Набросок основных рассуждений 30 страница

Следует отметить предварительный и неопределенный характер данного объяснения "несоизмеримости", а также отсутствие логической терминологии. Причины неопределенности были указаны выше (пункты 3 и 4). Отсутствие логики обусловлено тем фактом, что мы имеем дело с явлениями, выходящими за пределы ее области. Моя цель состоит в том, чтобы найти терминологию для описания сложных историко-антропологических явлений, которые все еще не вполне понятны, а не в строгом определении свойств тщательно разработанных логических систем. Предполагается, что такие термины, как "универсальные принципы" и "устранять", суммируют антропологическую информацию приблизительно так же, как при истолковании времени у ньюэ Эванс-Причард (см. текст к прим. 91) суммирует антропологическую информацию, находящуюся в его распоряжении (см. также краткое обсуждение выше в пункте 3). Неопределенность данного объяснения отображает неполноту и сложность материала и требует уточнения с помощью дальнейших исследований. Это объяснение должно иметь некоторое содержание, иначе оно было бы бесполезным. Однако оно не должно иметь слишком много содержания, иначе нам пришлось бы исправлять в нем каждую вторую строку.

Заметим также, что под "принципом" я подразумеваю не просто некоторое утверждение, такое, например, как "понятия применимы в тех случаях, когда выполнено конечное число условий" или "познание есть перечисление дискретных элементов, образующих сочетания рядоположенностей", а грамматическую привычку, соответствующую такому утверждению. Приведенные утверждения описывают привычку считать объект данным, когда представлен полный список его частей. Эта привычка устраняется (но не вступает в противоречие) предположением о том, что даже самый полный список не исчерпывает объекта; она устраняется также (но опять не вступает в противоречие) любым непрекращающимся поиском новых аспектов и свойств. (Следовательно, недопустимо определять "несоизмеримость" посредством ссылки на утверждения [127].) Если привычка устранена, то А-объекты устраняются вместе с ней: нельзя исследовать А-объекты методом бесконечных предположений и опровержений.

Как преодолевается "иррациональность" этого переходного периода? Обычным образом (см. выше пункт 8), т.е. решительным созданием бессмыслицы до тех пор, пока произведенный материал не станет достаточно богат, чтобы позволить новаторам раскрыть и сделать ясными для каждого новые универсальные принципы. (Такое открытие не обязательно должно заключаться в формулировке принципов в виде ясных и точных утверждений.) Безумие превращается в норму, если оно достаточно богато и последовательно для того, чтобы функционировать в качестве базиса нового мировоззрения. А когда это происходит, перед нами встает новая проблема: как сравнить старую концепцию с новой?

Сказанное выше делает очевидным, что мы не можем сравнить содержания А и В. Даже в памяти А-факты и В-факты нельзя поставить один возле другого: наличие В-фактов означает устранение принципов, необходимых для построения А-фактов. Единственное, что мы можем сделать, – это получить В-изображения А-фактов в В или ввести В-утверждения А-фактов в В. Мы не можем использовать в В А-утверждения А-фактов. Невозможно также перевести язык А на язык В. Это не означает, конечно, что вообще нельзя обсуждать эти две концепции, однако такое обсуждение не может быть осуществлено в терминах каких-либо (формальных) логических отношений между элементами А и элементами В. Оно было бы столь же "иррационально", как речи тех, которые стремятся уйти от А.

Мне представляется, что отношение между, скажем, классической механикой (в реалистической интерпретации) и квантовой механикой (интерпретированной в соответствии с воззрениями Н. Бора) или между ньютоновской механикой (в реалистической интерпретации) и общей теорией относительности (также в реалистической интерпретации) во многих аспектах подобно отношению между космологией А и космологией В. (Конечно, имеются и существенные отличия, например современные переходы от одной теории к другой не затрагивают искусства, обыденного языка и восприятия.) Так, каждый факт механики Ньютона опирается на предположение о том, что размеры, массы, интервалы изменяются только благодаря физическим взаимодействиям, а теория относительности устраняет это предположение. Аналогично квантовая теория образует факты в соответствии с соотношением неопределенностей, которое устраняется классическим подходом.

Я закончу эту главу, еще раз повторив ее результаты в форме тезисов. Можно считать, что эти тезисы суммируют важный антропологический материал для разъяснения в соответствии с пунктами 3 и 4, приведенными выше, терминов, относящихся к значению и понятию несоизмеримости.

Первый тезис гласит: существуют несоизмеримые структуры мышления (действия, восприятия).

