Проблема и идейный смысл романа Ф.М. Достоевского «Бесы». Антигерой и приемы его художественного воплощения

Название романа навеяно одноименным стихотворением Пушкина и библейской притчей о вселившихся в свиней бесах. Антинигилистический по своей идейной направленности, он писался по горячим следам выступлений идеолога анархизма М.А.Бакунина в Женеве и судебного процесса над террористической группой С.Нечаева «Народная расправа» в «Петербурге». Последний, организовавший «показательное» убийство своего же товарища, едва заподозренного в предательстве, явился прототипом одного из центральных персонажей романа – Петра Верховенского руководителя подпольных групп в провинциальном городке пореформенной России.

В романе видели политический памфлет на революционно-демократическое движение в России второй половины 1860-1870-х годов, и эта упрощенная трактовка во многом определила драматически сложившуюся судьбу «Бесов» в послереволюционный период. Во времена культа Сталина роман был расценен как клевета на русское революционное движение и фактически оказался под запретом. Предпринятая в 1935 году издательством «Аcademia» попытка издать «Бесы» в двух томах с предисловием и комментариями Л.Гроссмана не осуществилась (из печати вышел лишь первый том). Других попыток не последовало. Н.Бердяев в статье «Духи русской революции» пишет, что роман «Бесы» со дня своего появления попадает в index книг, запрещенных со всех сторон:

«Левые круги наши увидели тогда в «Бесах» карикатуру, почти пасквиль на революционное движение и революционных деятелей. (…) Пророчество приняли за пасквиль. Сейчас, после опыта русской революции, даже враги Достоевского должны признать, что «Бесы» -- книга пророческая. Достоевский видел духовным зрением, что русская революция будет именно такой и иной быть не может. Он предвидел неизбежность беснования в революции. Русский нигилизм, действующий в хлыстовской русской стихии не может не быть беснованием, исступленным и вихревым кружением. Это исступленное вихревое кружение и описано в «Бесах».

В основе фабулы романа «Бесы» лежит реальный исторический факт. 21 ноября 1869 года под Москвой руководителем тайной революционной организации «Народная расправа» С.Нечаевым и четырьмя его сообщниками – Н. Успенским, А.Кузнецовым, И.Прыжовым и Н.Николаевым – был убит слушатель Петровской земледельческой академии И.Иванов. Предыстория этого дела, вскоре получившего название нечаевского, такова. С. Нечаев (1847-1882), учитель, вольнослушатель Петербургского университета, принимал активное участие в студенческих волнениях весной 1869 года, бежал в Швейцарию, где сблизился с М.Бакуниным и Н. Огаревым. В сентябре 1869 года вернулся в Россию с мандатом «Русского отдела всемирного революционного союза», полученным им от Бакунина. Выдав себя за представителя реально не существовавшего «Международного революционного комитета», наделенного неограниченными полномочиями и приехавшего в Россию для организации революции, Нечаев создал несколько «пятерок» из предполагавшейся сети подобных групп, состоявших в основном из слушателей Петровской земледельческой академии. В руководимой им «Народной расправе» Нечаев пользовался правом диктатора, требующего себе беспрекословного подчинения. Конфликт с И.Ивановым, неоднократно выражавшим недоверие Нечаеву и собиравшимся выйти из организации, привел к расправе над Ивановым.

Достоевский узнал об убийстве Иванова из газет в самом конце ноября – декабре 1869 года. Начиная с января 1870 года в печати начали систематически публиковаться сообщения, корреспонденции, заметки о Нечаеве, его сообщниках, об обстоятельствах убийства И.Иванова. В июле 1871 года начался судебный процесс над нечаевцами (самому Нечаеву удалось бежать за границу). Это был первый гласный политический процесс, привлекший к себе пристальное общественное внимание в России и за границей. Материалы процесса (в том числе программные документы, прокламации и др. материалы Нечаева) широко публиковались в газете «Правительственный вестник» и перепечатывались другими газетами. Эти сообщения явились для Достоевского основным источником информации о нечаевском деле.

Программным документом «Народной расправы» является так называемый «Катехизис революционера», в котором были сформулированы задачи, принципы и структура организации, определены отношения революционера «к самому себе», «к товарищам по революции», «к обществу», «к народу». Целью «Народной расправы» провозглашалось освобождение народа путем «всесокрушающей народной революции», которая «уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции порядка и классы в России». «Наше дело – страшное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение», -- объявлялось в «Катехизисе».

