, и право на интересную, самостоятельную работу, и повышенный размер материального вознаграждения приходит к человеку лишь с годами. В нынешних условиях эта связь ломается. Во множестве видов деятельности новичок может оказаться не менее ценным работником, чем его более опытный коллега, благодаря нерастраченной силе молодого ума, более высокой способности адаптироваться к новым задачам”.35

Иной, прямо противоположного смысла урок извлекли из социального опыта научно-технической революции люди, “взвалившие на себя бремя” лидерства в научно-техническим прогрессе нашей страны. Мы потому и покупаем вычислительную технику и программное обеспечение “за кордоном”, что лица, принимающие решения (ЛПР), принявшие и осуществившие в 1970-е годы это решение, предвидели опасное и неприемлемое для себя выдвижение на руководящие посты в общественном производстве, в Академии, в правительстве, в партийном и государственном аппаратах когорты новых в социальном отношении людей, профессионально связанных с развитием этого ключевого направления научно-технического прогресса. Новые люди в руководстве науки были возможны лишь как персонификация принципиально новых производственных отношений, допускающих конкуренцию идей и мнений, становление которых сделало бы совершенно бессмысленным существование многих нынешних социальных образований, успешно сохраняющих себя в структуре официальной российской науки и после августа 1991-го. Приход к руководству людей, выдвинутых компьютерной революцией, грозит сделать не нужными давно уже бесперспективные, но продолжающие функционировать в науке типы работников: начиная с лиц, вырабатывающих “стратегические” решения, с высших руководителей академической иерархии и заканчивая массой “частичных работников”, сложивших свои призвания и жизни в основание “большой науки”.

Состоявшаяся в свое время передача НИИ, разрабатывающих проблемы информатики и вычислительной техники, из Академии в промышленность - это не просчет, как хотел бы думать об этом решении академик Е.П. Велихов.36 Это хорошо отрефлексированная политика тогдашнего политического руководства страны, нацеленная на сохранение стабильности социальных структур, в которой не было места государственной стратегии развития вычислительной техники собственными силами. Творцы этой политики не отождествляли себя с такими силами, им и не нужна была инфраструктура для развертывания в стране этого принципиально нового производства. Имея институт, специально созданный для решения технических проблем вычислительной техники, наша страна покупает персональные компьютеры в тех странах, где “вообще нет институтов по данной проблеме, но есть желание сделать бизнес”.37

Если успех новых технологий на Западе обеспечен самой стратегией: “создаются условия, способствующие укреплению и развитию той или иной отрасли, в том числе связанной с производством ЭВМ”38, то отказ от стратегии действительного участия государства в компьютерной революции делает безнадежными любые усилия отдельных организаций или частных лиц включиться в этот мировой процесс. В стране, где желание и инициатива подменялись решениями “директивных органов”, неизбежны были нелепые ситуации, когда новое дело поручалось исполнителям, не имеющим к нему ни малейшего предрасположения. С. Андреев привел в свое время характерное высказывание одного из авторов “известной в кругах научных работников” концепции развития информатизации нашего общества: “Концепции нет. Но ее примут (?! – С.Ш.), выделят средства и начнут претворять в жизнь. Последует провал. Тем временем общество, бог даст, осознает важность проблемы, дозреет до нее. А до той поры все напрасно”.39 Тем временем, в стране случились две контрреволюции: антикоммунистическая 1991-го и антисоветская 1993-го40, и надежды на собственную концепцию информатизации страны растаяли как бриллиантовый дым. Российский “парламент” на слушаниях 23 ноября 2000 г. на тему “О государственной политике в области развития информационных технологий” рекомендовал Правительству РФ разработать и утвердить программу информатизации России до 2010 года. Однако такой программы все еще нет. Нельзя же считать ею “Доктрину информационной безопасности Российской Федерации”, подписанную президентом В.В. Путиным 9 сентября 2000 г.