Повторяю, что это – исторический (антропологический) тезис, который должен быть подкреплен историческими (антропологическими) свидетельствами. Подробности см. выше в пунктах 2-7. Пример дан структурой А и структурой В.

Разумеется, структуру, которая с точки зрения западной науки выглядит странной и непонятной, всегда можно заменить другой, напоминающей какие-либо элементы западноевропейского здравого смысла (содержащей науку или не содержащей ее) или смутное предвосхищение каких-либо его черт или похожей просто на фантастическую сказку. Большая часть ранних антропологов разрушала объект своего изучения именно таким образом и поэтому легко приходила к выводу о том, что английский (немецкий, латинский или греческий) язык достаточно богат для того, чтобы понять и выразить даже самый необычный миф. Ранние словари очень непосредственно выражают эту веру: здесь можно найти простые определения всех "примитивных" терминов и простые объяснения всех "примитивных" понятий. Постепенно выяснилось, что словари и переводы – весьма неудачный способ вводить понятия языка, не имеющего тесных связей с нашим собственным языком, или идей, которые нельзя подогнать под западноевропейский способ мышления [128]. Такие языки нужно изучать с самого начала, как ребенок учит слова, понятия, явления [129] (именно "явления", ибо вещи и их обличья не "даны", они должны быть "прочитаны" определенным способом, а в разных идеологиях используются различные способы). Нельзя требовать, чтобы такой процесс обучения был структурирован в соответствии с уже знакомыми нам категориями, законами и образами. Это именно то "непредубежденное" обучение, которого стремятся достигнуть полевые исследования. Возвращаясь от полевых исследований к собственным концепциям и языку, например английскому, антрополог часто осознает, что прямой перевод стал невозможен и что его воззрения и воззрения культуры, представителем которой он является, вообще несоизмеримы с теми "примитивными" идеями, которые он только что начал понимать (или что существует их пересечение в одних областях и несоизмеримость в других). Конечно, он стремится выразить эти идеи на английском языке, однако для этого он должен быть готов употреблять знакомые термины в необычной и новой манере. Возможно, ему потребуется создать совершенно новую языковую игру из английских слов, и он сможет начать свои объяснения лишь после того, как эта языковая игра станет достаточно сложной. Сейчас нам известно, что почти в каждом языке имеются средства, позволяющие преобразовать значительные части его концептуального аппарата. Без этого были бы невозможны популяризация научных знаний, научная фантастика, сказки, рассказы о сверхъестественном и даже сама наука. Следовательно, в некотором хорошем смысле мы можем сказать, что результаты полевых исследований всегда можно выразить на английском языке. Однако это не означает, как считают некоторые самозваные рационалисты, что мой первый тезис ложен. Такой вывод был бы оправдан лишь в том случае, если бы удалось показать, что корректное представление (а не словарная карикатура) новых воззрений на избранном языке, например на английском, не изменяет "грамматики" этого языка. Подобного доказательства никогда еще не было [130] и вряд ли оно когда-либо появится.

Второе. Мы видели, что несоизмеримость имеет аналог в области восприятия и что она входит в историю восприятия. Это образует содержание моего второго тезиса о несоизмеримости: индивидуальное развитие восприятия и мышления проходит ряд взаимно несоизмеримых стадий.

Мой третий тезис говорит о том, что концепции ученых, в частности их воззрения по фундаментальным проблемам, часто расходятся между собой столь же сильно, как идеологии, лежащие в основе разных культур. Дело обстоит даже хуже: существуют научные теории, которые взаимно несоизмеримы, хотя внешне они имеют дело "с одним и тем же предметом". Конечно, не все конкурирующие теории обладают этим свойством, и, даже если несоизмеримость имеет место, она связана с особой интерпретацией теорий, например такой, которая обходится без ссылки на "независимый язык наблюдения". Иллюзия того, что мы имеем дело с одним и тем же предметом, в этих случаях возникает в результате неосознанного смешения двух различных типов интерпретации. При "инструменталистской" интерпретации теорий, которая видит в них не более чем инструменты для классификации определенных "фактов", возникает впечатление, что существует некоторый общий предмет. При "реалистической" интерпретации, пытающейся понять теорию в ее собственных терминах, такой общий предмет исчезает, хотя сохраняется определенное чувство (неосознанный инструментализм), что он должен существовать. Теперь посмотрим, как могут возникать несоизмеримые теории.

Научное исследование, утверждает Поппер, начинается с проблемы и развивается благодаря ее решению.