Революционер охарактеризован в этом документе как «человек обреченный», разорвавший все личные и общественные связи, отрицающий гражданские законы, приличия, мораль, честь. Ему предписывалось знать «только одну науку разрушения», «нравственно для него все, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно, все, что помешает ему».

Сознательное нарушение нравственных норм по принципу: «цель оправдывает средства» во имя абстрактного лозунга «общего дела», авантюристическая тактика, диктаторские приемы руководства, система доносов и взаимной слежки членов организации друг за другом и т.д. – все это получило нарицательное наименование «нечаевщины» и вызвало справедливое общественное возмущение как в России, так и в Европе. Отрицательно отнеслись к программе и тактике Нечаева Герцен, Н.Михайловский, Г.Лопатин и некоторые другие деятели народнического движения. Маркс и Энгельс в брошюре «Альянс социалистической демократии и Международного товарищества рабочих» (1873) осудили «апологию политического убийства» и теорию «казарменного коммунизма» Нечаева, а также его «ребяческие и инквизиторские приемы» (Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 т. Л., 1975. Т.12, с.195-197). И тем не менее, в подходах Нечаева отразились взгляды народников и эсеров. Об этом свидетельствуют статьи и монографии известного представителя «Земли и воли» Степняка-Кравчинского.

Замысел романа «Бесы» относится к декабрю 1869 – январю 1870 года. Систематическое упоминание о романе появляются в письмах Достоевского с февраля 1870 года. Новый замысел увлек писателя своей злободневностью и актуальностью. В письме к А.Майкову от 12 февраля 1870 года Достоевский сближает задуманный им роман об идеологическом убийстве с «Преступлением и наказанием». «Сел за богатую идею; не про исполнение говорю, а про идею. Одна из тех идей, которые имеют несомненный эффект в публике. Вроде «Преступления и наказания», но еще ближе, еще насущнее к действительности и прямо касается важного современного вопроса». (Д., 29, 107). В письмах, относящихся к зиме-весне 1870 года, и в черновых набросках этого же периода отчетливо намечается острая политическая тенденциозность будущего романа. Главные герои многочисленных февральских и мартовских планов – Грановский (будущий С.Т.Верховенский), его сын Студент (впоследствии Петр Верховенский; в черновых записях он чаще именуется Нечаевым, по имени своего реального прототипа), Князь (Ставрогин), Княгиня (В.П.Ставрогина), Шапошников (Шатов), Воспитанница (Даша), Красавица (Лиза Тушина). Несколько позднее появляются Великий писатель (Кармазинов), Капитан Картузов (Лебядкин), Хроникер. Меняются сюжетные схемы, однако сохраняется мотив «нечаевского убийства» Шапошникова (Шатова) Студентом (Нечаевым).

Задумав роман как политический памфлет на современных нечаевых и их «отцов» -- либералов-западников 1840-х годов, поставив вопросы об истоках и причинах современного нигилизма, о взаимоотношениях между представителями различных поколений в обществе, Достоевский обратился к опыту своих литературных предшественников и в первую очередь к опыту прославленного автора романа «Отцы и дети», художественного первооткрывателя нигилизма.

Ориентация на на роман Тургенева заметна на ранней стадии работы Достоевского над «Бесами». Поколение «отцов» представляет в романе Грановский, либерал-идеалист 1840-х годов; поколение «детей» -- сын Грановского, студент (он же Нечаев). В февральских записях 1870 года уже подробно обрисовывается конфликт между отцом и сыном, причем Достоевский в какой-то мере использует сюжетно-композиционную схему тургеневского романа (приезд нигилиста в дворянское имение, его общение с местными «аристократишками», поездка в губернский город, роман со светской женщиной -- Красавицей). Подобно автору «Отцов и детей», Достоевский стремится раскрыть своих героев прежде всего в идейных спорах и полемике; поэтому целые сцены набрасываются в виде диалогов, излагающих идеологические столкновения между западником Грановским, «почвенником» Шатовым и нигилистом Студентом.

В идеологических спорах вырисовывается нравственно-психологический облик Студента (Нечаева) и его политическая программа, ориентированная на всеобщее разрушение и уничтожение.

