Ф а б у л а (от лат. fabula — рассказ, басня) — состав событий, лежащих в основе сюжета фильма. 4 страница

 

«В старой сказке говорится

Про волшебные дела:

Жили-были две сестрицы,

Третьей Золушка была».

 

А фильм «Москва слезам не верит» сценариста В. Черных и режиссера В. Меньшова (1980)? Он пользовался большим успехом и в Советском Союзе, и за рубежом. Даже в Америке! Завоевал «Оскар» за лучший иностранный фильм. Обычная девушка становится директором крупного предприятия и получает в награду своего «принца».

Сравнительно недавно в Великобритании была снята картина, которая так и называется — «Золушка» (2000, реж. Бибан Кидрон). Действие в ней происходит в 50-х гг. ХХ в. Вместо хрустального башмачка Золушка теряет туфельку из цветочных лепестков. Интересно также, что кроме главного фольклорного мотива авторы вплели в сюжет мотивы из трагедий Шекспира (который тоже, как известно, использовал в своих произведениях фольклор): злым сестрицам в фильме даны имена — Регана и Генерилья (так зовут дочерей короля Лира), а доброй фее, обеспечивающий попадание Золушки на бал, имя Меб — волшебной царицы, о которой разглагольствует Меркуцио, идя с Ромео на бал в доме Капулетти.

Использовались и используются в кино и другие фольклорные мотивы. Так, в основу сценариев двух знаменитых (не только в нашей стране) картин — «Баллада о солдате» (режиссер Г. Чухрай, 1959) и «Белое солнце пустыни» (режиссер В. Мотыль, 1970) известный кинодраматург Валентин Ежов положил, по собственному его признанию, один и тот же сказочный мотив. Не в одной русской сказке содержится история о солдате: отпущенный со службы, он спешит к жене (к матери, невесте), но по пути сталкивается с бедственными событиями: красавицу хочет съесть Змей-Горыныч, наводит ужас на людей Кащей Бессмертный. Солдат всей душой желает быстрее попасть домой и обнять любимую жену (мать, невесту), но не таков русский человек, чтобы пройти мимо тех, кому трудно, кто попал в беду, и вот солдат вмешивается, помогает, вступает в схватку, хотя ждет не дождется его в родном доме любимая женщина…

Сказочный мотив задействован и в картине Андрея Тарковского «Сталкер» (1979): три героя (важно это число — три) отправляются на поиски комнаты, в которой исполняются все желания…

Обратите внимание: все фольклорные мотивы, о которых шла выше речь, подпадают под классификацию Х. Л. Борхеса:

- «золушка» — штурм укрепленного города: попасть в замок, где идет бал, несмотря ни на что;

- солдат спешит домой — возвращение;

- поиски волшебной комнаты — поиски сокровища…

В четвертой «истории» Борхеса, как вы помните, затрагивались наряду с мифологическими еще и религиозные мотивы. Не следует, однако, их путать. Мифология, в современном понимании этого слова, и религия — не одно и то же. Миф — это то, чего на самом деле не было и нет. Не было Зевса, Афины, Гермеса и т.д. — все это необычайно яркие плоды народной фантазии. Религия же — есть взаимоотношение человека с действительно существующим Богом. В религиозных текстах — прежде всего в Библии — отражена история этих взаимоотношений.

Кинематограф по-разному подходит к использованию библейских и евангельских мотивов.

Американцы ставили масштабные картины, в которых было стремление со всей доступной им полнотой воспроизвести тот или иной библейский сюжет: «Десять заповедей» (1923 и 1956) режиссера Сесиль де Милля, его же «Царь царей» (1927). Широкую известность получили также фильмы итальянца П.-П. Пазолини «Евангелие от Матфея» (1964) и американца М. Гибсона «Страсти Христовы» (2003).

Но значительно чаще библейские мотивы используются кинематографистами именно как мотивы — с переносом их в другие времена и пространства. «Библейская история Давида и Голиафа, — писал В. Туркин, — тоже послужила американским сценаристам для создания целого ряда сюжетов (в картине «Нападение на Виргинскую почту», построенной по этой сюжетной схеме, даже подчеркнута эта связь с библейским сюжетом: на стене висит картина, изображающая Давида и Голиафа, и главный герой этой картины носит имя Давид»[101].