Данная характеристика не учитывает того обстоятельства, что проблемы могут быть сформулированы ошибочно и что можно заниматься исследованием свойств вещей и процессов, которые более поздними концепциями будут объявлены несуществующими. Проблемы такого рода не решаются – они исчезают или устраняются из области допустимых исследований. Примерами могут служить проблема абсолютной скорости Земли, проблема траектории электрона в зонах интерференции или "важный" вопрос о том, способны ли инкубы [*] давать потомство или они вынуждены для этой цели использовать семя человека [131].

Первая проблема была устранена теорией относительности, которая отрицает существование абсолютных скоростей. Вторая проблема была устранена квантовой теорией, отрицающей существование траекторий в областях пространства, где имеет место интерференция. Третья проблема была устранена, хотя и менее решительно, современными (т.е. появившимися после XVI столетия) психологией и физиологией, а также механистической космологией Декарта.

Изменения онтологии, подобные только что описанным, часто сопровождались концептуальными изменениями.

Открытие того факта, что некоторые сущности не существуют, может побудить ученого к новому описанию событий и процессов, которые считались их проявлениями и поэтому описывались в терминах, предполагающих их существование. (Или, скорее, это может побудить его ввести новые понятия, поскольку старые слова еще продолжают использоваться в течение значительного времени.) Это справедливо главным образом для тех "открытий", которые подрывают значимость универсальных принципов. "Открытия" "основополагающей субстанции" и "самопроизвольного Я" относятся, как мы видели, к открытиям именно такого рода.

Особенно интересно, когда ошибочная онтология является универсальной (comprehensive), т.е. когда считается, что ее элементы входят в каждый процесс, происходящий в определенной области. В этом случае каждое описание в данной области должно быть изменено и заменено иным утверждением (или вообще чем-то иным). Классическая физика дает как раз пример такого случая. Она разработала универсальную терминологию для описания некоторых фундаментальных свойств физических объектов, таких, как геометрическая форма, масса, объем, временной интервал и т.п. Концептуальная система, связанная с этой терминологией, в одной из ее многочисленных интерпретаций признает, что данные свойства внутренне присущи объектам и изменяются только в результате непосредственного физического воздействия. В этом состоит один из "универсальных принципов" классической физики. Теория относительности, по крайней мере в интерпретации, признаваемой Эйнштейном и Бором, приводит к выводу о том, что указанные выше свойства не существуют, что геометрические формы, массы, временные интервалы представляют собой лишь отношения между физическими объектами и системой координат и могут изменяться при переходе от одной системы координат к другой без какого-либо физического воздействия. Вместе с тем теория относительности выдвигает новые принципы для образования фактов механики. Возникающая таким образом новая концептуальная система вовсе не отрицает существования классического положения дел, в то же время она не позволяет нам формулировать утверждений, выражающих такое положение дел. У нее нет и не может быть ни одного утверждения, общего с ее предшественницей, если помнить о том, что теории отнюдь не являются классификационными схемами для упорядочивания нейтральных фактов. Если обе теории мы интерпретируем реалистически, то "формальные условия, которым должна удовлетворять подходящая преемница опровергнутой теории", сформулированные в гл. 15 (она должна сохранять успешные следствия предыдущей теории, отрицать ее ложные следствия и делать дополнительные предсказания), не могут быть выполнены и позитивистская схема прогресса с ее "попперианскими очками" разваливается. С этим результатом не может справиться даже смягченный вариант, предложенный Лакатосом, ибо он также опирается на предположение о том, что можно сравнивать классы содержания разных теорий, т.е. что между ними можно установить отношение включения, исключения или пересечения. Безнадежно также пытаться связать классические утверждения с релятивистскими посредством эмпирических гипотез. Такие гипотезы были бы столь же смешны, как смешно утверждение о том, что, "как только возникает одержимость дьяволом, происходит резкое изменение в мозге", которое выражает связь между терминами теории одержимости, объясняющей эпилепсию, и более современными "научными" терминами. Очевидно, мы не хотим вечно сохранять старую демонологическую терминологию и принимать ее всерьез только для того, чтобы обеспечить сравнимость классов содержания. В случае же сопоставления релятивистской и классической механики гипотезы такого рода даже нельзя сформулировать. Используя термины классической механики, мы принимаем некоторый универсальный принцип, который не принимается релятивистской механикой. Последнее означает, что этот принцип устраняется всякий раз, когда мы пишем некоторое предложение с намерением выразить релятивистское положение дел. Используя классические и релятивистские термины в одном и том же предложении, мы одновременно принимаем и устраняем определенные универсальные принципы, а это означает, что таких предложений просто не существует: сопоставление релятивистской и классической механики дает нам пример двух несоизмеримых структур. Другими примерами будут квантовая теория и классическая механика [132], теория импетуса и механика Ньютона [133], материализм и дуализм души и тела и т.д.

