Язык и реальность. Границы дискурсивного конструирования

Образ языка, на который ориентируются сторонники социального конструкционизма, заимствован ими из ряда направлений философии ХХ века (и прежде всего, это идеи позднего Л. Витгенштейна), показавших, что функция языка не может быть сведена к символической репрезентации. В поздней философии Л. Витгенштейна дана блестящая критика «августинианского образа языка», согласно которому языковые выражения представляют собой метки неких объективных, устойчивых сущностей – значений этих языковых выражений. Витгенштейн демонстрирует, что язык вообще не предназначен для обозначения устойчивых сущностей, существующих до и помимо самой речевой ситуации. Значение выражения, по Витгенштейну, есть не что иное, как практика его употребления, и задается оно контекстом бесчисленного множества языковых игр, каждая из которых предполагает свои правила, связанные внутренними отношениями с техникой их применения.

В отличие от традиционной психологии, основанной на допущении, что психика реально существует в качестве некоторой сущности, а язык лишь выражает то, что имеет место само по себе («реальное не рассказывается, оно существует») [36], сторонники социального конструкционизма в психологии акцентируют конститутивную функцию языка и необходимость исследования «языковых игр», посредством которых существует то, что мы привыкли относить к психической реальности. Традиционные для психологических исследований явления: личность, эмоции, пол, персональная идентичность, мотивация, мышление и т.п., – анализируются с точки зрения принятых в обществе дискурсивных форм их выражения [7; 13].

Придерживаясь антирепрезентационных воззрений на природу языка, ряд представителей социоконструкционистской психологии проблематизирует и представления о том, что высказывания человека отражают особенности его личности, т.е. проблематизирует главное допущение традиционных форм психологической интерпретации – наличие своеобразного изоморфизма между внутренними установками личности и лингвистическими единицами. С точки зрения сторонников социального конструкционизма, высказывания человека – это прежде всего речевые действия, посредством которых он конструирует определенные версии мира и самого себя [8; 9; 36]. Свою жизнь человек тоже проживает в виде историй, причем истории не репрезентируют некие до-дискурсивные сущности жизни, но сама жизнь и есть эти истории [18].

Как можно видеть, акцент на риторических и конститутивных аспектах языка в социальном конструкционизме приобретает весьма радикальные формы. Безусловно, представители социального конструкционизма признают естественные границы дискурсивного конструирования, связанные главным образом с физическими и биологическими факторами. Похоже, что конструкционисты в большинстве своем придерживаются позиции дуализма, признавая не-конструируемый характер физического (биологического) мира и конструируемый характер мира культуры и, соответственно, высших, культурных психических функций. Наиболее явно дуалистическую позицию выражает Р. Харре́, когда разводит физиологическую реальность и реальность «разговора» (conversation), понимая под второй «набор элементов в сети символически опосредованных интеракций» [20, с. 75].[6] Еще раз обратим внимание, что психика определяется конструкционистами через языковые координаты и в конечном счете методология ее исследований оказывается очень близка социолингвистике.

Насколько предлагаемая социальными конструкционистами методологическая перспектива позволяет полноценно описывать человеческий опыт? На наш взгляд, радикальные социоконструкционистские представления о языке и его отношениях с реальностью (даже с той смысловой «реальностью», которая и мыслится как конструируемая в порядке дискурсивных практик) страдают существенными недостатками. В свете сегодняшнего дня вряд ли правильно слишком буквально и негибко понимать утверждение, что отношения между сознанием и миром детерминированы языком и по этой причине в глубине своей являются «социально конструируемыми». Как показывает ряд авторов [34 и др.], социальный конструкционизм недооценивает практическую составляющую бытия в мире и именно поэтому может столь легко сводить все смыслы к словам и рассказываемым историям. Но вещи и события получают свое значение не только будучи обозначенными в словах и понятиях, но еще и на основании нашего телесного опыта в мире. Помимо нарративного Я у нас есть опыт «минимального» телесного Я, имеющий, по всей видимости, до-языковую природу [21]. Телесный опыт не сводим к словам и понятиям, он способен порождать смысл непосредственно. Наше существование в мире всегда есть существование во-площенное (embodied), поэтому можно предположить, что любая конструкция будет так или иначе нести на себе отметину нашего телесного опыта, что делает реализм, по крайней мере, в некоторой его форме, неизбежным [34].