Сторонний наблюдатель - знаток советских реалий, сенатор Гэри Харт, усмотрел в реакции нашего государства на мировую революцию в информатике и связи проявление устойчивой российской традиции. “...Практически по всем наиболее важным достижениям прогресса западного мира на протяжении пятисот лет, научно-техническая революция не смогла пробиться через самодержавно-коммунистический занавес, защищавший Советскую Россию от ветров перемен. Вплоть до 1985 года ее авторитарные правительства предпринимали все возможное, дабы защитить советский народ от освобождающего, раскрепощающего влияния современных технологий. Когда персональные компьютеры стали на Западе привычным предметом домашнего обихода, советское правительство все еще тщательно контролировало доступ к пишущим машинкам. По крайней мере, до конца 80-х годов для советских людей не существовало ни информационного, ни коммуникационного взрывов”.41 Самодержавно-коммунистический занавес рухнул, домашняя персональная ЭВМ перестала быть редкостью, а положение дел лишь катастрофически ухудшилось, чему, кстати, способствуют и обрушение занавеса, и персональная ЭВМ дома и на работе.

На “местах” - в научных лабораториях компьютерная революция была встречена демонстративной активностью на, так сказать, “домашинном” уровне работы с информацией. Руководители этой работы, профессионально обесцениваемые компьютером в первую очередь, концентрировали усилия своих подчиненных на формирование массивов первичной информации в рукописных, иногда печатных формах (отпечатанных на пишущей машинке, а сегодня - на лазерных принтерах).42 Максимально они загружали этой работой тех своих молодых коллег, кто проявлял наибольшую предрасположенность к овладению новыми методами работы. Этим они выиграли время, в зачатке подавив любую возможную конкуренцию со стороны тех, кто, используя новейшую технологию, мог бы совершить непредсказуемый и лично для них опасный рывок в будущее. Активной псевдонаучной суетой создавали они у ЛПР иллюзию собственного высокого профессионального ранга и высокой общественной значимости собственных своих “достижений”. Парадокс этой ситуации состоит в том, что иллюзорность и “высокого” профессионального ранга и “особой значимости” этих сверхспециалистов, а в действительности псевдоспециалистов очевидна и для ЛПР. Да и сами “саботажники” компьютерной революции понимали, что начальство их правильно понимает. Но ситуация десятилетиями копившейся метастабильности не давала первым принять действительно ответственные решения, да и сложившаяся затем ситуация всеобщего распада вселяла уверенность, что “война все спишет”.

Своей совместной псевдодеятельностью они - ЛПР и активные “саботажники” компьютерной революции - объективно консервируют систему производственных отношений, сложившуюся в отечественной науке в условиях низкой производительности научного труда, бурного экстенсивного роста социального института науки, безраздельного господства форм научной рациональности, чуждых отечественной науке.43 Эта система, эффективно подавляя инициативы снизу, препятствует развитию творческого потенциала работников науки. Ее требования на натуру творческую, оказавшуюся в основании академической пирамиды, действуют как мощный фактор социального отбора, формирующий даже из потенциально творческой личности скверного работника. Научная серость, пустившая в нашем обществе глубокие исторические и социальные корни, вновь и вновь воспроизводится архаичными производственными отношениями.

XIX и ХХ века произвели необычайной силы социальный парадокс, создав такие производственные отношения в науке, которые стремительно сублимировали ученого-энциклопедиста в специалиста с энциклопедическим кругозором, а затем и вовсе в специалиста вовсе без кругозора, т.е. интеллектуального властителя Европы, начисто лишенного, целостной культуры, который даже “кичиться своей неосведомленностью во всем, что за пределами той узкой полоски, которую он возделывает, а тягу к совокупному знанию именует дилетантизмом. При этом стесненный своим узким кругозором, он действительно получает новые данные и развивает науку, о которой сам едва помнит, а с ней - и ту энциклопедическую мысль, которую старательно забывает. … Факт бесспорный и, надо признать, диковинный: экспериментальное знание во многом развивается стараниями людей на редкость посредственных, если не хуже. Другими словами, современная наука, опора и символ нашей цивилизации, благоприятствует интеллектуальной посредственности и способствует ее успехам. Причиной тому наибольшее достижение и одновременно наихудшая беда современной науки - механизация. Львиная доля того, что совершается в биологии или физике, - это механическая работа мысли, доступная едва ли не каждому. Для успеха бесчисленных опытов достаточно разбить науку на крохотные сегменты, замкнуться в одном из них и забыть об остальных. Надежные и точные методы позволяют походя с пользой вылущивать знание. Методы работают как механизмы, и для успешных результатов даже не требуется представлять их суть и смысл. Таким образом, наука своим безграничным движением обязана ограниченности большинства ученых, замерших в лабораторных кельях, как пчела в ячейке или вертел в пазу”44