А не кажется ли вам, что герой фильма Ф.-Ф. Копполы «Крестный отец» (1972) — молодой Майкл Карлеоне (Аль Пачино) выглядит Давидом, в одиночку вступив в смертельную схватку с Голиафом — могущественным мафиозным кланом?

Мотив, лежащий в основе евангельской притчи о блудном сыне, мы различаем в сюжетах фильмов А.Тарковского «Солярис» (1971) и «Зеркало» (1974), а также в картине В.Шукшина «Калина красная» (1974).

В «Андрее Рублеве» — в сцене «зимней Голгофы» на подчеркнуто несхожем — российско-сельском материале разработан мотив, который, если брать его определение у Борхеса, выглядит так: «Христа распинают римские легионеры».[102]

Порой религиозные сюжеты, взятые художниками из священных текстов, приобретают под их рукой вид мотивов мифологических: теряют свои действительные, конкретно-исторические черты, приобретают вид легенд и сказок. Художник очарован силой и красотой библейской истории, но не верит в действительность тех чудес, которые она содержит. Поэтому в его разработке библейских мотивов ощущается большая или меньшая доля субъективной рефлексии по отношению к ним, часто в форме скрытой, а порой и открытой иронии. Подобное мы находим в фундаментальном романе Томаса Манна «Иосиф и его братья».

Примеры того и другого отношения к использованию библейских и житийных мотивов вы сможете найти в романе Бориса Пастернака «Доктор Живаго» — особенно в последней главе, где помещены «Стихотворения Юрия Живаго». В стихотворении «Сказка» мотив «Чуда святого великомученика Георгия Победоносца со змеем» использован именно как сказка, как некий поэтический образ-иносказание. А в других вещах этого цикла — «Рождественская звезда», «Чудо», «Дурные дни», «Магдалина», «Гефсиманский сад» — евангельские сюжеты, хоть и содержат признаки вневременной всемирности, наполнены настоящим религиозным чувством: поэт безусловно верит в описываемые события — об этом свидетельствуют подробности, с которыми они подаются.

Так звучат последние строфы «Рождественской звезды»:

 

«Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,

Как месяца луч в углубленье дупла.

Ему заменяли овчинную шубу

Ослиные губы и ноздри вола.

 

Стояли в тени, словно в сумраке хлева,

Шептались, едва подбирая слова.

Вдруг кто-то в потемках, немного налево

От яслей рукой отодвинул волхва,

 

И тот оглянулся: с порога на Деву,

Как гостья, смотрела звезда Рождества».

 

И в кино... Фильм П.-П. Пазолини «Евангелие от Матфея» поражает своей скрупулезностью в воссоздании на экране подавляющего большинства мотивов и ситуаций первоисточника. И, вместе с тем, вы не можете не увидеть, что режиссер всеми присущими ему средствами мифологизирует евангельскую историю — тоже выводя ее за пределы конкретно-исторического времени на вневременной уровень. Тут и участие в групповых и массовых сценах южно-итальянских крестьян, никоим образом не загримированных и не костюмированных «под эпоху»; тут и звучащие за кадром песни: на разных языках, в том числе и на русском — народная «Ой, ты степь широкая» и революционная «Вы жертвою пали в борьбе роковой»; тут и в сцене избиения младенцев музыка С. Прокофьева к фильму «Александр Невский».

Но в отличие от Б.Пастернака режиссер не верит в действительность изображаемых им чудесных событий. Найдите и прочитайте очень интересное интервью с П.-П. Пазолини по поводу его картины «Евангелие от Матфея», помещенное в журнале «Искусство кино», а также в книге «Пьер Паоло Пазолини. Теорема». В своем интервью режиссер, в частности, говорит: «Это мой фильм, хотя я не верую в божественную сущность Христа… работать над «Евангелием…» означало для меня дойти до предела мифологически-эпического». [103]

Мифологичными, выведенными на уровень метафоры выглядят и мотивы Голгофы в сцене из «Андрея Рублева», о которой уже было упомянуто. А вот в заключительной новелле фильма — «Колокол» — вполне ощутимы именно религиозные мотивы, лишенные мифологической окраски: чудо сотворения колокола мальчишкой, не знающим даже рецепта колокольной меди, подано режиссером как событие вполне реальное, но и как дар, данный герою свыше.