«С этого (с разрушения), естественно, всякое дело должно начаться, -- заявляет Студент (…). – До конца мне дела нет, я знаю, что начинать нужно с этого, а прочее все болтовня и только растлевает и время берет. (…) Чем скорее – тем лучше, чем раньше начинать – тем лучше (…) Нужно все разрушить, чтоб поставить новое здание, а подпирать подпорками старое здание – одно безобразие». (Д., 11, 78).

Рисуя своего нигилиста, Достоевский сочетает в нем черты базаровщины и хлестаковщины, благодаря чему образ снижается, предстает в пародийно-комическом плане. Это своего рода сниженный и опошленный Базаров, лишенный его высокого трагического начала, его «великого сердца» (Д., 5, 59), но с непомерно раздутой «базаровщиной».

Творческие затруднения, на которые Достоевский жаловался в летних письмах 1870 года к друзьям, в значительной степени были связаны с его мучительными поисками центрального героя. В августе 1870 года в творческой истории романа «Бесы» совершился коренной перелом, в результате которого политический памфлет и его герой Нечаев-Верховенский перестают занимать в романе центральное место. «Бесы» перерастают в роман-трагедию с ее главным героем Николаем Ставрогиным.

Об этом переломе Достоевский подробно рассказывал в письме к М. Каткову от 20 октября 1870 года. Писатель разъясняет Каткову общий замысел «Бесов» и сообщает, что сюжетную основу романа составляет «известное в Москве убийство Нечаевым Иванова», причем об участниках и обстоятельствах убийства он знает только из газет. Писатель подчеркивает, что в изображении Петра Верховенского нет натуралистического списывания деталей с реального Нечаева.

«Моя фантазия, -- пишет Достоевский, -- может в высшей степени разниться с бывшей действительностью, и мой Петр Верховенский может нисколько не походить на Нечаева: но мне кажется, что в пораженном уме моем создалось воображением то лицо, тот тип, который соответствует злодейству. (…) К собственному моему удивлению, это лицо наполовину выходит у меня комиеским. И потому, несмотря на то, что все происшествие занимает один из первых планов романа, оно тем не менее – только аксессуар и обстановка действий другого лица, которое действительно могло бы назваться главным лицом романа.

Это другое лицо (Николай Ставрогин) – тоже мрачное лицо, тоже злодей. Но мне кажется, что это лицо трагическое. (…)Я сел за поэму об этом лице потому, что слишком давно уже хочу изобразить его. По моему мнению, это и русское, и типическое лицо. (…)Я из сердца взял его. Конечно, это характер, редко являющийся во всей своей типичности, но это характер русский (известного слоя общества). (…) Но не все будут мрачные лица; будут и светлые. (…) В первый раз, например, хочу прикоснуться к одному разряду лиц, еще мало тронутых литературой. Идеалом такого лица беру Тихона Задонского. Это тоже Святитель, живущий на спокое в монастыре. С ним сопоставляю и свожу на время героя романа» (Д., 29, 141-142).

Перелом в творческой истории «Бесов», произошедший в августе 1870 года, совпал с отказом Достоевского реализовать в ближайшее время свой заветный замысел – «Житие великого грешника». Очевидно, в это время писатель решил перенести в «Бесы» некоторые образы, ситуации, идеи «Жития» и тем самым придать роману большую религиозно-нравственную и философскую глубину. Так, в частности, из «Жития великого грешника» перешел в «Бесы» в творчески преображенном варианте архиерей Тихон, который должен был свершить над Ставрогиным суд высшей народной правды, неотделимой, по мнению писателя, от христианских представлений о добре и зле.

Летом и осенью 1870 года Достоевский создает новую редакцию первой части романа, частично используя материалы забракованной первоначальной редакции. Наряду с созданием новых подготовительных набросков (планы сюжета, характеристики, диалоги и др.), идет оформление связного текста глав первой части «Бесов». В это время уже определились в общих чертах композиции романа и его объем. 7 октября 1870 года Достоевский отправляет в Москву половину первой части романа. С октября по декабрь писатель работает над последними главами первой части. С января 1871 года начинается публикация «Бесов» в «Русском вестнике».

Главный герой романа Николай Ставрогин – один из самых сложных и трагических образов у Достоевского. Создавая его, писатель нередко прибегал к художественной символике.