Нельзя сказать, что социальный конструкционизм не уделяет внимания телу. Социоконструкционистская перспектива серьезно проблематизировала представление о теле как о фиксированном биологическом субстрате или «организме» и дала возможность посмотреть на тело как неотъемлемую часть человеческого обмена. Тело приобрело свою «герменевтику»: он стало тем, что отмечено знаками пола, сексуальности, власти, статуса и т.п.; оно стало названным и тем самым «социально конструируемым». Однако в тени осталось тело как «воплощенное сознание», «эго-тело», «тело-субъект» или «живое тело» с присущими ему формами интенциональности – а это та тема, которая была предметом пристального внимания феноменологической философии [5; 12; 40]. В известной работе «Феноменология восприятия» М. Мерло-Понти [12] показывает, что тело-субъект и его поведенческие структуры не могут быть сведены ни к бытию сознания, ни к бытию вещи, но представляют собой некий третий способ бытия. Реальный субъект сначала должен «быть в мире», т.е. иметь вокруг себя некую систему значений, чьи отношения не нужно разъяснять, прежде чем использовать. И именно тело, являясь источником различных интенций (перцептивных, моторных, элементарных практических, сексуальных и т.д.) и тем самым способом нашего укоренения в мире, есть первичная сфера порождения смысла. «Мое тело обладает своим миром или подразумевает его, не нуждаясь в посредничестве «представлений», не подчиняясь «символической» или «объективирующей» функции» [там же, с. 189].

К телу-субъекту Мерло-Понти С. Страссер добавляет эмоциональные проявления, источником которых становится сообщество «заботящихся других» [40]. Тем самым Страссер подчеркивает диалогическую природу феноменологии. Согласно Страссеру, мы есть не только эго-тело, но тело, вооруженное первичными «структурами чувств». «Вместе с Мерло-Понти, – пишет Страссер, – мы рассматриваем тело и его эмоциональную составляющую как «условия разума»… Они составляют первичные источники смыслообразования» [ibid., p. 88].

Кроме того, что социальный конструкционизм недооценивает практическую составляющую бытия в мире – телесную и эмоциональную связь с миром, он уделяет недостаточное внимание факторам, которые поддерживают появление и распространение определенных дискурсов. Иными словами, недостаточное внимание уделяется тому, что именно инвестирует дискурсы, почему те или иные дискурсы получают доминацию, что является причиной привязанности человека к той или иной жизненной истории и т.п. Безусловно, язык нельзя рассматривать как совершенное зеркало реальности (все равно, материальной реальности или идеальной реальности устойчивых значений). Однако думаем, что сегодня было бы ошибкой представлять язык в качестве некой автономной, трансцендентной, отсылающей лишь к самой себе системы, произвольным образом порождающей (конструирующей) версии мира. Игра лингвистической сигнификации ограничена факторами, имеющими отношение к человеческой этологии, социокультурным институтам, практикам межличностного взаимодействия и их социальной траектории, во многом структурируемой отношениями власти (впрочем, связь дискурсов с властными практиками общества исследуется теми авторами, которые соединяют социоконструкционистские воззрения с идеями поструктурализма и критических социальных теорий; см., например: [29; 41]). На индивидуальном уровне за выбором человека того или иного дискурсивного поля, а также за его привязанностью к тем или иным предпочитаемым историям всегда стоит целая система бессознательных механизмов, связанная с ранними формами межличностного взаимодействия и воплощенная в наборе «жизненных проектов», пониманию которых посвящает себя, в частности, психоанализ.[7] Так что язык, являясь центральным конституирующим фактором, все-таки не может рассматриваться в отрыве от других – вне-дискурсивных – факторов.

Выше уже говорилось о том, что одним из оснований социоконструкционистской психологии стали философские идеи Л. Витгенштейна, в своих поздних работах акцентировавшего примат языкового употребления и предложившего методы анализа «языковых игр» для прояснения психологических понятий. Существует мнение, высказываемое, в частности, известным аналитическим философом Д. Деннетом, что именно Л. Витгенштейн является ответственным за ту «лингвистическую тюрьму», в которой оказалась современная мысль. Однако мы согласны с теми авторами [34], которые утверждают, что Витгенштейн в своих собственных исследованиях как дает повод к лингвистическому радикализму, так и показывает возможность его преодоления (см., к примеру, его замечания в: [2, §344, 345, 347, с. 468-469]. По Витгенштейну, «языковые игры» никогда не существуют сами по себе, но всегда теснейшим образом связаны с «формами жизни». И это последнее понятие имеет много общего с понятием «жизненного мира» Э. Гуссерля и практическими аспектами бытия, на которых настаивают М. Мерло-Понти и С. Страссер.