“Массовая” культура, пишет В.И. Овчинников, а мы по аналогии добавим, и “массовая” наука есть “продукт особенностей жизнедеятельности общества, его ориентаций и установок; следствие гипертрофирования репродуктивной деятельности, ее доминирования над продуктивной, инновационной деятельностью”.45 В нашей стране этот процесс зашел так далеко, что многочисленные соискатели кандидатских и докторских степеней уже “просто не знают, что такое научная работа и исследование”.46

Стихийная, но от этого не менее упорная и в чем-то даже результативная компьютерная контрреволюция это отнюдь не плод воображения автора. Обеспокоенность противодействием созданию мощных компьютеров с развитым программным обеспечением была, например, характерна для многих участников Международного конгресса по логике, методологии и философии науки, состоявшегося в Москве в конце 1980-х годов.47 В иной форме эту крайнюю обеспокоенность выразили в докладе на прошедшей в апреле 2002 года в Екатеринбурге Межрегиональной научно-практической конференции “Наука и оборонный комплекс - основные ресурсы российской модернизации”, член-корреспондент РАН, директор Института математики и механики УрО РАН В.И. Бердышев и кандидат технических наук, зав. сектором Информационных систем ИММ УрО РАН И.А. Хохлов.48

3. Компьютерная революция – это прямо противоположный процесс

Процессы, сопровождающие натиск информационных технологий на технологии индустриальные, направлены на демассификацию процедур использования больших массивов информации в государственном и мировом масштабах, на деиндустриализацию научного труда. Они еще не произвели, но предвозвещают качественный скачок его производительности. Они формируют образцы альтернативной исследовательской стратегии, приемлемой для личности творческой, поскольку требуют резкого повышения и действительно необычайно повышают роль и масштабы проявления творческого начала в научном процессе. Наука постиндустриальная требует, чтобы не от одного до пяти исследователей из ста, именуемых учеными, производили принципиально новое знание. Она требует, чтобы действительным производством действительно нового в науке были заняты 10-20 и даже более человек из ста, имеющих к ней профессиональное отношение. Массовый специализированный научный работник, получивший квалификацию в науке индустриальной не найдет здесь себе дела.

Компьютерная революция провоцирует мощное давление творческой инициативы снизу, стимулирует массовую нонконформистскую работу людей, осознавших определяющие факторы формирования той науки, что идет на смену современной массовой науке. Только среди нонконформистов есть те, кто способен за одиночными фактами разглядеть закономерности развития научной мысли, а, следовательно, извлечь уроки, весьма полезные для современного этапа нашей истории, – истории уже постиндустриальной науки, к активным творцам которой они вправе себя причислять. Она – компьютерная революция – требует массового вовлечения в производство научного знания неординарных личностей, генераторов принципиально новых идей, каковых современная массовая средняя и высшая школы еще не в состоянии образовать. Сегодня, как и в прошлом, такого уровня исследователи профессионально, психологически, да и в иных отношениях формируются стихийно, благодаря исключительному стечению обстоятельств. И вопрос, следовательно, состоит в том: откуда брать этих людей – потенциальных генераторов и носителей принципиально нового научного знания?

Мы можем назвать, по крайней мере, два источника такого рода работников. Во-первых, - этим источником является “подпольная наука”, и, во-вторых, - не менее мощным источником постиндустриальной науки является массовая, взрывающая конформизм, инициатива снизу.

4. Компьютерная революция - новый диалог с подпольной наукой

Рядом с большой наукой, включающей систему научных учреждений, печати, иерархию чинов, научных степеней и званий, всегда существовали и существуют самодеятельные исследователи, составляющие неформальное сообщества, лишенное освященных государством организационных форм, научных обществ, степеней и званий, должностей, собственных журналов, конференций и прочих атрибутов официальной науки. Эти чрезвычайно разнородные по образованию, интересам и роду занятий своих членов, многочисленные и, не смотря на организационную неоформленность, активные сообщества самодеятельных исследователей, объединяемые идеей вечно нарождающейся неклассической науки, есть, по определению А.Л. Чижевского, “подпольная наука”. К производимому подпольной наукой продукту - к “сумасшедшим идеям” - образованные современники относятся как к чему-то бесполезному и вредному, как к не-науке - к лженауке, а к самой подпольной науке - как к крикливому сборищу дилетантов-лжеученых, необразованных неудачников, произведения которых возможно и составляют элемент общечеловеческой культуры, но существующий сегодня как неизбежное, но, в конце концов, искоренимое зло.

