Социальная укрепленность экономического действия; труд и социализация, распределение и справедливость, обмен и самоутверждение, потребление и соучастие, доход и статус и т.д.

Труд и социализация. С технико-экономической точки зрения труд выступает как целесообразная деятельность человека, приспосабливающая вещество природы к его потребностям. Экономическая, сторона труда раскрывается в использовании рабочей силы (в том числе посредством ее купли-продажи) как ограниченного ресурса в соединении с другими ресурсами или факторами производства с целью получения вознаграждения. Экономист может обратить внимание на процесс принятия решений или размеры привлекаемого «человеческого капитала», но этим его интерес в основном и ограничивается.

Между тем существует иная, социологическая сторона труда, где он выступает как процесс социализации. Трудовой процесс становится организационной рамкой, посредством которой происходит вхождение человека в коллектив, характеризующийся своими группами интересов и относительно закрытыми коалициями, особыми ритуалами и стратегиями взаимодействия. Здесь человек приобщается к установленному порядку и становится объектом наблюдения, контроля и дисциплинарного воздействия. Превращаясь в работника, он осваивает отнюдь не одни только профессиональные роли. Он узнает, что значит быть «начальником» или «подчиненным», «лидером» или «аутсайдером», «товарищем» или «коллегой», «передовиком» или «отстающим».

В процессе труда человек учится получать и передавать информацию, реагировать на давление извне и разрешать конфликтные ситуации, дозировать собственные усилия и изображать усердие, устанавливать связи и нарабатывать авторитет. В этом процессе обнаруживается когнитивный элемент, связанный с получением новых навыков и познанием предметной стороны мира, а также эстетический элемент, выражающийся в придании продукту некой законченной формы. Труд является обменом деятельностью в самом широком смысле слова. И даже индивидуальный труд воплощает интернализованные нормы, выработанные в процессе такого обмена. Труд — это школа социализации, в которой проходит весомая часть всей нашей жизни. И наряду с производством продуктов и услуг, труд выступает как производство и воспроизводство самого Человека.

Воспроизводство человека в труде не всегда происходит благополучно. В одних случаях человек, принудительно или добровольно, включается в трудовой процесс, зажатый в тиски социальных условий, которые являются внешними и чуждыми для него, более того, порабощало человека, делают его труд бессмысленным, уродующим морально и физически. Причем человек своими собствен­ными руками и мыслями продолжает воспроизводить эти соци­альные условия. К. Маркс называл такое состояние отчуждением труда. В других случаях человек выполняет трудовые функции, вступая в отношения, неурегулированные социальными нормами: правила и предписания в данной области еще не выработаны, или они существуют, но отвергаются определенными группами. Здесь на поверхность нередко прорываются не лучшие человеческие качества — в виде безудержной алчности или безжалостной конкуренции. Подобные выпадения из нормативной среды были названы Э. Дюркгеймом состоянием аномии. Оба состояния указывают на принципиальное значение социальных условий трудовой деятельности и на различия ролей, которые они играют в трудовом процессе.

Распределение и справедливость. Нормы распределения ресурсов складываются не просто из калькуляции затрат и максимизации чистой выгоды. Они испытывают сильное воздействие сущетвующих представлений о справедливости и выражают принципы, несводимые к текущим экономическим интересам, ибо за ними стоят нравы и обычаи данного народа. «Справедлива» ли установленная цена, «справедлива» ли взимаемая норма процента, «справедлива» ли оплата затраченных трудовых усилий? Игнорировать эти вопросы не рекомендуется, даже если здесь усматривается противоречие рациональным экономическим расчетам.

За устойчивыми представлениями о так называемой справедливой цене могут скрываться самые разные вещи: традиция («мы всегда платили за этот товар именно такую цену»); представления о производственных издержках («этот товар не может стоить столько»); знание аналогичных цен других продавцов («здесь совсем другие цены»); наконец, просто возможность заплатить предложенную цену («мы всегда могли это купить»). Полагаем, что «справедливая цена» является относительно независимым центром, вокруг которого происходят ценовые колебания. Этот центр принципиально отличен от стоимостной основы цен независимо от того, измеряется последняя затратами производителя или сравнительной ценностью для покупателя. Возникновение второго центра указывает на более сложный характер ценообразования по сравнению с тем, который рисуется механизмом предельных издержек.