По нашему мнению, эпистемологическая программа, предлагаемая Витгенштейном, тоже не сводится лишь к лингвистическому анализу. В «Философских исследованиях» Витгенштейн презентирует свой метод – свой способ смотреть на вещи. «Главный источник нашего недопонимания, – пишет Витгенштейн, – в том, что мы не обозреваем употребления наших слов. – Нашей грамматике недостает такой наглядности. – Именно наглядное действие (übersichtliche Darstellung) рождает то понимание, которое заключается в «усмотрении связей»… Понятие наглядного взору действия (der übersichtlichen Darstellung)… характеризует тип нашего представления, способ нашего рассмотрения вещей. (Разве это не «мировоззрение»?)» [3, §122, с. 129-130]. Как можно видеть, предлагаемый Витгенштейном метод не ограничивается грамматикой понятий, но представляет собой особый способ «усматривать связи», изменять аспект видения и понимания. В своей поздней философии Витгенштейн обрисовывает достаточно сложные, взаимно опосредующие и взаимно конституирующие, отношения между языковыми играми и формами жизни. И можно предположить, что предлагаемые им способы исследования являются источником не только «лингвистического поворота», в достаточной мере реализуемого социальными конструкционистами, но и содержат в себе возможность нового «поворота к формам жизни», по-видимому, не до конца оцененного психологами и еще требующего своего осмысления.

 

Подведем некоторые итоги. В нашей работе мы дали анализ социоконструкционистской идеи о дискурсивном конструировании психики и показали, что обосновываемые конструкционистами онтологические представления о психике как продукте дискурса ориентируют психологию на построение концептуально-методологического каркаса, характерного для гуманитарных («понимающих») наук. В начале статьи мы подчеркнули, однако, что онтологические идеи являются частью эпистемологической перспективы, а потому было бы неверным выводить принципы познания из особенностей онтологии. Социоконструкционистская эпистемологическая перспектива примыкает к одной из двух главных традиций в истории идей, которая носит название «аристотелевской» и противопоставляется другой ведущей традиции – «галилеевской» [4]. По сути, социальный конструкционизм предлагает одну из версий онтологии «жизненного мира» – онтологии интерсубъективных значений и смыслов, с которой имеет дело аристотелевская традиция. Полагать, в духе этой традиции, что методология исследования психических феноменов должна соответствовать онтологии «жизненного мира», значит призывать к построению науки, которая будет усиливать наши обыденные интуиции, не пытаясь поставить их под вопрос. Если теперь обратиться к истории физики, то, к примеру, ни одна теория материи и движения не согласовалась в такой степени со здравым смыслом, как аристотелевские представления о земле, воздухе, огне и воде. Гравитационная теория Ньютона, постулировав наличие некой абстрактной силы, действующей между удаленными друг от друга объектами и без посредства физического тела, напротив, противоречила обыденным интуициям [24]. Проект новоевропейской науки показал, что, быть может, наиболее ценные знания мы получаем именно тогда, когда пытаемся переосмыслить очевидное. Однако, с другой стороны, насколько мы нуждаемся в том, чтобы уходить от «метафизики повседневной жизни», когда речь идет о понимании человеческого мира? Г.Х. фон Вригт [4] отмечает, что различия между аристотелевской и галилеевской традициями наблюдаются на столь глубоком уровне, что применительно к социальным наукам речь может идти не об их истинности, но лишь об экзистенциальном выборе точки зрения, которая, по-видимому, не имеет дальнейших обоснований.