А богообщение героини фильма Ларса фон Триера «Рассекая волны» и прощение ее как блудницы в виде колоколов, звенящих в небе? Конечно же, они являются по своей сути мотивами религиозными…

Есть картина, в которой совмещаются в самом разработанном и художественно сильном виде мотивы мифологические, фольклорные и религиозные. Имеется в виду фильм Ингмара Бергмана «Источник девы» (1959), получивший в свое время премию «Оскар».

Картина, действие которой происходит в средневековые времена, начинается с того, что темноволосая девушка Ингере молится Одину. «Один — патриархальный глава скандинавского пантеона — бог колдовства (курсив мой — Л.Н.) (в нем есть и специфически шаманские черты), мудрости, военного искусства, «хозяин» Вальхаллы — небесного чертога, куда попадают после смерти смелые воины, павшие в бою»[104].

Ингере потому и молится языческому богу, что призывает его силы для неправедного дела: она завидует своей сводной сестре — светловолосой Карин. Колдовство падчерицы приносит страшные плоды: Карин изнасилована и жестоко убита в глухом лесу двумя бродягами-пастухами.

Отец Карин — Тере (актер Макс фон Сюдов) — глубоко верующий христианин, но свою месть насильникам и убийцам невинной дочери он обставляет как языческий ритуал человеческого жертвоприношения. Тере ломает молодую березку, затем долго и тщательно омывает свое тело в бане березовыми ветвями. Готовясь к акту мести, он отбрасывает боевой и честный меч и приказывает подать ему нож для забоя скота. Дождавшись рассветного крика петухов, хозяин дома будит ничего не подозревавших насильников и приступает к совершению ритуала мести. Одного из пастухов он убивает ударом в шею ножом. Другого душит и бросает в пламя горящей печи (сожжение). Третьего — при бродягах находился мальчик-пастушонок — бьет об стену.

Здесь, конечно, вы различаете мотивы мифологические, но в картине они переплетаются с мотивами фольклорными, порой они трансформируются друг в друга.

Все дело в том, что сценарий фильма И. Бергмана был написан У. Исаксоном по мотивам народной баллады XIV века — «Дочери Тереса из Вэнге», в которой уже фигурировали и убийство девушке в лесу тремя бродягами, и месть отца, и источники, забившие на месте кровавого преступления: «Ударили три тяжелых меча, забили в бору три светлых ключа».

В картине фольклорные мотивы развиты:

- поездку сестер в лесу сопровождает вещим криком черный ворон;

- светлая девушка Карин, встретив бродяг, представляется им принцессой — дочерью короля, живущего в замке — и называет пастухов «заколдованными принцами»…

В фильме «Источник девы» с мотивами мифологически-языческими и фольклорными вступают в столкновение мотивы религиозно-христианские.

Обращение Ингере к Одину монтажно сопоставляется с молитвой Тере и его жены перед распятием.

Девушка отправляется в лес не на прогулку: Карин везет в храм святой Деве свечи в Великую пятницу — в день воспоминания о страстях Иисуса Христа. «Сегодня пятница — день страстей нашего Господа», — говорит мать девушки.

Тере, свершив акт мести и убив в исступлении невинного мальчика, сразу же в ужасе осознает свою вину: смотрит на руки: «Боже, пожалей меня».

Но главное происходит в финале — в сцене, основанной на христианских мотивах покаяния и прощения.

Отец, мать, Ингере, слуги хозяина объяты невыразимым горем при виде лежащей на лесной поляне их солнечной девочки, обесчещенной и мертвой.

Тере не выдерживает: раздавленный несчастьем, он ропщет:

«…- Ты видел, Господи, ты видел это… Ребенка невинного и месть мою. Ты позволил это. Я не понимаю Тебя… Я не понимаю Тебя…»

И тут же покаяние:

«…-И все же я прошу у Тебя прощение. Я не знаю, как мне успокоится, примириться с тем, что своими руками я сделал. Не знаю я, как мне жить по-другому…»

А затем, подняв руки вверх, дает покаянный обет:

«…- Я обещаю Тебе, Господи, около тела своего ребенка обещаю Тебе: в знак раскаяния о моем грехе я построю церковь. Здесь я построю церковь — церковь из камня… Этими руками!»