Конечно, все эти случаи можно интерпретировать иначе. Шэйпир, например, критиковал мое обсуждение теории импетуса, утверждая, что "у самого Ньютона не было полной ясности относительно того, нужна ли причина для инерционного движения" [134]. Кроме того, он видит "много... сходных черт и плавных переходов" от Аристотеля к Ньютону там, где я вижу несоизмеримость [135]. Первое возражение легко устраняется с помощью а) указания на формулировку Ньютоном первого закона движения: "corpus omne perseverare in statu quiescendi vel movendi uniformiter in directum...", в которой движение рассматривается скорее как состояние, а не как изменение [136] ; б) демонстрации того факта, что понятие импетуса определено в соответствии с некоторым законом, который не принимается Ньютоном и, следовательно, перестает служить в качестве принципа, используемого для образования фактов (с некоторыми подробностями это сделано в моем обсуждении данного случая). Пункт б) отвечает и на второе возражение: верно, конечно, что несоизмеримые структуры и несоизмеримые понятия могут обладать формальным сходством, однако это не затрагивает того факта, что одна: структура отменяет универсальные принципы другой. Именно этот факт лежит в основе несоизмеримости, которая сохраняется, несмотря на открываемое нами сходство структур.

Шэйпир (и вслед за ним другие) пытался также показать, что несоизмеримые теории не только представляют собой большую редкость, но они невозможны с философской точки зрения. Обратимся к рассмотрению этих аргументов.

Я уже сказал, что научное изменение может привести к замене утверждений в некоторой области и что такая замена будет повсеместной, если мы имеем дело с универсальными идеологиями. Она затронет не только теории, но также утверждения наблюдения и (см. выше о творчестве Галилея) естественные интерпретации. Такая подгонка (adaptation) наблюдения к теории (а в этом суть первого возражения) часто устраняет противоречащие ей протоколы наблюдения и спасает новую космологию способом ad hoc. Кроме того, возникает подозрение, что наблюдения, интерпретируемые в терминах новой теории, уже не могут быть использованы для опровержения этой теории. Нетрудно дать ответ по всем этим пунктам.

Что касается высказанного возражения, то в соответствии с изложенным выше (см. гл. 5 и 6) я хотел бы указать на то, что противоречие между теорией и наблюдением может свидетельствовать об ошибочности оперирования терминами наблюдения (observational terminology) (и даже наших чувственных впечатлений), так что вполне естественно изменить эту терминологию, приспособить ее к требованиям новой теории и посмотреть, что из этого выйдет. Такое изменение дает (и должно давать) начало новым вспомогательным дисциплинам (в примере с Галилеем: гидродинамике, теории твердого тела, оптике), что вполне может компенсировать некоторую потерю эмпирического содержания. А в отношении данного подозрения [137] следует вспомнить о том, что предсказания некоторой теории зависят от ее постулатов (и ассоциированных с ними грамматических правил), а также от начальных условий, в то время как значение "исходных" понятий зависит только от постулатов (и ассоциированных с ними грамматических правил). Однако в тех редких случаях, когда из теории следуют высказывания относительно возможных начальных условий [138], мы можем опровергнуть ее с помощью внутренне противоречивого протокола наблюдения, например такого: "Объект А движется не по геодезической линии"; этот протокол, согласно Эйнштейну – Инфельду – Хофману, гласит: "Сингулярность α, движущаяся по геодезической линии, не движется по геодезической линии".

