Социология и здравый смысл как способы познания

Вслед за наукой и философией столь же дискриминационную установку в отношении обыденного сознания и здравого смысла заняла социология, которая с первых же шагов осознала себя именно как социология общества знания. В этой роли она примкнула к науке в качестве важного инструмента в системе господства.

Бауман продолжает: "Философская и политико-государственная версии модернистского проекта нашли свои эквиваленты в двух аспектах социологической практики. Во-первых, социология взяла на себя критику здравого смысла. Во-вторых, она взялась за конструирование схем социальной жизни, относительно которых можно было бы эффективно выявлять отклонения, недозволенные формы поведения и все такое, что с системной точки зрения выступало как проявление социального беспорядка.

В своем первом случае она предложила себя публике в качестве третейского судьи в борьбе между различными формами понимания человеческих проблем, в качестве поставщика знаний относительно "истинных пружин" человеческого поведения и судьбы и, значит, в качестве предводителя на пути к истинной свободе и рациональному существованию с применением адекватных средств и эффективностью действия. Во втором случае она предлагала власть имущим любого уровня свои услуги как планировщика условий, которые обеспечат предсказуемое, стандартизованное человеческое поведение. Распыляя и нейтрализуя последствия индивидуальной свободы, она ставила выявляемые ею законы рациональности на службу социальному порядку, базирующемуся на власти".

В когнитивном плане обществоведение как философия общества и обществоведение как инструмент власти совпадали в своем отрицании здравого смысла как низового массового знания "о себе". Бауман подчеркивает это совпадение: "Обе функции "модернистской" социальной науки своей единой целью имели борьбу с амбивалентностью - с сознанием, скандально не признающим разума, сознанием, за которым нельзя признать хваленой человеческой способности знания истины, со знанием, за которым нельзя признать права заявить, что оно схватывает, исчерпывает объект и овладевает им, как это обещает "истинное" знание. Иначе говоря, их задачи совпадали в том, что касается осуждения, отрицания и лишения легитимности всего "чисто опытного" - спонтанных, самодельных, автономных проявлений человеческого сознания и самосознания. Они неотвратимо вели к отрицанию человеческой способности достичь адекватного знания о себе самом (или, скорее, они квалифицировали всякое знание о себе, в силу самого факта, что это знание о себе, как неадекватное). Так же, как Церковь должна была относиться к своей пастве как к сборищу грешников, модернистские социальные науки должны были относиться к своим объектам как к невеждам".

Если на первом этапе институционализации науки ее идеологи делали упор на общедоступности научного знания, то по мере роста престижа и социального статуса ученых стали высказываться совершенно противоположные утверждения. Так, Гершель писал вначале: "Наука есть знание всех, расположенное в таком порядке и по такому методу, которые делают это знание доступным для каждого". В более поздних работах он, напротив, подчеркивает, что здравый смысл не совпадает с научным знанием и научное мышление требует отказа от многих мыслительных привычек здравого смысла.

Исходя из этих представлений модерна, резко отрицательную позицию по отношению к здравому смыслу занял Маркс (немецкая идеология). В системе общественного сознания обыденное сознание у него определенно предстает как ложное. В программном труде Маркса, написанном совместно с Энгельсом, сказано: "Люди до сих пор всегда создавали себе ложные представления о себе самих, о том, что они есть или чем они должны быть. Согласно своим представлениям о боге, о том, что является образцом человека, и т.д. они строили свои отношения. Порождения их головы стали господствовать над ними. Они, творцы, склонились перед своими творениями. Освободим же их от иллюзий, идей, догматов, от воображаемых существ, под игом которых они изнывают. Поднимем восстание против этого господства мыслей".

Согласно представлениям Маркса, знание, порожденное в рамках здравого смысла, не обладало способностью к развитию - оно лишь следовало за материальным бытием как его отражение. Тем самым фактически отрицался сам статус здравого смысла как принадлежащего к системе знания. Представления здравого смысла якобы не могли меняться под воздействием их собственного развития как знания, путем анализа причинно-следственных связей, приложения меры и логики. Для нас очень важно, что эта установка была принята в советской марксистской гносеологии.