Подобные замечания относятся и к представлениям о «справедливой тате за труд. Работники соотносят уровень текущей оплаты со множеством параметров: с прошлым уровнем оплаты; оплатой на других предприятиях и даже в других городах; с ростом цен на предметы потребления; с доходами предприятия. При этом представления о справедливости очень часто оказываются важнее чисто экономических расчетов. Так, мизерная недоплата по срав­нению с коллегами по работе, не играющая решительно никакой роли с точки зрения покупательной способности, способна вызвать сильное социальное раздражение и породить конфликт (который, возможно, обойдется конфликтующим сторонам намного дороже).

Древнейшее требование распределения по труду невозможно свести к техническому принципу калькуляции затрат. Более того, с расчетной точки зрения распределение по количеству и качеству труда — принцип весьма противоречивый. Но главное, распределение по труду — это этико-экономическое требование, которое находится в зависимости от представлений о «справедливой оплате» и, в частности, от того, что в данном сообществе считается «производительным трудом». Известно, например, что в нашей стране и при советском, и при постсоветском режимах базовые ставки заработной платы рядовых научных работников значительно ниже, чем водителей автобусов. Объясняется это, полагаем, не столько соображениями функциональной целесообразности, сколько укорененным представлением об умственной работе как «игре», не могущей считаться «настоящим трудом».

Обмен и самоутверждение. Экономическое действие можно представить как обмен деятельностью, осуществляемый на началах возмездности и эквивалентности в целях максимизации полезности хотя бы для одного, а в идеале для всех участников этого обмена. Но нельзя не обратить внимание на то, что, во-первых, эквивалентность есть лишь частный случай возмездности; а во-вторых, множество хозяйственных обменов совершается с целями неутилитарного характера.

По свидетельствам антропологов, обмен в примитивных обществах возник как взаимное приношение даров и взаимное угощение, которые являются не экономическими, а преимущественно социальными актами. Цель их — не достижение экономической выгоды, а утверждение соседских и дружеских связей. С чисто же экономических позиций такого рода акты не только не приносят выигрыша, но, напротив, означают затрату изрядной части общего богатства (то же, к слову, относится к сохранившейся поныне тра­диции обмена подарками на Рождество и в прочие праздники). Конечно, взаимный обмен выполняет и экономические функции — взаимного хозяйственного страхования и поддержки, быстрой мобилизации ресурсов в экстремальных ситуациях. Но механизм реализации этих функций лежит за пределами экономики как таковой.

Обмен дарами обходится без торговли, без выяснения полезности преподносимого для его получателя, без гарантий эквивлентного возмещения затрат. В принципе предполагается, что сегодняшний получатель в будущем должен ответить тем же. Но зачастую не преследуется даже и эта цель. Если инициатор дарения преподносит другому такой дар, что тот по экономическим причинам не сможет «отдариться», то он (инициатор) укрепляет свое социальное положение в сообществе. В данной ситуации не на­копление имущества, а его публичная раздача в большей степени повышает престиж дарителя.

Замечу, что и чисто рыночный обмен нельзя совершенно без­оговорочно свести лишь к экономическим элементам. Значительная часть цен, как известно, по-прежнему устанавливается гибко в результате неформального торга. И веками сохраняющийся обычай торговаться едва ли можно рассматривать исключительно как проявление жадности или способ установления равновесной цены. Здесь часто присутствует и другое: «торг» — это и способ общения, установления социальных контактов, в которых эко­номический расчет сочетается с ритуальной игрой и борьбой за социальное признание (когда, например, мы отказываемся торго­ваться с «чужаком» и теряем какие-то деньги, то тем самым как бы подчеркиваем социальную дистанцию между нами). Да и сам экономический расчет далеко не одномерен. Так, установление уровня цены сообразно с внешним видом покупателя есть прояв­ление экономического расчета, с которым совмещается, однако, комплекс социальных оценок. И никакая стандартизация качест­ва продукции и цен не может помешать тому, что к своим посто­янным клиентам или приятелям, землякам или единоверцам от­носятся иначе, нежели к просто зашедшим с улицы, незнакомым, «чужим».