Ставрогин – богато и разносторонне одаренная от природы личность. Он мог бы стать положительно прекрасным человеком. Уже самая фамилия «Ставрогин» (от греч. «ставрос» -- крест) намекает, как полагает Вяч. Иванов, на высокое предназначение ее носителя. Однако Ставрогин изменил своему предназначению, не реализовал заложенных в нем возможностей. «Изменник перед Христом… Он изменяет революции, изменяет и России (символы: переход в чужеземное подданство и, в особенности, отречение от жены своей Хромоножки). Всем и всему изменяет он и вешается, как Иуда, не добравшись до своей демонической берлоги в угрюмом ущелье».

В Ставрогине нравственный нигилизм достигает крайних пределов. «Сверхчеловек» и индивидуалист, преступающий нравственные законы, Ставрогин трагически бессилен в своих попытках к духовному обновлению.

Причины духовной гибели Ставрогина объясняет при помощи апокалиптического текста. «И Ангелу Лаодикийской церкви напиши…». Трагедия Ставрогина в истолковании Достоевского состоит в том, что он «не холоден» и «не горяч», а только «тепл», а потому не имеет достаточной воли к возрождению, которое по существу для него не закрыто (ищет «бремени», но не может нести его). В разъяснении Тихона «совершенный атеист», то есть «холодный», «стоит на предпоследней верхней ступени до совершеннейшей веры» (там перешагнет ли ее, нет ли), а равнодушный никакой веры не имеет, кроме дурного страха». Важны для понимания Ставрогина и последующие строки из приведенного выше апокалиптического текста: «Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг», подчеркивающие идею духовного бессилия Ставрогина при его кажущемся всесилии.

В индивидуальной судьбе Ставрогина, вся «великая праздная сила» которого, по образному выражению Тихона, ушла «нарочито в мерзость», преломляется трагедия русской интеллигенции, увлеченной поверхностным европеизмом и утратившей кровные связи с родной землей и народом. (Эта мысль будет развита Достоевским позже в знаменитой Пушкинской лекции). Не случайно Шатов советует праздному «баричу» Ставрогину «добыть Бога», способность различать добро и зло «мужицким трудом», указывая ему путь сближения с народом и его религиозно-нравственной правдой.

Ставрогину присуща не только нравственная, но и умственная раздвоенность: он способен внушать своим ученикам почти одновременно противоположные идеи: он увлекает Шатова идеей русского народа-Богоносца, призванного обновить Европу, и развращает Кириллова идеей «человекобога» («сверхчеловека»), находящегося «по ту сторону добра и зла». Не веря в «дело» Петра Верховенского и глубоко презирая его самого, Ставрогин тем не менее от безделия, от скуки разрабатывает основы его чудовищной организации и даже сочиняет для нее устав.

Образ Ставрогина постоянно двоится в сознании окружающих его людей, они все еще ждут от него больших свершений. Для Шатова, Кириллова, Петра Верховенского он то носитель грандиозных идей, способный «поднять знамя», то бессильный, праздный, дрянной «русский барчонок». Двойственную природу Ставрогина ощущают также связанные с ним женщины (Варвара Петровна, Марья Тимофеевна, Лиза).

Марья Тимофеевна, как и Тихон, представляет в романе народную Россию. Чистота сердца, детскость, простодушие, радостное приятие мира роднят ее с другими светлыми героями Достоевского. Ее слабоумную, юродивую, писатель наделяет ясновидением. Однако Марья Тимофеевна имеет свою темную тайну; она, как и другие герои романа, пребывает во власти демонических чар Ставрогина, который предстает перед ней то в облике светлого князя, то князя тьмы, соблазнителя и погубителя. В минуту прозрения Лебядкина обличает Ставрогина как самозванца и предателя, и это стоит ей жизни.

С.Н.Булгаков очень тонко охарактеризовал Николая Ставрогина как «духовного провокатора» -- в отличие от Петра Верховенского, «провокатора политического», отметив сложное взаимодействие этих образов: мошенник и провокатор Верховенский сам становится жертвой провокации со стороны Ставрогина, и только крайняя идейная одержимость Верховенского не позволяет ему заметить всю бесперспективность его выбора (ставка на духовно опустошенного Ставрогина).