Напротив, в среде левой интеллигенции, близкой к народникам и левым кадетам (в том числе принявшим Октябрьскую революцию) здравый смысл признавался как источник знания, который был одним из корней современной науки. Вернадский писал в 888 г.: "Масса народная обладает известной возможностью вырабатывать известные знания, понимать явления - она, как целое и живое, обладает своей сильной и чудной поэзией, своими законами, обычаями и своими знаниями. Я сознаю, что в народных массах бессознательно идет работа, благодаря которой вырабатывается что-то новое, что приведет к неведомым, неизвестным результатам. Вот этой работой достигается известное общественно знание, выражающееся в иных законах, иных обычаях, в иных идеалах. Я вижу, как из работы отдельных лиц, опирающихся и исходящих постоянно из познанного массами, выработалось огромное, подавляющее здание науки. Но в этой работе научной является форма той же массовой работы, только более односторонней и потому менее сильной, менее результативной".

М.К. Мамардашвили подчеркивает, что даже рационализированное, но не "уполномоченное" сознание человека не обладает способностью "ясного сознания его положения" и его связи с действительностью. Он пишет: "Эта связь с действительностью может стать объектом специального научного анализа, как она стала, например, в марксовой критике "немецкой идеологии", но в самом рационализированном сознании она не выступает. Более того, в нем что-то исключает для человека ясное сознание своего действительного положения, способность увидеть то содержание, которое в нем имеется налицо, но не признано. Поэтому в анализе превращенных, стерших следы своего происхождения форм Маркс идет от того, что кажется самодеятельным и самостоятельным, к восстановлению действительного сознания по предметам. Как постоянно показывает Маркс, основная зависимость и "точка роста" рационализированных косвенных образований в культуре состоят в том, что именно превращенное сознание, стихийно порожденное общественным устройством, разрабатывается - уже a posteriori и специально - идеологическими уполномоченными господствующего при этом устройстве класса. Оно является мыслительным материалом и духовным горизонтом особого идеологического сословия, которое и создает официальную, а тем самым и господствующую в обществе идеологию класса".

Эта установка Маркса проявилась прежде всего в его антропологической модели самого пролетария, культурно-исторического типа рабочего в условиях капитализма. Маркс пишет: "Человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций - при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т.д., - а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным. То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному.

Правда, еда, питье, половой акт и т.д. тоже суть подлинно человеческие функции. Но в абстракции, отрывающей их от круга прочей человеческой деятельности и превращающей их в последние и единственные конечные цели, они носят животный характер".

Поразительно, как в советском обществоведении могли принять утверждение, будто весьма неопределенное явление "отчуждения труда" превращает человека в животное! Как такое может быть? Где Маркс в реальности видел таких "животных"? Как же в таком случае можно было ожидать, что именно пролетариат станет классом, способным выполнить миссию освобождения человечества?

Опираясь на эти положения, "идеологические уполномоченные" истмата во время перестройки стали в принципе отвергать рациональные доводы, исходящие из повседневного опыта людей. Авторы канонического учебника исторического материализма В.Ж. Келле и М.Я. Ковальзон писали: "Поверхностные, основанные на здравом смысле высказывания обладают немалой притягательной силой, ибо создают видимость соответствия непосредственной действительности реальным интересам сегодняшней практики. Научные же истины всегда парадоксальны, если к ним подходить с меркой повседневного опыта. Особенно опасны так называемые "рациональные доводы", исходящие из такого опыта, скажем, попытки обосновать хозяйственное использование Байкала, поворот на юг северных рек, строительство огромных ирригационных систем и т.п. "

При этом невозможно было и слова сказать об абсурдности их доводов: из каких парадоксальных научных истин следует, что недопустимо "хозяйственное использование Байкала" или "строительство огромных ирригационных систем"? Ведь это просто глупость!