Потребление и соучастие. Широко распространенное представ­ление о том, что люди осуществляют свой потребительский вы­бор, исходя из оптимального использования ограниченных ресур­сов, тоже требует существенных оговорок. Почему, скажем, в со­временной России быстро раскупаются не просто дорогие, но са­мые дорогие автомашины, да еще с длинным шлейфом повышен­ных рисков — угона, аварий, преждевременного износа? Описан­ное еще в начале века Т. Вебленом престижное потребление во множестве случаев является «нерациональной» тратой средств, ибо связано с приобретением более дорогих и^-«ненужных» вещей вместо «нужных» и более дешевых. При этом, однако, подобное поддер­жание престижа не прихоть, а довольно жесткая социальная норма для определенной группы населения, нередко весьма обре­менительная экономически, по крайней мере для ее менее обеспе­ченной части. «Оставаться голодным, но прилично одетым» — по­добный выбор можно счесть рациональным, но его связь с мерка­ми индивидуальной или общественной полезности окажется не столь очевидной.

Различия в стилях потребления зачастую невозможно объяс­нить толщиною кошельков. Почему, например, в одну и ту же эпоху в странах Восточной Европы можно узнать профессиональ­ную (классовую) принадлежность человека по стилю носимой одеж­ды, а в Соединенных Штатах это сделать намного труднееПо­тому что в национальной культуре и в культуре разных социаль­ных слоев складываются свои особые устои. По мнению француз­ского социолога П. Бурдье, действиям, из которых складывается стиль жизни, предшествует совокупность вкусов. Вкусы, в свою очередь, базируются на «хабитусе»— совокупности диспозиций мышления, восприятия и оценивания, — на который оказывают существенное влияние прежде всего такие факторы, как социальное происхождение и образование.

В свою очередь потребительский выбор становится стратегией социальной самоидентификации. В чем сила рекламы, быстро за­полонившей наш видео и радио эфир. Она нужна не столько как ориентир для выбора товаров получше и подешевле, сколько как средство присоединения к определенному «сообществу потребле­ния». Следуя рекламным объявлениям, люди стремятся покупать «то же, что и все» (а точнее, то, что покупает выбранная ими в качестве ориентира референтная группа).

 Доходы и статус. Если деньги — это лишь количественное вы­ражение покупательной способности, то почему человек придает такое значение надбавке к зарплате, которой хватит разве что на пару поездок на такси? Почему предприниматель тратит лучшие годы жизни на реализацию рисковых проектов? Неужели для того только, чтобы получить лишний десяток или сотню тысяч? Види­мо, дело тут не в деньгах как таковых. Доход — это больше чем просто денежная сумма или мера покупательной способности. Это также претензия на определенный статус. Деньги оказываются зна­ком (маркером), позволяющим отнести человека к определенному рангу. Специалист первой категории хочет отделить себя от спе­циалистов второй категории, старший экономист — от просто эко­номистов и т.д. Повышение дохода не всегда является достаточ­ным условием достижения новых статусных позиций (ибо статус­ные претензии не всегда адекватно воспринимаются другими чле­нами общества), но порой это — необходимое условие.

Доходы играют еще и важную символическую роль. Высокий доход символизирует благополучие, высокую профессиональную квалификацию и хорошие деловые способности. Низкий доход тоже часто становится знаком особого статуса (например, неангажиро­ванности, некоммерческого характера деятельности). Помимо этого доход выступает как статусная привилегия, продукт властных пол­номочий. Он часто является «автоматическим приложением» к рабочему месту и никак не связан с эффективностью работы. Пре­вращение дохода в привилегию сегодня более характерно для бю­рократических систем, но встречается практически повсеместно.