По мнению С.Н. Булгакова, в романе «Бесы» художественно поставлена проблема провокации, понимаемой не в политическом только смысле, но и в духовном. «Ставрогин есть одновременно и провокатор, и орудие провокации. Он умеет воздействовать на то, в чем состоит индивидуальное устремление данного человека, толкнуть на гибель, воспламенив в каждом его особый огонь, и это испепеляющее, злое, адское пламя светит, но не согревает, жжет, но не очищает. Ведь это Ставрогин прямо или косвенно губит и Лизу, и Шатова, и Кириллова, и даже Верховенского и иже с ним. (…) Каждого из подчиняющихся его влиянию обманывает его личина, но все эти личины разные, и ни одна не есть его настоящее лицо. (…) Так и не совершилось его исцеление, не изгнаны были бесы, и «гражданина кантона Ури» постигает участь гадаринских свиней, как и всех, его окружающих. Никто из них не находит полного исцеления у ног Иисусовых, хотя иные (Шатов, Кириллов) его уже ищут…».

Н.Бердяев определил «Бесы» как мировую трагедию, главным действующим лицом которой является Николай Ставрогин. Тема «Бесов» как мировой трагедии, по мнению критика, «есть тема о том, как огромная личность – человек Николай Ставрогин – вся изошла, истощилась в ею порожденном, из нее эманированном хаотическом бесновании. (…) Беснование вмсето творчества – вот тема «Бесов». «Бесы» как трагедия символиеская есть лишь «феноменология духа Николая Ставрогина», вокруг которого, как вокруг солнца, уже не излучающего ни тепла, ни света, «вращаются бесы». Все основные персонажи «Бесов» (Шатов, Кириллов, Петр Верховенский) – эманация духа Ставрогина, некогда гениальной творческой личности.

Трагедия Ставрогина в истолковании Н.Бердяева – это «трагедия человека и его творчества, трагедия человека, оторвавшегося от органических корней, аристократа, оторвавшегося от демократической матери-земли и дерзнувшего идти своими путями».

Существенную творческую эволюцию в процессе создания романа претерпел также образ Петра Верховенского, который приобрел черты не свойственной ему ранее внутренней усложненности.

Элементы базаровщины и хлестаковщины причудливо соединяются в Петре Верховенском с нечаевщиной. Влияние материалов процесса на эволюцию образа Верховенского особенно ощутимо во второй и третьей частях романа. Любопытно, что адвокат Спасович воспринял Нечаева как личность легендарную, демоническую, сравнивал его с Протеем, дьяволом (Д. 12, 204). Петр Верховенский также принадлежит к числу героев-идеологов Достоевского. Ставрогин называет Верховенского «человеком упорным» и «энтузиастом». Действительно, страшная сущность этого невзрачного с виду, болтливого человека неожиданно раскрывается в главе «Иван-Царевич», когда Петр Верховенский сбрасывает с себя шутовскую личину и предстает в качестве полубезумного фанатика.

У него есть своя собственная, выношенная и взлелеянная в мечтах идея, есть и план общественного устройства, главные роли в реализации которого он предназначает Ставрогину и себе. Верховенский – фанатик идеи неслыханного разрушения, смуты, «раскачки», от которой «затуманится Русь».

В условиях разрушения, разложения и утраты идеалов, когда «заплачет земля по старым богам», и должен появиться Иван-Царевич, то есть самозванец (эту роль Верховенский предназначает Ставрогину), чтобы обманным путем поработить народ, лишив его свободы. И в этом творческая фантазия Достоевского оказалась провидческой. Через полтора десятилетия после появления романа представитель «Земли и воли» Степняк-Кравчинский, убивший шефа жандармов Мезенцева и эмигрировавший в Шевйцарию, писал: «Русский народ не может жить без веры в Бога и царя. Мы должны уничтожить царя и возвести своего кумира с тем, чтобы народ поклонился новому божеству». Сказаны и записаны эти слова за полвека до культа личности Сталина.

Себя самого как практика, как изобретателя «первого шага», долженствующего привести к «вселенской раскачке» Петр ставит выше «гениального теоретика» Шигалева: «… я выдумал первый шаг, -- в исступлении бормочет Петр Верховенский. – Никогда Шигалеву не выдумать первый шаг. Много Шигалевых! Но один, один только человек в России изобрел первый шаг и знает, как его сделать. Этот человек я». Однако свою роль он этим не ограничивает. Верховенский претендует на роль строителя будущего общественного здания («…подумаем, как бы поставить строение каменное») после того, как «рухнет балаган». «Строить мы будем, мы, одни мы!» -- шепчет он Ставрогину в упоении. «Шигалевщина» и «верховенщина» -- это теория и практика авторитарной и тоталитарной системы.