Второе возражение направлено против интерпретации науки, которая кажется необходимой для существования несоизмеримости. Я уже указывал на то, что вопрос: "Являются ли две отдельные универсальные теории, например классическая механика и теория относительности, несоизмеримыми?" – не будет законченным вопросом. Теории можно интерпретировать по-разному. В одних интерпретациях они будут соизмеримы, в других – несоизмеримы. Например, инструментализм делает соизмеримыми все теории, которые связаны с одним и тем же языком наблюдения и интерпретируются на его основе. С другой стороны, реалист стремится дать единое истолкование наблюдаемого и ненаблюдаемого материала и будет использовать даже наиболее абстрактные термины всякой теории, которую он изобретет для этой цели [139]. Он будет использовать такие термины для того, чтобы либо придать значение предложениям наблюдения, либо только заменить их обычную интерпретацию. (Например, он будет использовать идеи частной теории относительности для того, чтобы заменить обычную классическую интерпретацию повседневных утверждений о геометрической форме, временной последовательности и т.д.) Вопреки этому почти все эмпиристы указывают, что теоретические термины получают интерпретацию благодаря их связи с предсуществующим языком наблюдения или с другой теорией, которая уже была когда-то связана с таким языком. Так, Карнап в отрывке, цитированном выше [140], утверждает, что "не существует независимой интерпретации для L_i {языка, в терминах которого сформулирована некоторая теория или какое-то мировоззрение}. Система Т {аксиомы теории и правила вывода} представляет собой неинтерпретированную систему постулатов. {Ее} термины... получают лишь косвенную и частичную интерпретацию благодаря тому, что некоторые из них связаны с терминами наблюдения правилами соответствия". Таким образом, если теоретические термины не обладают "независимой интерпретацией", то их нельзя использовать для корректировки интерпретации утверждений наблюдения, которая оказывается источником их значения. Отсюда следует, что реализм в описанной выше форме невозможен и что несоизмеримость не может появиться до тех пор, пока мы держимся в границах "здравого" (т.е. эмпирического) научного метода.

Руководящая идея, лежащая в основе этого широко распространенного возражения, заключается в том, что новые и абстрактные языки не могут быть введены прямым путем, а сначала должны быть связаны с ранее существующими и, по-видимому, устойчивыми языковыми выражениями наблюдения [141].

Эта руководящая идея сразу же опровергается указанием на тот способ, которым учатся говорить дети (они, безусловно, не начинают с некоторого внутреннего языка наблюдения), а также на способ, которым пользуются антропологи и лингвисты при изучении языка ранее неизвестного племени.

Первый процесс был уже кратко описан. Во втором же случае мы видим, что то, что предается анафеме в антропологии (и на достаточно серьезных основаниях), все еще играет роль фундаментального принципа для современных представителей философии Венского кружка. Согласно убеждению Карнапа, Фейгля, Гемпеля, Нагеля и других, термины теории получают интерпретацию косвенным путем, благодаря связи с иной концептуальной системой, которая представляет собой либо более старую теорию, либо язык наблюдения [142]. Более старые теории или язык наблюдения принимаются не вследствие их теоретического превосходства (его не может быть, так как более старые теории обычно давно опровергнуты). Они приняты потому, что "используются некоторым языковым сообществом в качестве средств коммуникации" [143]. В соответствии с этим методом фраза "иметь большую релятивистскую массу, чем..." частично интерпретируется благодаря ее связи с некоторыми дорелятивистскими терминами (терминами классической физики или терминами языка здравого смысла), которые "общепонятны" (по-видимому, вследствие предшествующего обучения, опирающегося на грубые методы взвешивания), и может употребляться только после того, как такая связь придаст ей более или менее определенное содержание.

Этот подход, применение которого может опираться на внушительный логический аппарат и который поэтому часто рассматривается как dernier cri (последний крик моды – фр.) истинно научной философии, выглядит даже хуже, чем популярное когда-то требование прояснять сомнительные утверждения путем перевода их на латинский язык. В то время как латинский язык был избран вследствие его точности и ясности, вследствие того, что он был концептуально богаче, нежели медленно развивающиеся простонародные диалекты [144], иначе говоря он был избран по теоретическим основаниям, выбор языка наблюдения или более старой теории обусловлен лишь тем, что они "предварительно понятны": он обусловлен, таким образом, их известностью. Кроме того, если дорелятивистские термины, которые весьма далеки от реальности (в частности, благодаря тому, что они порождены ошибочной теорией, опиравшейся на несуществующую онтологию), могут быть усвоены остенсивно, например с помощью грубых методов взвешивания (а мы должны согласиться с тем, что их можно усвоить именно таким образом, иначе вся схема сразу же рушится), то почему бы нам не вводить релятивистские термины прямо, без помощи терминов, заимствованных из других способов выражения? И наконец, простой здравый смысл подсказывает нам, что усвоение, изучение или построение новых и неизвестных языков не следует портить чуждым им материалом. Лингвисты еще раз напоминают нам о том, что совершенный перевод невозможен, даже если мы прибегнем к сложным контекстуальным определениям. В этом состоит одна из причин важности полевой работы, в процессе которой новый язык изучается с самого начала, и неприятия как неадекватного любого подхода, который опирается на возможность полного или частичного перевода. Однако как раз то, что предано анафеме в лингвистике, логические эмпиристы считают несомненным, а именно, мифический язык наблюдения, заменивший английский язык переводчиков. Так начнем же полевую работу также и в этой области и попытаемся изучать язык новых теорий не с помощью машины определений двуязычной модели, а в обществе тех метафизиков, физиков, драматургов, куртизанок, которые создают новые мировоззрения. На этом я заканчиваю свое обсуждение основного принципа, на который опирается второе возражение против реализма и против возможности существования несоизмеримых теорий.