Как только были произнесены эти слова — следует кадр: под приподнятой матерью головой мертвой Карин начинает бить из земли живой и чистый источник. Здесь он — знак того, что Тере услышан и по небесной благодати — прощен. Прощена и мать, прощена и преступная язычница Ингере: она умывается святыми водами источника девы…

Развивалась цепная реакция зла:

- колдовство Ингере против Карин –

- надругательство пастухов над Карин и убийство ее -

- страшная месть ее отца и убийство им невинного дитя —

- ропот отца, обращенный к Богу…

Зло рождало зло. И казалось, что эта цепь бесконечна. Так было и так продолжает быть в нашем мире.

Но есть и обрыв этой цепи — покаяние и прощение.

 

5. ОБРАЗ, ХАРАКТЕР И ЛИЧНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА

В СЦЕНАРИИ И ФИЛЬМЕ

Образ, характер, личность персонажа — еще одни, может быть, самые важные слагаемые сюжета кинокартины.

 

5.1. Образ и характер персонажа фильма

Каково соотношение между этими понятиями?

Поставим вопрос по-другому: какое из двух этих понятий объемней? И сразу же ответим: конечно же, понятие «образ персонажа» шире понятия «характер персонажа».

Потому что образ человека на экране складывается не только из его характера, но и из:

а) портретной внешности персонажа — она может соответствовать характеру, но может с ним не совпадать и даже ему противоречить;

б) вещей и предметов, персонажа окружающих — из среды, в которой он живет и действует;

в) из отношения к нему других персонажей (вспомним крылатое выражение: «Короля играет его свита»);

г) и главное — в образ героя входит в качестве важного слагаемого — отношение к нему со стороны авторов фильма.

Соотношение между «характером» и «образом» можно сравнить (при известном допуске) с понятиями «фабула» и «сюжет». Характер есть данность, если хотите, «тесто» для создания образа. Автор использует характер как материал, преобразовывая и восполняя его своим видением и отношением к нему, как было уже сказано, со стороны других персонажей. Вспомните: в классическом фильме Орсона Уэллса «Гражданин Кейн» необыкновенно яркий и объемный образ героя создается не только прямым изображением его характера, но и рассказами о Кейне других персонажей картины.

В пьесе Михаила Булгакова «Александр Пушкин» («Последние дни») ее главный герой — великий поэт, вообще не значится в списке действующих лиц; он появляется на сцене всего один раз, причем так, что зрители не могут его разглядеть. Вот как этот момент описан в булгаковской ремарке:

«В кабинет из передней пробежал Битков с канделябром в руках, а вслед за ним группа людей в сумерках пронесла кого-то в глубь кабинета. Данзас тотчас закрыл дверь в кабинет».[105]

Образ Пушкина создавался в пьесе только разговорами других персонажей о нем.

 

 

Образ человека на экране

Как и образ действительного человека, образ героя фильма многосоставен.

Задумывались ли вы над тем, что в каждом из нас можно насчитывать по крайней мере 4 (четырех) человек?

- Того, каким знают тебя окружающие в обществе люди — сотрудники, друзья, знакомые.

- Того, каким знают тебя в семье (например: в дружеском кругу и на работе ты — милый покладистый товарищ, а дома — нетерпимый «держиморда», черствый эгоист; и наоборот).

- Того, каким ты знаешь себя сам: в своем сознании («ах, никто меня не понимает!» — порой безмолвно восклицаешь ты).

- Наконец, того, каким ты сам себя не знаешь (эта твоя ипостась лежит в твоем подсознании, ты до поры до времени о ней не догадываешься, но она может обнаружиться совершенно для тебя неожиданно — так, человек мягкий и робкий по натуре, попав в экстремальную ситуацию, вдруг обнаруживает в себе решительность и безоглядную храбрость).

Четыре ипостаси образа человека часто не совпадают — в большей или меньшей степени.