В духе этой нетерпимости научного рационализма Просвещения формировалось и современное обществоведение. По словам Баумана, Дюркгейм требовал, чтобы "мозг социолога был настроен так же, как мозг физика, химика или физиолога, когда они погружаются в еще неисследованную сферу науки. Когда он проникает в социальный мир, он должен осознавать, что проникает в незнаемое. Он должен чувствовать, что перед ним - факты, законы относительно которых так же неведомы, как законы жизни до того, как развилась биология". Ясно, что это очень сильное утверждение, поскольку человеческое общество, в отличие от растений или минералов, не является "незнаемым", люди обладают огромным запасом знаний о себе и о своих действиях.

Таковы установки в отношении здравого смысла "общества знания" модерна. Но они были приняты и провозвестниками постмодернизма, критиками научного рационализма - с других позиций. Для них здравый смысл был носителем устойчивых мировоззренческих позиций ("истин"), принятых коллективно и оформленных традицией. Это было несовместимо с идеей неопределенности бытия, ситуативности его оценок.

В условиях кризиса, когда рушатся догмы и стереотипы, подрываются нормы строго логического мышления и происходит хаотизация общественного сознания, здравый смысл с его консерватизмом и простыми однозначными понятиями начинает играть исключительно важную стабилизирующую роль. Он становится одной из главных линий обороны против наступающей беспочвенности.

Такой период мы переживаем сейчас и в России.

Социология дает нам возможность получить знания о нас самих, об обществах, в которых мы живем, и о других обществах, отделенных от нас в пространстве и во времени. Социологические исследования, с одной стороны, разрушают, а с другой, дополняют наши основанные на здравом смысле представления о нас самих и о других людях. Обратимся к следующему списку утверждений:

. Романтическая любовь - это естественная часть жизненного опыта человека, поэтому она распространена во всех обществах и тесно связана с браком.

. Продолжительность жизни людей зависит от их биологической предрасположенности и не может быть сильно связана с социальными различиями.

. В прежние времена семья была стабильна, но сегодня количество распавшихся семей стремительно растет.

. Во всех обществах всегда есть несчастные или подавленные люди, поэтому уровень самоубийств, по-видимому, будет одним и тем же повсюду.

. Большинство людей во всем мире ценит материальное благополучие и будет добиваться преуспевания, если есть такая возможность.

. Войны велись на протяжении всей истории человечества. Мы и теперь стоим перед угрозой ядерной войны, и это объясняется тем фактом, что человеку присущи агрессивные инстинкты, которые всегда найдут себе выход.

7. Распространение компьютеров <http://svyaznoy.ru/> и автоматизация промышленного производства значительно сократят продолжительность рабочего дня большей части населения.

Каждое из этих утверждений либо неверно, либо сомнительно, и понять, почему это так, помогут нам вопросы, которые постоянно задают - и на которые стараются ответить - социологи в своих работах.

. Как мы видели, идея брака, основанного на романтической любви, исключительно нова, ее не было ни в ранних западных обществах, ни в других культурах. В большей части обществ романтическая любовь совершенно неизвестна и сейчас.

. Продолжительность жизни людей зависит от социальных влияний, потому что образ жизни действует как "фильтр" для биологических факторов, вызывающих болезни, дряхлость и смерть. Как правило, бедные менее здоровы, чем богатые, потому что они хуже питаются, их существование связано с физическими перегрузками, они имеют доступ к худшему медицинскому обслуживанию.

. Если мы обратимся к началу 19 века, то увидим, что количество детей, живущих в семьях с одним биологическим родителем, было, вероятно, выше, чем сегодня, поскольку люди часто умирали молодыми, особенно женщины при родах. Сейчас основные причины распада семей - это разводы и раздельное проживание супругов, но в целом относительное количество разрушенных семей не сильно различается.

. Число самоубийств в разных обществах различно. Даже в западных странах уровни самоубийства значительно различаются. Скажем, число самоубийств в Соединенном королевстве в четыре раза выше, чем в Испании, но составляет только треть от уровня Венгрии. Число самоубийств резко возросло в течение основного периода индустриализации западных обществ, в 19 и начале 20 века.