Третье возражение состоит в том, что якобы существуют решающие эксперименты, опровергающие одну из как будто бы несоизмеримых теорий и подтверждающие другую. Считается, например, что эксперимент Майкельсона – Морли, изменение массы элементарных частиц, эффект Допплера опровергают классическую механику и подтверждают теорию относительности. Ответ на это возражение также нетрудно найти. Встав на точку зрения теории относительности, мы обнаруживаем, что эти эксперименты, которые теперь, конечно, будут описаны в релятивистских терминах, т.е. с использованием релятивистских понятий длины, длительности, массы, скорости и т.п. [145], важны для данной теории и, более того, они поддерживают данную теорию. Приняв классическую механику (с эфиром или без него), мы вновь обнаруживаем, что перечисленные эксперименты, которые теперь описаны в совершенно иных терминах классической физики (т.е. приблизительно так, как описал их Лоренц), важны, но вместе с тем они подрывают классическую механику (в соединении с электродинамикой). Откуда следует, что в нашем распоряжении обязательно должна оказаться терминология, позволяющая нам утверждать, что один и тот же эксперимент подтверждает одну теорию и опровергает другую. Правда, разве мы не можем попытаться сами ввести такую терминологию? В отдельных случаях было бы нетрудно, хотя и утомительно, выразить это, не предполагая тождества. Вместе с тем отождествление нисколько не противоречит моему тезису, поскольку теперь мы не используем терминов теории относительности или классической физики, как это было в процессе проверки, а ссылаемся на них и их отношение к физическому миру. Язык, в котором осуществляется это рассуждение, может быть классическим, релятивистским или языком шаманов. Не следует думать, что ученые действуют, не осознавая сложностей ситуации [146]. Если они действительно действуют так, то они либо инструменталисты (см. выше), либо ошибаются: в наши дни многие ученые проявляют интерес главным образом к формулам, я же обсуждаю интерпретации. Возможно также, что, будучи хорошо знакомыми с обеими теориями, они так быстро переходят от одной из них к другой, что может показаться, будто они все время остаются в одной области рассуждения.

(Между прочим, последнее замечание имеет в виду то возражение, что "переход от теории тяготения Ньютона к общей теории относительности Эйнштейна нельзя считать иррациональным скачком", поскольку теория Ньютона "следует из теории Эйнштейна" как ее прекрасная аппроксимация [147]. Глубокие мыслители способны удачно совершать подобные скачки, а из существования формальных связей еще вовсе не следует связь интерпретаций, что теперь должно быть известно каждому, кто знаком с пресловутым "выведением" закона тяготения из законов Кеплера.)

Следует также сказать, что, признав существование в науке несоизмеримости, мы больше не можем с уверенностью ответить на вопрос, объясняет ли новая концепция то, что она должна была объяснить, и не отклонилась ли она в какие-то иные области исследования [148]. В этом случае, например, мы не знаем, продолжает ли недавно изобретенная теория по-прежнему заниматься проблемами пространства и времени или ее автор ошибочно перешел к биологическим утверждениям. Однако нам и не нужно знать об этом. Если мы согласны с существованием несоизмеримости, то вопрос, лежащий в основе данного возражения, больше не возникает (концептуальный прогресс часто делает невозможной постановку определенных вопросов и исключает некоторые объяснения; так, например, если мы искренне соглашаемся с теорией относительности, то не можем ставить вопрос об абсолютной скорости того или иного объекта). Будет ли это серьезной потерей для науки? Ни в коем случае! Прогресс осуществляется за счет того-самого "перемещения в иные области исследования", неопределенность которого подвергается теперь столь шумной критике: Аристотель рассматривал мир как некий сверхорганизм, как биологическую сущность, в то время как одним из существенных элементов новой науки Декарта, Галилея и их последователей в медицине и биологии было механистическое истолкование мира. Нужно ли запрещать такие переходы? А если не нужно, то при чем здесь недовольство?