В «Земляничной поляне» Ингмара Бергмана очень нагляден многосоставный способ построения образа его главного героя. Сначала мы узнаем из закадрового голоса семидесятилетнего врача Исака Борга, то, каким профессор знает самого себя: кажется, что он вполне адекватен в самооценке — Борг занят своей любимой научной работой, он уважаем — в этот день ему должны вручить в стенах Лундского кафедрального собора звание почетного доктора. Но что значит странный и неприятный сон, посетивший профессора ночью: пустой город, человек без лица, уличные и карманные часы без стрелок, и, главное — он сам, Исак Борг — в гробу, выпавшем из катафалка? Это ужасающий страх смерти, который живет в душе героя и о котором он не подозревал?

Дальше — больше: во время поездки на автомашине в Лунд вместе со своей невесткой Марианной уважаемый профессор (и вместе с ним мы, зрители) неожиданно узнаем то, каким знают его родные. «Ты неисправимый эгоист, — говорит с горечью Марианна, — старый бесцеремонный эгоист. Ко всему, кроме себя, ты равнодушен. Хотя маскируешься ты умело… ни к чему не обязывающая приветливость… к тому же старческий шарм. Ты же, в общем, жесток… Хотя говорят и пишут о тебе, как о подлинном гуманисте. Но мы не обольщаемся на твой счет… Я говорю о тех, кто живет с тобой рядом…»

Таким старого профессора знают в его семье. Но ведь был же он совсем другим: в картинах, предстающих перед внутренним взором Борга, он видит светлые образы своей юности, многочисленную свою семью, где царила всеобщая любовь, девушку Сору, которую он любил тогда, земляничную поляну — она и сейчас есть, и она может подтвердить, что все это было и что оно продолжает быть частью его души.

И вот новый — еще более мрачный и безотрадный сон-воспоминание о жене, страдавшей без любви от холодной рассудочности Борга. Это тоже правда об Исаке Борге. Как и то, что он, профессор, (пусть и во сне) не может сдать в университетской аудитории простейший экзамен.

Но вскоре перед зрителями возникает новая ипостась образа героя картины. Хозяин дорожной бензозаправки обслуживает машину Борга бесплатно: «Мы просто ничего не забываем, доктор. И мы такое помним, что ничем не оплатишь… Вы бы спросили кого угодно в городе или в округе… и вы бы поняли, как любят доктора и вспоминают все, что он сделал».

И не только в прошлом, но и в настоящем: его — старого и мрачного — полюбили совсем юные и веселые ребята — два парня и девушка, путешествующие автостопом. Девушка, которую тоже зовут Сора, преподносит профессору собранный ею букет: «Мы слышали, что у тебя сегодня большое торжество… и вот от всего сердца дарим тебе этот скромный букет… И еще мы очень гордимся тобой, и не только потому, что ты старый, а потому, что ты врач уже пятьдесят лет. И еще, что ты очень, очень умный и очень, очень уважаемый».

Казалось бы, как не соответствуют друг другу слагаемые образа главного героя фильма «Земляничная поляна»!

Следует добавить, что несовпадение того, каким человек знает сам себя, с тем, как его воспринимают окружающие (третий случай), связано не только с объективными трудностями распознания истинного содержания человеческой натуры — по поговорке «чужая душа потемки», но порой подобное несовпадение создается самим субъектом, не желающим выставлять на всеобщее обозрение свою внутреннюю жизнь. По каким причинам? Например, из стремления скрыть от окружающих тайные порочные склонности. Или, наоборот, из нежелания открыть для стороннего взгляда потаенную чистоту своего сердца.

Не стоит ли обратить внимание на то, как часто мы встречаемся в произведениях литературы и кинематографе с персонажами, которые прикидываются сумасшедшими или, являясь в какой-то степени ими, используют свою ненормальность, выделяя тем самым себя из общества? Дон Кихот, Гамлет, Раскольников, князь Мышкин, Чацкий, который восклицал:

 

«Безумным вы меня прославили всем хором.

Вы правы: из огня тот выйдет невредим,

Кто с вами день пробыть успеет,

Подышет воздухом одним,

И в нем рассудок уцелеет».