. Ценность, которую многие придают материальному благополучию и преуспеванию, - в значительной степени недавнее достижение. Это связано с ростом "индивидуализма" на Западе - мы придаем большое значение индивидуальным достижениям. Во многих других культурах индивиды, как правило, ставят благо общины выше собственных желаний и склонностей. Материальное благополучие часто оценивается не очень высоко по сравнению с другими ценностями, например, религиозными.

. Люди не имеют не только агрессивных инстинктов, но и инстинктов вообще, если "инстинкт" понимать как фиксированный генетически предопределенный образец поведения. Более того, на протяжении большей части истории человечества, когда люди жили небольшими племенными группами, войн в современной их форме не существовало. Хотя некоторые такие группы и были агрессивными, но многие нет. Тогда еще не существовало армий, а стычки, если они случались, сводились лишь к небольшому числу жертв. Сегодняшняя угроза ядерной войны связана с "индустриализацией войны", что составляет важный аспект индустриализации в целом.

. Это предположение значительно отличается от предыдущих тем, что оно относится к будущему. Существуют значительные основания быть осторожными в отношении данной идеи. Полностью автоматизированные производства остаются редкостью, а рабочие места, исчезнувшие вследствие автоматизации, могут быть заменены новыми, возникающими где-то еще. У нас не может быть полной уверенности. Одна из задач социологии - дать максимально полный обзор фактов, относящихся к этим случаям.

Разумеется, социологические исследования не всегда противоречат здравому смыслу. Здравый смысл зачастую служит источником понимания в процессе изучения социального поведения. Следует, однако, подчеркнуть, что социолог должен быть готов задать вопрос о любом из наших убеждений (не важно, насколько оберегаемом нами): Так ли это на самом деле? Действуя подобным образом, социология способствует пониманию того, что есть "здравый смысл". Многое из того, что мы относим к здравому смыслу, т.е. к тому, что известно всем, - например, то, что число разводов увеличилось в период после второй мировой войны, - основано на работах социологов и других ученых-обществоведов. Для того чтобы из года в год представлять материалы по вопросам брака и развода, необходимо проводить огромное количество регулярных исследований. То же самое относится и ко множеству остальных областей нашего "основывающегося на здравом смысле" знания.

Некоторые из тех вопросов, которые социологи задают и на которые стараются ответить, в большой степени являются фактологическими. Поскольку мы являемся членами общества, все мы уже имеем определенное количество фактических знаний о нем. Например, в Британии каждый знает, что существуют законы, их следует соблюдать, и что идти против них - значит оказаться под угрозой уголовного наказания. В то же время знания, которыми располагает большинство людей о законодательстве, о природе и видах уголовного поведения, чаще всего отрывочны и неполны. Многие аспекты преступлений и правосудия нуждаются в непосредственном и систематическом социологическом исследовании. Так, можно задать вопрос: какие формы преступлений наиболее распространены? Какую часть людей, совершивших уголовные преступления, находит полиция? Сколько из них в итоге осуждается и попадает в тюрьмы? Фактологические вопросы часто гораздо более сложны и трудны для ответа, чем можно было бы подумать. Например, для определения реального уровня криминальной активности данные официальной статистики имеют сомнительную ценность.

Фактическая информация об одном обществе вряд ли скажет, имеем ли мы дело с необычным случаем или с определенным порядком вещей. Часто социологи стремятся задавать сравнительные вопросы, соотносящие социальный контекст одного общества с другим, либо приводящие контрастные примеры из разных обществ. Например, в законодательствах Британии и Советского Союза имеются значительные различия. Типичный сравнительный вопрос: в какой степени различаются модели криминального поведения и действий правоохранительных органов в этих двух странах? (Некоторые существенные различия действительно были найдены.)

Для социологии важно изучать не только ныне существующие общества, но также сравнивать настоящее и прошлое. Вопросы, задаваемые социологами в этом случае, называются вопросами развития. Чтобы понять природу современного мира, нам следует взглянуть на предшествующие общественные формы, а также изучить основные направления их изменений. Подобным образом мы можем исследовать, например, как появились первые тюрьмы - тема, затронутая нами выше.