В чем состоит шигалевский проект будущего устройства человечества? Сущность его разъясняет в романе «Хромой учитель». Шигалев предлагает «в виде конечного разрешения вопроса – разделение человечества на две неравные части. Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться вроде как в стадо и при безграничном повиновении достигнуть рядом перерождений первобытной невинности, вроде как бы первобытного рая, хотя, впрочем, и будут работать». Подобный «земной рай», по мнению Шигалева, -- единственно возможный на земле. Согласно собственному признанию «гениального теоретика», занявшись «разрешением общественной формулы» и «выходя из безграничной свободы», он неожиданно для себя заключил «безграничным деспотизмом». Отметим попутно, что такова, по мысли писателя, логика развития всех отвлеченных, оторванных от «живой жизни» теорий принудительного устроения человечества). По сути, краеугольным камнем всех людоедских теорий является идея противопоставления редких избранников толпе. И в этом, пожалуй, близость «Бесов» роману «Преступление и наказание», на которую указывал сам Достоевский.

«Гениальность» Шигалева Петр Верховенский усматривает в том, что тот выдумал «равенство рабов». «У него (Шигалева), -- разъясняет он Ставрогину, -- каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы, и в рабстве равны (…) без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство, и вот шигалевщина!» (Д, 10, 322).

Петр Верховенский принимает шигалевский проект «земного рая», назвав его «ювелирской вещью» и «идеалом будущего». Однако Шигалев для него – отвлеченный мечтатель-теоретик, презирающий «черную работу». Шигалев по-своему «человеколюбец» и «филантроп»; он не способен для достижения «гармонии» уничтожить девять десятых человечества, в отличие от Петра Верховенского, готового для реализации своих планов пролить реки крови. Политический честолюбец и авантюрист, Петр Верховенский античеловечен по своей сущности.

В шигалевщине уже проступают контуры будущего царства Великого Инквизитора, «земной рай» которого строится по той же схеме: он основан на безграничной власти одной десятой «избранных» над человеческим муравейником, на презрении к людям как к слабым, ничтожным и порочным существам, которым не под силу высокие нравственные требования Христа и которые без раздумья отдают деспоту за «хлебы» (материальные блага) свою нравственную свободу.

Шигалевщиной со времени «Бесов» называется крайняя форма аморализма в политике, циничная разнузданность и жестокость тех, кто присвоил себе право распоряжаться чужой свободой. Как истинный демагог, Петр Верховенский эксплуатирует понятие «общее дело», однако за этим стоят личные амбиции, стремление к самоутверждению любой ценой.

В романе «Бесы» и в подготовительных материалах к нему центральное место занимает проблема поколений.

Тургеневский конфликт между отцами и детьми у Достоевского углубляется. Он приобретает резкие формы еще и потому, что Степан Трофимович – отец Петра Верховенского как бы вдвойне: и по кровной, и по духовной связи. К тому же отцов в «Бесах» представляют не провинциальные помещики и не уездный лекарь, но характерные деятели эпохи 40-х годов (С.Т.Верховенский, Кармазинов). Сознавая идейное родство своего поколения с «детьми» -- нигилистами 1860-х годов, Степан Трофимович в то же время ужасается тому, в какие безобразные формы вылился современный нигилизм, и в конце концов порывает с последним. Не только идейная рознь и взаимное непонимание, но и духовная преемственность, существующая между западниками «чистыми» (то есть поколением либералов-идеалистов 1840-х годов) и нечистыми (то есть современными Нечаевыми), моральная ответственность первых за грехи последних; западничество с характерным для него отрывом от русской «почвы», народа, от коренных русских верований и традиций как основная черта нигилизма – таков комплекс идей, при помощи которых Достоевский в духе почвенничества своеобразно переосмыслил тургеневскую концепцию «отцов и детей».

Степан Трофимович Верховенский, являясь обобщенным портретом либерального западника 1840-х годов, соединяет в себе черты многих представителей этого поколения (Т.Н.Грановский, А.И.Герцен, Б.Н.Чичерин, В.Ф. Корш и др.). основным реальным прототипом Кармазинова послужил Тургенев; некоторые черты его получили также отражение в образе С.Т.Верховенского. Однако – и это следует подчеркнуть – роль И.С.Тургенева в творческой истории романа «Бесы» была более существенной, чем это считалось ранее. Изучение черновых подготовительных материалов к роману позволяет прийти к выводу, что личность Тургенева, его идеология и творчество отразились в «Бесах» не только в пародийном образе Кармазинова, но и в плане широкой идейной полемики с ним как с видным представителем современных русских западников об исторических судьбах России и Европы.