На статусную окраску дохода существенно влияет характер его источников. Экономисту в общем безразлично, каким путем до­быты используемые денежные средства — благородным или низменным, законным или криминальным. В глазах же общества воз­можна серьезная девальвация «грязных денег». Мы вынуждены также мириться с тем, что один и тот же доход воспринимается по-разному в зависимости от способа его получения: одно дело, если он заработан собственным физическим трудом; другое — если обеспечен путем организации труда других людей; третье — если получен в результате перепродажи готовых продуктов или предо­ставления денежных ссуд под проценты. Отношение к этим видам дохода различно в разные исторические периоды, зависит от на­циональной культуры, принадлежности к той или иной социаль­ной группе. И оно никогда не было и не будет одинаковым, сколь­ко бы ни толковали об общественной полезности каждого из ука­занных видов деятельности.

Производство благ и производство знаков. Понятие производ­ства ассоциируется у нас в первую очередь с изготовлением мате­риальных продуктов. Между тем доля материального производст­ва во всех ведущих странах в течение десятилетий устойчиво сни­жается, уступая место сфере услуг. А в этой сфере ширятся отрас­ли, производящие разного рода символы и путеводители в мире символов. Средства массовой коммуникации вырабатывают огром­ное количество информации, заполнявшая все и вся реклама предлагает образцы продуктов, не слишком жестко связанные с их материальными свойствами; мощная индустрия развлечений при­глашает нас в бесчисленные искусственные миры — игровые, ту­ристические, кинематографические.

Исследовательские и изобретательские работы уже не просто предшествуют производственному процессу, но непрерывно со­провождают этот процесс, становятся его неотъемлемой частью в условиях постоянного обновления и гибкого приспособления к запросам рынка. Дизайнеры «упаковывают» ваш продукт, специа­листы в области «паблик рилейшнз» работают над созданием ва­шего имиджа. Культурные учреждения превращаются в сферу де­ловых услуг, их «продукция» ставится на поток. И сегодня факти­чески любой продукт помимо изначальных потребительских свойств несет в себе массу закодированной информации и нагружен воро­хом смыслов и образов, символизирующих успех или здоровый образ жизни, идеологические пристрастия или принадлежность к этнической группе. Все труднее становится отделить «производст­во» от «не производства».

Фиксация данной тенденции позволила британским социоло­гам С. Лэшу и Дж. Урри назвать современную экономическую систему «экономикой знаков и пространства». По их мнению, наряду с ускоряющимися, потоками капитала, труда и товаров, неизмеримо возрастает роль «рефлексивного накопления» инфор­мации и образов. Происходит выхолащивание материальных хо­зяйственных объектов, а социальные структуры уступают место информационным и коммуникационным структурам. Производ­ство теперь не просто базируется на исследованиях и освоении культурных образцов, но само во многом превращается в иссле­довательский и дизайнерский процесс, в сферу когнитивной и эстетической рефлективности, где человек погружен в создание и интерпретацию знаков.

Множественность денег. Деньги выполняют роль всеобщего эквивалента и универсального измерителя. Эти качества не вытекают из приро­ды денег как таковых, а являются продуктом исторического разви­тия их функций. Для примитивных обществ были характерны не только множественность натуральных форм денег (металлы, скот, раковины и пр.), но и несоразмерность оценок в зависимости от «качества» денег, а также сословные и гендерные различия во вла­дении деньгами. Многие из них исчезли задолго до наших дней. И когда заходит речь о современных деньгах, они рассматривают­ся как продукт последовательной рационализации, в процессе ко­торой деньги превратились во внекачественную субстанцию и все­общего уравнителя, универсального посредника и чистую симво­лизацию обмена, воплощение абстрактной покупательной способ­ности и абсолютно деперсонифицированную силу. Об этом писа­ли едва ли не все ведущие социологи эпохи современности, кото­рые в своих оценках сущности и роли денег оказались едины с экономистами.