Фактологические, или, как их принято называть в социологии, эмпирические, исследования связаны с анализом того, как происходят события. Однако задача социологии состоит не только в сборе фактов, какими бы интересными и важными они ни были. Мы хотим также знать, почему эти события случаются, и для этого мы должны научиться ставить теоретические вопросы. Они помогут нам правильно интерпретировать факты при поиске причин процессов, находящихся в фокусе конкретного исследования. Мы знаем, что индустриализация оказала большое влияние на формирование современных обществ. Но каковы источники и предпосылки индустриализации? Почему мы обнаруживаем различия между обществами, переживающими процессы индустриализации? Почему индустриализация влечет изменения в способах уголовного наказания или в системах семьи и брака? Чтобы ответить на подобные вопросы, необходимо подойти к ним теоретически. Теории предполагают конструирование абстрактных интерпретаций, которые можно использовать для объяснения разнообразных эмпирических ситуаций. Теория индустриализации, например, должна определять основные черты, присущие процессу индустриального развития, и показывать, какие из них наиболее важны для объяснения развития общества. Конечно, фактологические и теоретические вопросы не могут быть отделены друг от друга. Теоретические подходы обоснованы в том случае, когда мы способны проверить их средствами эмпирического исследования.

Теория помогает осмысленно воспринимать факты. Популярное мнение "факты говорят сами за себя" глубоко неверно. Многие социологи в первую очередь занимаются эмпирическими вопросами, но если в своем поиске они не руководствуются теорией, их работа не дает возможность прояснить причины изучаемых событий. Это происходит даже в том случае, когда исследования предпринимаются с сугубо практическими целями.

"Практики", как правило, с подозрением относятся к теоретикам и могут считать себя слишком "стоящими на земле", чтобы обращать внимание на более абстрактные идеи, но решения всех практических вопросов имеют под собой, как правило, теоретическую основу. Бизнесмен, например, может иметь ограниченное представление о "теории". Тем не менее, при изучении деловой активности обязательно подразумеваются теоретические допущения, даже если они, как часто бывает, не сформулированы явно. Так, можно предположить, что стимулом хорошей работы прежде всего является уровень получаемой зарплаты. Это не просто теоретическая интерпретация человеческого поведения - это также ошибочная интерпретация, и именно это подтверждают исследования в области промышленной социологии.

Социологи отмечают важное различие между целями действий - когда мы преднамеренно что-то делаем - и непреднамеренными последствиями, к которым действия приводят. Следуя этим путем, можно многое узнать о развитии обществ. Например, школы существуют для того, чтобы дать детям возможность приобретать новые знания. Тем не менее, существование школ вызывает последствия, которые не так просто распознать или предусмотреть. До определенного возраста школа не допускает детей на рынок труда. Школьная система также усиливает неравенство, предопределяя будущие рабочие места учащихся в соответствии с их академической успеваемостью.

Большинство крупных перемен в истории было, вероятно, непреднамеренными. До революции 1917 года различные политические группы в России пытались свергнуть существовавший режим. Однако ни одна из них, включая партию большевиков, в конце концов пришедшую к власти, не смогла предвидеть реально произошедший революционный процесс. Ряд незначительных напряжений и столкновений породил процесс социальных трансформаций, оказавшийся гораздо более радикальным, чем кто-либо мог ожидать.