Проблема поколений раскрывается в «Бесах» прежде всего в истории исполненных острого драматизма взаимоотношений отца и сына Верховенских, хотя к поколению «отцов» принадлежат также Кармазинов и фон Лембке, а к поколению «детей» -- Николай Ставрогин и члены кружка нигилистов. Кармазинов, являющийся, подобно Степану Трофимовичу, представителем «поколения 40-х годов», дан Достоевским в явно карикатурном плане и поэтому не годится для раскрытия драматической коллизии во взаимоотношениях поколений.

Достоевский подробно разъясняет концепцию поколений «Бесов» в письме к наследнику престола А.А.Романову 10 февраля 1873 года, посланному вместе с отдельным изданием «Бесов».

«Это почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как нечаевское преступление, -- пишет Достоевский в своем романе. – Взгляд мой состоит в том, то эти явления не случайность, не единичны, а потому и в романе нет ни списанных событий, ни списанных лиц. Эти явления – прямое последствие вековой оторванности всего просвещения русского от родных и самобытных начал русской жизни. Даже самые талантливые представители нашего псевдоевропейского развития давным-давно уже пришли к убеждению о совершенной преступности для нас, русских, мечтать о своей самобытности. (…) А между тем главнейшие проповедники нашей национальной несамобытности с ужасом и первые отвернулись бы от нечаевского дела. (…) Вот эту родственность и преемственность мысли, развившейся от отцов к детям, я и хотел выразить в произведении моем» (Д, 29, 260).

В «Дневнике писателя» за 1873 год (статья «Одна из современных фальшей») Достоевский снова затрагивает вопрос о причинах появления Нечаевых и особенно нечаевцев среди развитой и образованной молодежи.

Возражая корреспонденту одной из газет, заявившему, что «идиотический фанатик вроде Нечаева» мог найти себе прозелитов только среди неразвитой, праздной, неучащейся молодежи, Достоевский утверждает, что Нечаевы могут быть не только фанатиками, но и мошенниками, подобно Петру Верховенскому, заявившему: «Я мошенник, а не социалист».

«Эти мошенники очень хитрые и изучившие именно великодушную сторону души человеческой, всего чаще юной души, чтоб уметь играть на ней как на музыкальном инструменте, -- пишет Достоевский. -- …Чудовищное и отвратительное московское убийство Иванова, без всякого сомнения, представлено было убийцей Нечаевым своим жертвам «нечаевцам» как дело политическое и полезное для будущего «общего и великого дела». Иначе понять нельзя, как несколько юношей (кто бы они ни были) могли согласиться на такое мрачное преступление. Опять-таки в моем романе «Бесы» я попытался изобразить те многоразличные и разнообразные мотивы, по которым даже чистейшие сердцем и простодушнейшие люди могут быть привлечены к совершению такого же чудовищного злодейства» (Д., 21, 129, 131). Существенно признание Достоевского, что во времена юности он сам мог бы стать «нечаевцем» (не Нечаевым!) «в случае, если б так обернулось дело» (Д. 21, 129).

Причины умственной и нравственной незрелости современной молодежи Достоевский видит в неправильном воспитании в семье, где нередко встречаются «недовольство, нетерпение, грубость невежества (несмотря на интеллигентность классов)», «настоящее образование заменяется лишь нахальным отрицанием с чужого голоса», «материальные побуждения господствуют над всякой высшей идеей», «дети воспитываются без почвы, вне естественной правды, в неуважении или равнодушии к отечеству и в насмешливом презрении к народу». «Вот где начало зла, -- пишет Достоевский, -- в предании, в преемственности идей, в вековом национальном подавлении в себе всякой независимости мысли, в понятии о сане европейца под непременным условием неуважения к самому себе как к русскому человеку» (Д, 21, 132).

Разрыв с народом, характерный, по мысли Достоевского, для современной молодежи, «преемствен и наследствен еще с отцов и дедов» (Д., 21, 134).

В письме к А.Н.Майкову от 9 сентября 1870 года Достоевский дал авторское истолкование заглавия, евангельского эпиграфа, идейно-философской и нравственно-религиозной концепции романа, своеобразно переосмыслив новозаветный эпизод об исцелении Христом гадаринского бесноватого.