Профессор А.И. Китайгородский46, академики А.Б. Мигдал47 и М.В. Волькенштейн эксплицировали некое множество критериев – КМВ-критерии48, – позволяющие, якобы, надежно идентифицировать дилетанта-лжеученого, отграничить его интеллектуальные потуги от достижений истинного ученого: высокопрофессионального исследователя, владеющего знаниями и методами работы, глубоко погруженного в научное творчество, движимого бескорыстными побуждениями, стремлением к познанию, кровно заинтересованного в устранении своих ошибок, а потому внимательного к критике. Лжеученого от истинного ученого, полагают они, отличает дерзость и малограмотный пафос, напористость и агрессивность, бесконтрольное самомнение и претензии на незаслуженное признание. Он отрицает высокий профессионализм и ниспровергает авторитеты, но в вопросах действительно научного исследования демонстрирует вопиющее невежество и антипрофессионализм. Лжеученый нетерпим к опровергающим доводам, поскольку не заинтересован в критике. Научную дискуссию он подменяет личными выпадами и стремлением найти поддержку во вненаучных кругах.49

Действительно, какой серьезный, скромный исследователь заявит о себе, да хотя бы и в частном письме, что в полной мере имеет то, “что надо: творческую силу и способность быстрой оценки всяких новых выводов”50? Какой здравомыслящий человек скажет: “Я революционер в науке и технике... Мной олицетворяется революционный дух науки”51? Какой реально оценивающий себя и научное сообщество ученый откажется “отсылать рукопись на суд средних людей”52, т.е. действительно ученых, как минимум, требуя “суда народа”? Сокрушаясь при этом, что “такова человеческая природа... Судящие неправильно и осуждающие мысль, напускают на себя вид строгого беспристрастия, даже добродушия. Они уверяют, что отрицают ложную идею для пользы самого изобретателя, не говоря уже про выгоды человечества. Они-де всегда были на страже его выгод. Что делать, – лукав человек”.53 Но “даже отношения ученых, мыслителей и гениев к своим непрославленым еще собратьям нередко ошибочны, несправедливы, безжалостны и жестоки”.54 Кстати, мы находим многочисленные примеры подобного поведения и самых выдающихся ученых, внесших огромный вклад в развитие науки. “Вспомним великого Менделеева, не допускавшего даже мысли о сложном строении и превращении атомов (и это в ту пору, когда были присуждены первые нобелевские премии за открытие радиоактивности и изучение ее законов). Отец ядерной физики Э. Резерфорд за четыре года до установления возможности применения ядерной энергии утверждал, что это - "вздор". Вклад в неверную оценку кибернетики внес и один из ее "отцов" известный советский математик А.Н. Колмогоров, в верстке познакомившийся со статьей В. Колбановского для философского словаря 1954 года, в которой кибернетика объявлялась "реакционной лженаукой"”.55 Причина этому поведению простая. “Ученые и так утомлены своей наукой и обязанностями. Даже всякое уже прогремевшее открытие для них горе и досада, так как заставляет их утомляться для усвоения новых идей”.56