Иногда действия, предпринимаемые с определенной целью, вызывают последствия, фактически препятствующие достижению этой цели. Так, несколько лет назад в Нью-Йорке были приняты законы, предписывающие владельцам домов, находящихся в аварийном состоянии и расположенных в районах проживания населения с низкими доходами, довести эти дома до некоторого минимального стандарта. Цель принятия закона - улучшить базовый уровень жилищ малообеспеченных членов общества. Результат получился обратным. Владельцы изношенных зданий либо отказались от них совсем, либо приспособили их для других целей; таким образом, число домов, пригодных для проживания, значительно сократилось. Подобные примеры можно обнаружить, обратившись к проблеме тюрем и сумасшедших домов. В течение нескольких последних лет в Британии и некоторых других западных странах процесс изоляции людей от общества был частично изменен. Часть обитателей тюрем и психиатрических лечебниц была отпущена для проживания во внешнем мире - таким образом была проявлена забота общества о психических больных. Результат, однако, оказался противоположным тому, которого ожидали либеральные реформаторы, поддержавшие нововведение. Множество бывших пациентов психиатрических лечебниц оказалось в совершеннейшей бедности, они не смогли приспособиться к новому окружению. Последствия такого решения стали для многих ужасными.

Непрерывность и перемены в общественной жизни можно представить в виде "смеси" преднамеренных и непреднамеренных последствий человеческих действий.

Задача социологии - исследовать полученный в результате баланс между социальным воспроизводством и трансформацией. Социальное воспроизводство показывает, каким образом общества "поддерживают свою жизнь" во времени, трансформация обозначает перемены, которым общества подвержены. Общество - это не механическое устройство, вроде часов или двигателя, которые "поддерживают свою работу", поскольку в них встроен источник энергии <http://energybangle.biz/>. Социальное воспроизводство - следствие непрерывности действий, которые люди совершают изо дня в день и из года в год, а также непрерывности различных социальных практик, которым люди следуют. Изменения происходят отчасти в соответствии с намерениями людей, совершающих их, а отчасти, как показывает пример революции 1917 года, в результате последствий, которых никто не желал и не предвидел.

Как индивиды, все мы достаточно много знаем о себе и об обществе, в котором живем. Мы привыкли думать, что хорошо понимаем, почему действуем так, а не иначе, и не нуждаемся в подсказках социологов! И в некоторой степени это верно. Многие поступки, совершаемые нами в повседневной жизни, вызваны нашим собственным пониманием имеющихся социальных соглашений. И все же существуют определенные границы подобного самопознания, и одна из главных задач социологии - показать, что они есть.

Как мы уже говорили, люди делают много основывающихся на здравом смысле суждений, касающихся их самих и других людей, и оказывающихся неверными, неполными или являющимися следствием плохой осведомленности. Социологическое исследование помогает нам определить границы наших социальных суждений и вместе с тем корректирует наши знания о себе и социальном окружении. Другой существенный вклад социологии заключается в утверждении, что, хотя все мы понимаем большую часть того, что и почему делаем, часто мы имеем довольно слабое представление о последствиях наших действий. Непреднамеренные и непредвиденные последствия действий влияют на все аспекты и контексты общественной жизни. Социологический анализ исследует тонкую и трудноуловимую связь между преднамеренными и непреднамеренными явлениями социального мира.

Важная концепция, которая помогает нашему пониманию связей в обществе - концепция социальной структуры. Социальное окружение, в котором мы существуем, состоит не просто из какого-то беспорядочного набора событий и действий. В поведении людей, во взаимоотношениях, в которые они вступают, наблюдаются некие глубинные регулярности. С этими регулярностями и связана идея социальной структуры. В некоторой степени структурные характеристики общества удобно описать по аналогии с устройством здания. У здания есть стены, пол и крыша, которые придают ему определенную форму. Но приведенную метафору не стоит воспринимать слишком буквально, она может увести от существа дела. Социальные структуры задаются человеческими действиями и отношениями; устойчивость структур, их законченность обуславливаются их повторяемостью во времени и пространстве. Таким образом, в рамках социологического подхода идеи социального воспроизводства и социальной структуры чрезвычайно тесно связаны. Поэтому мы можем понимать человеческие общества подобно зданиям, которые в каждый момент времени воссоздаются с использованием тех самых кирпичей, из которых они состояли. Все наши действия подвержены влиянию структурных характеристик обществ, в которых мы выросли и живем, и в то же время своими действиями мы сами создаем (а также до некоторой степени изменяем) эти структурные характеристики.