 

И в кино: часто в американских (как правило, в лучших) фильмах мы встречаемся с такими «ненормальными» героями: Норман Бейтс в «Психозе» А. Хичкока, герой Дастина Хофмана в фильме «Человек дождя», Мак-Мерфи в картине М. Формана, слепой и чудаковатый полковник в «Запахе женщины», Форрест Гамп, о котором в рекламе картины Р. Земекиса сказано: «Это человек с коэффициентом IQ 75, иными словами, он почти дебил», герой Джека Николсона в фильме «Лучше не бывает», в австралийской картине — немая и странная Ада. И в русских картинах: Сталкер в исполнении А. Кайдановского, Никита Фирсов в «Одиноком голосе человека» А. Сокурова. Отец в «Возвращении» А. Звягинцева тоже ведет себя как психически ненормальный человек — с его непонятной жестокостью по отношению к своим детям, с его маниакальным стремлением к цели — к ящику, который так и остается «вещью в себе». А «чудики» в рассказах и в фильмах В. Шукшина?

Но что ненормально — люди или мир, который их окружает?

Вот какой разговор происходит между дядей Ваней и Астровым в пьесе А. Чехова:

«Войницкий: Что ж, я — сумасшедший, невменяем, я имею право говорить глупости.

Астров: Стара штука. Ты не сумасшедший, а просто чудак. Шут гороховый. Прежде и я всякого чудака считал больным, ненормальным, а теперь я такого мнения, что нормальное состояние человека — это быть чудаком…» (IV акт, т. 9, с. 325).

Сдвинутость в образе человека от «нормы» не есть ли то самое «остранение» в образе персонажа, о котором писал В. Шкловский (сам будучи в жизни человеком «странным») и которое помогает художникам заглянуть в потаенные уголки человеческой души…

Еще более впечатляющим может выглядеть последнее (четвертое) несовпадение: человек знает о себе одно, а на самом деле — в глубинах подсознания — он другой. Глубинная суть его образа имеет возможность выявиться в фильме:

- через видения (сновидения),

- через поступки, неожиданные для него самого — например, в случаях так называемых «немотивированных убийств», когда человек абсолютно искренне не может понять, как он мог совершить столь тяжкое преступление.

Очень интересное повествование о несовпадении — самосознания человека с его подсознанием мы находим в фильме «Сталкер». Помните рассказ Сталкера о его предшественнике — Дикобразе? Тот однажды отправился к комнате, где исполняются желания, с искренним стремлением спасти брата. Но брат спасен не был, а сам Дикобраз сильно разбогател — таким оказалось неведомое ему самому потаенное его желание. И Дикобраз повесился. Не потому ли и герои картины, достигнув заветной комнаты, не просят об исполнении своих желаний: ведь результат мог оказаться для них столь же разрушительными…

«Потемками» может являться для нас не только чужая, но и наша собственная душа…

Возможные несоответствия ипостасей образа человека на экране позволяют авторам фильма:

- строить образ персонажа как образ глубокий, стереоскопический, неоднозначный,

- осуществлять неожиданные повороты в сюжетном движении произведения.

«При полном реализме найти в человеке человека… — писал Ф.М. Достоевский. — Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой»[106].

Подобный способ построения образа человека присущ и литературе, и кино. Андрей Тарковский в своих лекциях говорил, что человек на экране должен быть «вещью в себе», таким же непонятным, как сама жизнь. Человек — тайна, и художники вместе со зрителями эту тайну разгадывают.

Следует заметить, что сочетание разных плоскостей в образе героя может быть присуще любому человеку независимо от его характера.

Но…

 

 

Что такое «характер»?

Х а р а к т е р (от греч. charactér — отпечаток, признак, отличительная черта) — это комбинация определенных душевных качеств человека.

 

Характер отличают два свойства.

Первое свойство: возможность изменения.

На протяжении жизненного пути человека характер может измениться очень сильно:

- большое несчастье;

- серьезная болезнь;

- смена жизненных обстоятельств;

- перемена веры,

и человека, хорошо нам знакомого, не узнать: перед нами — другой характер.

А.Г. Достоевская так описывает изменение в характере своего мужа — великого писателя — за те четыре года, которые они прожили за границей, где у них родился и умер первый их ребенок - дочь Софья: «Все друзья и знакомые, встречаясь с нами по возвращении из-за границы, говорили мне, что не узнают Федора Михайловича, до такой степени его характер изменился к лучшему, до того он стал мягче, добрее и снисходительнее к людям»[107].

Примеры существенных изменений в характерах мы можем найти и в литературе, в кино.