Кто из серьезных ученых преклонных лет начнет свой труд, претендуя на строгую научность, заявлением: “В мои годы умирают и я боюсь, что вы уйдете из этой жизни с горестью в сердце, не узнав от меня (из чистого источника знания), что вас окружает непрерывная радость”57? И кто закончит его словами: “Все мои многочисленные труды - конченные и неконченые, изданные и неизданные - направлены к одной цели: доказать излагаемые тут кратко мысли, или сделать конечный вывод: в общем космос содержит только радость, довольство, совершенство и истину. Противоположное во Вселенной, по своей малости, незаметно, нас же ослепляет близость Земли”58? Кто в первой же строчке своего труда рискнет утверждать, рассчитывая на серьезное отношение к себе образованного читателя, что “последующее не есть чистое знание, а помесь точной науки с философскими рассуждениями. Они могут быть приняты и не приняты”59? А разве в наш просвещенный век еще не перевелись “вольно” мыслящие натуры, чтобы серьезно слушать доморощенных энциклопедистов об их открытиях “во многих областях знания, между прочим, в учении о строении атома”60? Кто из нас верит, что собственные наши труды “опередили современность”61? Кто верит, – тот эту веру тщательно скрывает! Кто, не испугавшись “кары авторитетов”62, восстанет против наделенных властью “заурядных людей”, хотя бы и ученых63? Кто скажет им об их “общечеловеческой слабости: не признавать ничего оригинального, что так не согласно с воспринятыми и окаменевшими уже мыслями”64? – Да только тот, кого, подобно К.Э. Циолковскому, в полном соответствии с КМВ-критериями, следует безжалостно клеймить как вояку вечной как мир армии лжеученых.

Лжеученый Майкл Фарадей в письме, преисполненном ложным пафосом, не замедлил в свое время поделиться с президентом Лондонского Королевского общества достопочтимым сером Джозефом Бэнксом своим скоропалительным решением посвятить себя высокой науке. Письмо самонадеянного самоучки, как и должно быть, осталось без ответа. Юный, но уже много о себе возомнивший обладатель учительского диплома Альберт Эйнштейн, взявшийся решать только глобальные проблемы, как то – броуновского движения, дискретности электромагнитного излучения и электродинамики движущихся сред, поиском умозрительных доказательств атомарной структуры вещества, посмел изложить свои так называемые идеи Эрнсту Маху, глубоко убежденному, что атомарные представления противоречат надежно установленным научным положениям. До нас дошли четыре письма А. Эйнштейна Э. Маху, но ни одного письма Маха, адресованного Эйнштейну.65 Письма Германа Эйнштейна, наивно полагавшего, что внимательный к критике и кровно заинтересованный в устранении своих ошибок метр снизойдет до поддержки начинаний его сына, так и остались без ответа. И кто возьмется оспаривать, что агрессивный дилетант Роберт Майер, измысливший некую лишенную подлинной теоретической и экспериментальной аргументации бредовой идеей сохранения сил (энергии), жаждущий решительной перестройки всего фундамента науки, по праву заслужил быть на год привязанным к креслу в лечебнице для умалишенных. Впрочем, достаточно...

И хотя представления, агломерированные в систему КМВ-критериев, нашли дружный и весьма сочувственный отклик в сердцах громадного большинства (тех 95-99 %) работников официальной науки, вся история действительной науки свидетельствует об обратном - о научной необоснованности и эвристической бесплодности взглядов Китайгородского, Мигдала и Волькенштейна на роль в науке общественного явления, именуемого подпольной наукой. Построенная как экспликация эмоциональной реакции творческой личности на упорное сопротивление, с каким “в кругу специалистов” сталкивается автор оригинального взгляда на якобы давно решенную проблему, система КМВ-критериев не учитывает особенностей процессов зарождения, развития и инфильтрации в научное сообщество действительно революционных идей.

Дерзкий пафос, претензии на признание и неприятие мнений авторитетов, отрицание профессионализма ученых классической школы в проблемах неклассической науки и понимание ненужности их критики – все это с одной стороны необходимые для крупного успеха качества духовно одаренной, творчески ищущей личности, с другой – ее реакция на неконструктивную критику научным сообществом достигнутых ею научных результатов. КМВ-критерии – это осмысление и оправдание официальным научным мировоззрением, составляющим определяющий компонент массовой индустриальной науки, того общественного феномена, что оставляет за бортом официальной науки людей, предрасположенных к научному творчеству своим интеллектуальным развитием, психофизической конституцией, становлением своей личности. Этот феномен есть современная организация официальной, т.е. массовой индустриальной науки, ставшей на определенном этапе своего развития, о чем догадался еще В. Оствальд, “помехой для восприятия и внедрения принципиально новых идей и открытий”.66