Трудно отрицать силу тенденции к унификации экономичес­ких форм. Тем не менее и сегодня благополучно сохраняется и порою даже развивается множественность денег, связанная с оби­лием их натуральных и экономических форм, покупательной спо­собности, а также с различиями в значениях, придаваемых денеж­ным суммам. Начнем с того, что единая национальная валюта — не столь давнее завоевание. В США она была утверждена лишь в 1863 г., когда в обращении находилось не менее пяти тысяч раз­ных банкнот, а окончательная стандартизация произошла только в 1933 г. Вытеснив благородные металлы, деньги облачились в сотни национальных мундиров. Но помимо обычных бумажных денег, государством и сотнями негосударственных учреждений выпуска­ется масса разных кредитных денег в виде государственных казна­чейских обязательств; и налоговых освобождений, акций и вексе­лей. Они настолько разнообразны и многочисленны, что учет и контроль за совокупной денежной массой в современном хозяйст­ве, да и само определение того, что следует относить к «деньгам», представляются весьма затруднительными.

В повседневной жизни мы нередко используем заместители денег — талоны и жетоны, чеки и расписки. Чем жестче монетар­ная политика, тем больше денежных суррогатов возникает на фи­нансовом рынке и тем чаще функции денег присваиваются «ино­родным» материальным объектам. Предприятия прибегают к бар­терному обмену.

Денежные единицы обладают разной покупательной способнос­тью. Безналичные деньги во многих ситуациях оказываются де­шевле наличных (устанавливаются особые цены за обналичивание средств). Рыночная стоимость ценных бумаг может весьма далеко отклоняться от номинала: В целом покупательная способность разных денежных единиц формируется в подвижных рамках пра­вовых и институциональных ограничений, общего социокультур­ного контекста. Например, власти вправе запретить свободное хож­дение иностранных валют и их покупку вне лицензированных уч­реждений. Из сфер, доступных Для денежных платежей, могут выводиться земля: и недвижимость, покупка высококачественных услуг может перекрываться воротами ведомственных учреждений.

Сплошь и рядом выдаются «связанные» деньги, предназначенные на строго определенные цели (фанты на исследования, частный потребительский и строительный кредит). В свою очередь, не каж­дый волен обладать любыми денежными единицами. Некоторые ценные бумаги выпускаются, скажем, только для ограниченного круга юридических лиц. Одни и те же денежные единицы порою не подлежат взаимному обмену. Например, в советской производ­ственной системе деньги представляли собой целый ряд учетных единиц с ограниченной покупательной способностью, предписы­ваемой их целевым назначением: деньги, выделенные на капи­тальные вложения и на заработную плату, были разными деньга­ми, и их реальная ценность существенно различалась.

Но это еще далеко не все. Многочисленные перегородки вы­страиваются самим отношением людей, которые своими действия­ми плодят различия между видами денег — в зависимости от спо­собов получения и использования средств. С экономической точки зрения это выглядит абсурдно, но наше отношение к одной и той же сумме денег во многом определено тем, как она нам досталась: выиграна в лотерею или получена в подарок, положена в карман в качестве обычного месячного жалования или заработана какими-то сверхусилиями. Для каждого вида «легких» и «трудных» денег есть свои наиболее вероятные способы трат. Отношение к деньгам зависит и от их наличной формы.

Деньги способны выполнять особые символические роли. Юбилейные монеты становятся предметом коллекционирования и имеют одновременно две рыночных цены (номинал для всех и повышенную цену для знатоков). В определенных социальных груп­пах деньги преподносятся в качестве подарка на свадьбу или в день рождения. Важно то, что всевозможные функции денег фор­мируются не только в рамках, поставленных социальной средой, но и в самой этой среде. Так, допустимость взяток, наличие и размер «чаевых» за услуги во многом вытекают из правовых норм, национальной традиции и порядка, установленного в данном типе учреждений. Тем самым пониманию современных денег как уни­версального выражения чисто инструментальной рациональности противостоит менее привычный и менее разработанный взгляд на деньги как на подлинно культурный феномен.

Литература:

1. Радаев В.В. Экономическая социология. Курс лекций. М.: 2000-368с.

2. Соколова Г.Н. Экономическая социология. Мн.: Высш. шк. 1998-368с.