Достоевский облекает в евангельскую символику свои размышления о судьбах России и Запада. Болезнь безумия, беснования, охватившая Россию, -- это в понимании писателя, в первую очередь болезнь русской интеллигенции, увлеченной ложным европеизмом и утратившей кровную связь с родной почвой, народом, его и нравственностью (именно поэтому ее, оторванную от народных корней и начал, закружили «бесы»).

На болезнь России, которая сбилась с пути и которую кружат «бесы», указывает также пушкинский эпиграф к роману из баллады «Бесы» (1830), особенно следующие строки:

Хоть убей, следа не видно,

Сбились мы. Что делать нам?

В поле бес нас водит, видно,

Да кружит по сторонам.

Общий фон романа «Бесы» очень трагичен. В финале его гибнут почти все персонажи романа – Ставрогин, Шатов, Кириллов, Степан Трофимович, Лиза, Марья Тимофеевна, Марья Шатова. Некоторые из них гибнут на пороге прозрения. Живым и невредимым остается «обезьяна нигилизма» Петр Верховенский.

Мрак в «Бесах» «сгущен до последней мучительности, и эта его острота, его невыносимость и делает его предрассветным, не тьмой безразличия и хаоса, но той «сенью смертной», в которой рождается «свет велий». (Булгаков С.Н. Тихие думы). Достоевский твердо верит, что болезнь России временная; это болезнь роста и развития. Россия не только исцелится, но и обновит нравственно «русской правдой» больное европейское человечество. Идеи эти отчетливо выражены в евангельском эпиграфе к «Бесам», в его авторском истолковании, в интерпретации евангельского текста в самом романе Степаном Трофимовичем Верховенским.

Степан Трофимович, по собственному его признанию, «всю жизнь лгал», перед лицом близкой смерти как бы прозревает высшую правду и осознает ответственность своего поколения «чистых западников» за деяния своих «нечистых» последователей, Нечаевых. В интерпретации Степана Трофимовича «эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, -- это все язвы, все миазмы, вся нечистота (…), накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века! (…) Но великая мысль и великая воля осенит ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности… и сами будут проситься войти в свиней (…) Но больной исцелится и «сядет у ног Иисусовых»… и будут все глазеть с изумлением».

Публикуемая в последних изданиях в виде приложения глава «У Тихона» имеет свою сложную творческую историю. По первоначальному замыслу Достоевского глава «У Тихона» в качестве «главы девятой» должна была завершить вторую часть романа (седьмая и восьмая главы – «У наших» и «Иван-Царевич» -- появились в ноябрьской книжке «Русского вестника» за 1871 год). Глава «У Тихона», задуманная Достоевским как идейно-философский и композиционный центр романа и уже набранная в корректуре, была забракована редакцией «Русского вестника». Как писал Н.Н.Страхов Л.Н.Толстому 28 ноября 1883 года, «одну сцену из Ставрогина (растление и пр.) Катков не захотел печатать». Публикация романа в «Русском вестнике» приостановилась. Глава «У Тихона» состоит из трех маленьких главок. В первой Ставрогин сообщает Тихону о своем намерении обнародовать «Исповедь», в которой он рассказывает о растлении девочки и других своих преступлениях. Во второй Тихон читает текст «Исповеди» (приводится ее содержание). В третьей описывается беседа Тихона со Ставрогиным после ее прочтения.

В миропонимании автора Ставрогин, нанесший обиду «одному из малых сих», совершил тяжкий грех. Однако путь к духовному возрождению для него не закрыт, так как, согласно христианской этике, самый тяжкий грех может быть прощен, если истинно раскаяние преступника (Христос простил распятого на кресте разбойника). По мнению С.Гессена, «Ставрогин обречен не потому, что он совершил преступление, которому якобы «нет прощения», а потому, что совершенное отсутствие в нем любви и невозможность для него преодолеть то уединение, в которое загнала его гордость, отрезают ему всякий путь к Богу как к всепрощающей бесконечной любви».

Идея исповеди, индивидуального и публичного покаяния как пути к нравственному очищению и возрождению имеет древнюю христианскую традицию, и Достоевский, задумав главу «У Тихона», несомненно, учитывал богатый опыт древнерусской и византийской культуры. Не случайно в подготовительных материалах к «Бесам» упоминаются имена Иоанна Лествичника, Феодосия Печерского, Нила Сорского и некоторых других духовных писателей.

Идею обнародования «Исповеди» Тихон находит «великой» и «христианской».