Помимо ученых масштаба Фарадея и Майера, Циолковского и Эйнштейна, в конце концов, при жизни познавших общественное признание, подпольную науку составляет множество самодеятельных исследователей, деятельность которых из-за отсутствия систематически научного образования или неудачных, а может быть поздних контактов с официальной наукой - с теми ее авторитетными служителями, кто бы сумел оценить, и имел мужество представить научному сообществу, а при случае и защитить “безумную” идею, кто в силу множества других неблагоприятных жизненных обстоятельств в явной форме не оказал воздействия на развитие научной мысли. Но историк науки, писал В.И. Вернадский, глубоко осознавший историческую роль отдельных групп и лиц, не разделявших ортодоксального мировоззрения своего времени, именно этой части общества отводит решающую роль в формировании элементов принципиально нового научного знания.67 Источники этого знания возникают вне научного исследования, и механизм, каким родившиеся вне официальной науки идеи, развиваясь и совершенствуясь, осваиваются научным сообществом, является наиболее консервативным и наименее исследованным элементом научной традиции.

Освоение научными сообществами идей, революционизирующих фундамент науки, не мыслимо без упорной борьбы между новым и старым, без соперничества школ и философских дискуссий. Но эта борьба имеет мало общего с нормальным научным процессом, когда она ведется за “чистоту” науки, когда решающим аргументом против беспристрастного рассмотрения пришедшей извне научного сообщества идеи является ее “ненаучное” происхождение, когда к научным аргументам приравниваются постановления партийных собраний или решения комиссий по борьбе с лженаукой. В АН СССР, ныне Российской АН, принято за хороший тон манкировать предостережением В.И. Вернадского о том, что “источники наиболее важных сторон научного мировоззрения возникли вне области научного мышления, проникли в него извне... Они зародились и развивались под влиянием идей и представлений, чуждых научной мысли”.68 Отгораживая себя от массовой познавательной работы самодеятельных исследователей, огульно объявляемых лжеучеными, от деятельности, осуществляемой на уровнях деятельности, принципиально недоступных официальной науке, она – официальная наука обрекает нацию на интеллектуальную катастрофу, избежать которую можно, лишь качественно преобразовав социальный институт науки. Это преобразование должно предполагать создание особых институциализированных форм рационального и наиболее полного востребования к творческой работе всех интеллектуальных ресурсов общества.

Создание механизма когерирования демассифицированной официальной и подпольной науки нашего времени будет, пожалуй, самым фундаментальным следствием компьютерной революции. Оно неизбежно, поскольку интенсификация научного процесса в нашей стране - это не только поддержка и стимулирование научной работы в рамках современной официальной науки, что, конечно же, само по себе важно. Интенсификация отечественной науки, повышение эффективности научной работы, связанное с преобразованием самого социального института науки, предполагает использование и такого “нетрадиционного” интеллектуального ресурса, как творческий потенциал самодеятельных исследователей, составляющей массу подпольной науки и сегодня не интегрированных официальной наукой.

Список литературы

1 В середине 80-х годов автор, в то время входивший в Бюро Научного совета по комплексной проблеме “Теплофизика и теплоэнергетика”, был свидетелем, обсуждавшейся на заседаниях этого совета попытки создания системы подобного рода, которой предстояло объединить теплофизические лаборатории Советского Союза. Проект не состоялся, но послужил толчком, благодаря которому и появилось настоящее исследование. Здесь мы отвечаем на вопрос о том, почему проект этот оказался не состоятельным два десятка лет назад, но почему он до сих пор не потерял перспективу.

2 Моисеев Н.Н. Алгоритмы развития. М., 1987. C.200-201.

3 Блекберн Д.А. Базы данных: хранение, поиск и использование промышленных и инженерных данных // Импакт. 1988, № 2, с.14-22. С.17.

4 Глинский Б.А. Философские и социальные проблемы информатики. М., 1990. С.44.

5 Вильсон К.Г. Теоретическая физика и расчеты на ЭВМ // Успехи физических наук. 1984, т.143, вып.2, с.301-307. С.301.

6 Там же.

7 Первый журнальный вариант этой статьи был подготовлен еще в начале 90-х годов для “Вопросов философии”. Редакция журнала выразила намерение опубликовать статью, но несколько лет спустя возвратила рукопись с извинениями.

8 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2. Т.23. С.383.

9 Шардыко С. К. Девиатор - феномен русской индустриальной науки // Судьба России: образование, наука, культура. Екатеринбург, 2001, с.46-58.

10 Цит. по кн.: Бешелев С.Д., Гуревич Ф.Г. Нововведения и мы. М., 1990. С.109.