Вспомните Веронику в первых сценах картины «Летят журавли» — веселая, легкая, душевно открытая, даже кокетливая и озорная девушка. Но следуют один за другим удары судьбы. Война, уходит на фронт любимый, во время вражеской бомбежки погибают отец и мать Вероники; душевно надорванная, она не в силах противостоять Марку и изменяет Борису; эвакуация — и вот Вероника предстоит перед нами как человек с абсолютно другим характером: жесткая, неулыбчивая, закрытая, склонная к решительным, подчас неадекватным поступкам. Наконец, финал: мы видим Веронику спокойной и мудрой, воспринимающей горечь и радость окружающего мира во всей их полноте.

Характер может меняться даже на протяжении нескольких часов. Лев Толстой говорил о человеке, «что он, один и тот же, то злодей, то ангел, то мудрец, то идиот, то силач, то бессильнейшее существо»[108].

И второе свойство характера: возможная схожесть характеров у разных людей.

Ведь иной раз в жизни мы слышим: «Они очень схожи по характеру». То есть обладают, примерно, одним и тем же составом душевных (психических) качеств. Говорят, что супруги, многие годы прожившие вместе, становятся к концу жизни похожими по характеру. Порой, действительно, так и происходит.

Обратившись к истории кино, вспомним героев боевиков. Характеры этих персонажей, как правило, отличает один и тот же джентльменский набор достоинств: безграничная смелость, решительность, смекалка, мужество, честность, безжалостность к врагам и помощь слабым.

 

 

Виды характеров

Характеры отличаются друг от друга степенью сложности.

Известно, что в драматургическом произведении (для кино или для театра) встречаются характеры многосложные, состоящие из комбинаций целого ряда душевных, порой противоречивых, качеств. Непревзойденными мастерами в создании таких характеров были Шекспир и Чехов.

А в кино… Вспомним характеры: Ивана Грозного в фильме С. Эйзенштейна, Чапаева в картине бр. Васильевых, Лапшина в фильме А. Германа, Дракулы в фильме Ф.-Ф. Копполы, Тони Рэнтона в картине «На игле» Дени Бойла и многих других.

И вместе с тем, существуют прекрасно выполненные образцы характеров односложных. В них авторами подчеркнута одна, но очень яркая черта, порой гиперболизированная. Такой метод построения характеров героев преобладал в литературных направлениях классицизма и романтизма: Тартюф и Скупой в пьеса Мольера, Карл Моор и Франц Моор в шиллеровских «Разбойниках». Но и в произведениях реалистических, в частности, в творениях нашего великого Гоголя вы найдете характеры именно такого рода — Хлестаков, Городничий, Плюшкин, Манилов, Ноздрев, Коробочка…

В литературоведении бытует даже специальное обозначение двух методов разработки характеров персонажей: «шекспиризация» и «шиллеризация».

Примеры «шиллеризации» характеров героев в кино? Александр Невский в одноименном фильме, Ада в картине «Пианино», Лола в фильме Тома Тыквера «Беги, Лола, беги». Каждым из этих, очень непохожих друг на друга персонажей владеет «одна, но пламенная страсть».

Следовало бы добавить, однако, что в случае преобладания в герое одного ярко выраженного душевного качества, необходимо, чтобы персонаж хотя бы однажды поступил бы не по характеру, даже вопреки ему. Тогда изображенный характер в своем основном значении будет лучше восприниматься зрителями. Все помнят, что К. Станиславский учил своих актеров искать в добром человеке злое, а в злодее — доброе.

 

 

Драматургические способы изображения характеров

Здесь мы обнаруживаем три основных и один дополнительный способ их изображения.

Первый способ. Постепенное раскрытие характера: перед нами возникают все новые и новые грани характера героя, все более глубинные его пласты: Мак-Мерфи в «Пролетая над гнездом кукушки», Кабирия в «Ночах Кабирии», Егор Прокудин в «Калине красной», монах Анатолий в фильме П.Лунгина «Остров».

Второй способ. Развитие характера, его рост и становление. Традиция подобного изображения характера человека в литературе идет от просветительского «романа воспитания» XVIII века — через романы XIX века — в современность.

А в кинематографе: Ниловна в фильме «Мать» В. Пудовкина, Джельсомина в «Дороге», Вероника в «Летят журавли», Андрей Рублев в одноименном фильме, герой картины «Бойцовский клуб» режиссера Д. Финчера.