Вдруг он резко приподнялся

— В то же время исчезло важнейшее интеллектуальное оправдание существования науки. Еще со времен Ньютона и Декарта наука предлагала нам картину полнейшего контроля. Она претендовала на то, что будет контролировать все на свете, поскольку постигнет законы природы. Но в XX веке эта вера была безнадежно поколеблена.

Сначала Гейзенберговский принцип неопределенности установил пределы тому, что мы можем узнать о субатомном мире. Можно сказать: «Ну и ладно! Никто из нас не живет в субатомном мире. В обыденной жизни это не имеет значения». Затем теорема Геделя наложила ограничения на математику — формальный язык науки. Математики всегда считали, что их языку присуща некая особая истинность, идущая от законов логики. Теперь нам известно, что так называемая «причинность» оказалась игрой по произвольным правилам. Это все не такие узкие вопросы, как нам представлялось.

А теперь теория хаоса подтверждает, что непредсказуемость — неотъемлемый компонент нашей повседневной жизни. Она столь же обычное явление, как, скажем, гроза, которую мы так и не научились предсказывать. И великая мечта науки, мечта, владевшая умами в течение нескольких сотен лет, — я имею в виду мечту о тотальном контроле — в нашем веке благополучно захирела. А вместе с ней умерло оправдание науки, позволявшее ей поступать по своему усмотрению. И заставлявшее нас жить по ее подсказке. Наука всегда говорила, что не знает всего, но когда-нибудь непременно узнает. Однако теперь понятно, что это неправда. Это дурацкая похвальба. Подобная бредятина так же доводит до беды, как нелепая мысль, которая толкает ребенка прыгнуть с высокой крыши: дескать, он сможет полететь, будто птица.

— Ну, это уже крайности! — вмешался Хэммонд, качая головой.

— Мы с вами являемся свидетелями заката научной эры. Наука, как и другие устаревшие системы, сама себя разрушает. Чем больше она приобретает могущества, тем меньше становится способна с ним управляться. Ведь сейчас все происходит очень стремительно. Пятьдесят лет назад все сходили с ума при мысли об атомной бомбе. Это было символом мощи. Ничего мощнее и вообразить себе было нельзя! Но всего через десять лет после создания бомбы стала проявляться мощь генетики. А это куда серьезнее, чем атомная энергия.

Достижения ученых-генетиков используются где угодно и кем угодно: и садоводами-любителями, и школьниками в лаборатории, диктаторами и террористами. Это должно заставить каждого задать вопрос: «А на что будет направлена мощь, которой я обладаю?» Но именно на этот вопрос наука ответить не в состоянии.

— Что же произойдет дальше? — спросила Элли.

— Перемены, — пожал плечами Малкольм.

— Какие перемены?

— Большие перемены всегда подобны смерти, — откликнулся Малкольм. — Вы не можете знать, что находится по ту сторону, пока сами там не окажетесь.

Он закрыл глаза.

— Бедняга, — покачав головой, прошептал Хэммонд.

Малкольм вздохнул:

— Вы понимаете, насколько маловероятно, что вы или кто-нибудь другой выберется с этого острова живым?

ШЕСТОЕ ПРИБЛИЖЕНИЕ

Восстановление системы может оказаться невозможным.

Ян Малкольм

Возвращение

Электромотор зажужжал, и электромобиль помчался вперед по темному туннелю. Грант ехал, касаясь одной ногой пола. В туннеле не было никаких ориентиров, лишь изредка сверху в него входили вентиляционные шахты, но они были прикрыты от дождя навесами и свет по ним почти не поступал. Грант все же заметил множественные белые наслоения помета. Здесь явно побывало немало животных.

Лекси, сидевшая рядом с Грантом, направила луч фонаря назад, где лежал велоцираптор.

— Почему он дышит с таким трудом?

— Потому что я выстрелил в него транквилизатором.

— Он умрет?

— Надеюсь, что нет.

— А зачем мы его взяли с собой?

— Чтобы доказать, когда вернемся на базу, что динозавры действительно размножаются, — объяснил Грант.

— А откуда вы знаете, что они размножаются?

— Потому что он молодой и потому что он мальчик.

— В самом деле? — удивилась Лекси, приглядываясь к зверенышу, освещенному фонарем.

— Да, а теперь будь любезна, посвети вперед, — Грант вытянул руку и показал Лекси на часы. — Сколько на них?

— Десять… пятнадцать…

— Спасибо.

— Это значит, нам только сорок пять минут, чтобы связаться с судном, — подсчитал Тим.

— Мы, наверное, приближаемся, — сказал Грант. — Я думаю, мы должны быть сейчас где-то у центра для гостей.

Он не был уверен, но чувствовал, что туннель постепенно поднимается вверх, выводя их к поверхности, и…

— Ой! — вскрикнул Тим.

Они с жуткой скоростью вылетели на дневной свет. Легкий туман, клубясь, частично скрывал очертания здания, стоявшего прямо перед ними. Грант сразу понял, что это центр для гостей. Они подъехали прямо к воротам гаража!

— Ура! — закричала Лекси. — Ура! Мы вернулись? Она подпрыгивала на сиденье, пока Грант загонял электромобиль в гараж. Вдоль одной из стен стояли клетки для животных. Они нашли клетку с миской воды и положили в нее велоцираптора. Потом стали подниматься по лестнице на первый этаж в фойе центра для гостей.

— Подать мне сюда гамбургер! И жареной картошки! И шоколадный коктейль! И никаких динозавров! Ура!

Они подошли к фойе, открыли дверь и молча застыли на пороге. Стеклянные двери в фойе центра для гостей были разбиты, и серый холодный туман тянулся через огромный холл. Вывеска с надписью «Когда динозавры правили землей», сорванная с одного крюка, скрипела, раскачиваясь от сквозняка. Большой робот-тиранозавр валялся на полу, задрав ноги и демонстрируя металлические потроха. Снаружи за стеклянными стенами виднелись в тумане силуэты посаженных рядами пальм.