11 Винер Н. Я-математик. М.: Наука, 1964. С.344.

12 Бешелев С.Д., Гуревич Ф.Г. Нововведения и мы. С.94.

13 Там же. С.102. “Процент "балласта" в научных учреждениях… продолжает оставаться достаточно большим. Одно из ярких доказательств этого содержится в Отчете за пятилетку (1992-96 годы) Объединенного института физики Земли РАН – ОИФЗ… Именно за этот период сотрудниками ОИФЗ было опубликовано приблизительно 2800 работ (включая тезисы докладов). Но при этом 95 % всех работ опубликовали 50 % научных сотрудников Института, а остальные 50 % опубликовали всего 5 % от общего объема работ” (Страхов В.Н. Что делать? (о развитии гравиметрии и магнитометрии в России в начале XXI века). М., 1998. С.6.

13 Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. М., 2001. С.101.

14 Шардыко С.К. Космологический аспект энергетики // ERGO… Вып.2, с.46-55.

15 Ортега-и-Гассет Х. Указ. соч. С.101

16 Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. М.1999.

17 Шардыко С.К. Грядущее как зло: формы и источники насилия XXI века // Регион-Урал, 1999 № 13, с.21-25.

18 Шардыко С.К. “Идеальный лазер” - метамашина постиндустриализма // Урал индустриальный. Екатеринбург, 2001, с.141-146.; Он же. Русский постиндустриализм. К расшифровке префикса “пост-” // Культура и цивилизация. Екатеринбург, 2001.

19 Бурлацкий Ф. Новое мышление: Диалоги и суждения о технологической революции и наших реформах. М.: Политиздат, 1988. С.11.

20 Ортега-и-Гассет Х. Указ. соч. С.102.

21 “Понятие "масса"… не подразумевает рабочих и вообще обозначает не социальную принадлежность, а тот человеческий склад или образ жизни, который сегодня преобладает и господствует во всех слоях общества, сверху донизу, и поэтому олицетворяет собой наше время” (там же). Массой являются, “несомненно, специалисты: инженеры, врачи, финансисты, педагоги…” и, самое главное, - “несомненно, человек науки” (там же). “В итоге "человек науки" оказывается прототипом массового человека. И не эпизодически, не в силу какой-то сугубо личной ущербности, но потому, что сама наука - родник цивилизации - закономерно превращает его в массового человека; иными словами, в варвара, в современного дикаря” (там же. С.102-103).

22 Бешелев С.Д., Гуревич Ф.Г. Указ. соч. С.14.

23 Бурлацкий Ф. Указ. соч. С.11.

24 Там же. С.12.

25 “Экспериментальная наука возникла на закате XVI века (Галилей), сформировалась в конце XVII (Ньютон) и стала развиваться с середины XVIII. Становление и развитие - это процессы разные, и протекают они по разному. (Х. Ортега-и-Гассет намекает здесь на то обстоятельство, что титаны мысли, равные масштабу Галилея и Ньютона, без которых невозможно было бы само возникновение и формирование науки, становятся излишними на этапе развития науки и по этой не-обходимой причине жестко из науки вытесняются - С.Ш.) Так, физика, собирательное имя экспериментальных наук, нуждалась в унификации, и к этому вели усилия Ньютона и других ученых его времени. Но с развитием физики начался обратный процесс. Для своего развития науке необходимо, чтобы люди науки специализировались. Люди, а не сама наука. Знание не специальность. Иначе оно… утратило бы достоверность. И даже эмпирическое знание в его совокупности тем ошибочней, чем дальше оно от математики, логики, философии. А вот участие в нем действительно - и неумолимо - требует специализации” (Ортега-и-Гассет Х. Указ. соч. С.103).

26 Фролов И.Т., Юдин Б.Г. Этика науки: Проблемы и дискуссии. М., 1986. С.12.

27 Личность в этом процессе действительно не нужна. Она уже в силу того, что сама личность, разрывает рамки специализации. И, напротив, специалист, “стесненный своим узким кругозором, …действительно получает новые данные и развивает науку, о которой сам едва помнит, а с ней - и ту энциклопедическую мысль, которую старательно забывает. Как это получается и почему? Факт бесспорный и, надо признать, диковинный: экспериментальное знание во много развивается стара