Социальный конструкционизм, будучи концептуально-теоретической платформой для развития дискурс-аналитической исследовательской методологии, позволяет по-новому взглянуть на ряд психологических проблем, в частности, освоить проблематику культурно-символических ресурсов сознания [10]. Вместе с тем, социоконструкционистские представления о дискурсивной природе психики несвободны от целого ряда «перегибов». Как мы показали, в перспективе основанных на идеях социального конструкционизма дискурс-аналитических исследований психические феномены оказываются неизбежно сведенными к языку. И дело не только в том, что, ориентируясь на социоконструкционистские представления, психология рискует потерять свой предмет, сведя его к предмету социолингвистики. Как мы попытались показать, социальный конструкционизм, акцентируя роль языка в осмыслении мира, недостаточное внимание уделяет иным – вне-дискурсивным факторам, и прежде всего практической составляющей человеческого бытия-в-мире. Ориентируя психологию на онтологию «жизненного мира» и тем самым на построение проекта «понимающей» науки, сторонники социального конструкционизма многое из этого «жизненного мира» не принимают в расчет.

 

1. Батлер Дж. Психика власти: Теория субъекции. – Харьков: ХЦГИ; СПб.: Алетейя, 2002

2. Витгенштейн Л. Культура и ценность // Людвиг Витгенштейн Философские работы (Часть 1). – М.: Гнозис, 1994, с. 407-492

3. Витгенштейн Л. Философские исследования // Там же, с. 75-320

4. Вригт Г.Х. фон Логико-философские исследования. – М.: Прогресс, 1986

5. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. – СПб.: Издательство «Владимир Даль», 2004

6. Деннет Д. Виды психики. – М.: Идея-пресс, 2004

7. Джерджен К. Социальный конструкционизм: знание и практика. – Мн.: Изд-во БГУ, 2003

8. Калая П., Хейкинен А. Атрибуции в рамках дискурсивного подхода: объяснение успехов и неудач в изучении английского языка как иностранного // Язык, коммуникация и социальная среда. Вып. 2. – Воронеж: ВГТУ, 2002, с. 43-72

9. Калмыкова Е.С., Чеснова И.Г. Анализ нарративов пациента: CCRT и дискурс-анализ // Московский психотерапевтический журнал, 1996, №2, с. 177-201

10. Касавин И.Т. Текст. Дискурс. Контекст: Введение в социальную эпистемологию языка. – М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2008

11. Конструктивизм в эпистемологии и науках о человеке (материалы «круглого стола»). Участвовали: В.А. Лекторский, В.Ф. Петренко, Б.И. Пружинин, Е.Н. Князева, М.А. Розов, Н.М. Смирнова, В.С. Швырев, Ю.А. Антоновский, А.М. Улановский, И.П. Фарман, Е.Л. Черткова // Вопросы философии, 2008, №3, с. 3-37

12. Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. – СПб.: «Ювента», «Наука», 1999

13. Онучин А.Н. «Новая парадигма» в социальной психологии // Мир психологии, 1999, №3, с. 90-97

14. Петренко В.Ф. Конструктивистская парадигма в психологической науке // Психологический журнал, 2002, том 23, № 3, с. 113–121

15. Пулькинен Т. О перформативной теории пола: Проблематизация категории пола Юдит Батлер // Герменевтика и деконструкция / Под ред. Штегмайера В., Франка Х., Маркова Б. В. – СПб.,1999, с. 167 – 181

16. Улановский А.М. Конструктивистская парадигма в гуманитарных науках // Эпистемология & Философия науки, 2006, т. Х, №4, с. 129-141

17. Улановский А.М. Феноменологический подход как качественная исследовательская методология: Дис. ... канд. психол. наук. – М., 2005

18. Фридман Дж., Комбс Дж. Конструирование иных реальностей: Истории и рассказы как терапия. – М: Независимая фирма «Класс», 2001

19. Харре́ Р. Вторая когнитивная революция // Психологический журнал, 1996, том 17, №2, с. 12-20

20. Харре́ Р. Метафизика и методология: некоторые рекомендации для социально-психологического исследования // Социальная психология: саморефлексия маргинальности. – М.: ИНИОН РАН, 1995, с. 74-93

21. Bermúdez J.L. The paradox of self-consciousness. – Cambridge MA: MIT Press, 1998

22. Billig M. Arguing and thinking. – Cambridge: Cambridge University Press, 1986

23. Churchland P.M. Matter and consciousness. – Cambridge, MA: MIT Press, 1988

24. Dessler D. The positivist-interpretivist controversy // Qualitative Methods, 2003, Vol. 1, No. 2, p. 21-24

25. Gergen K.J. Realities and relationships: Soundings in social construction. – Cambridge: Harvard University Press, 1994

26. Guba E., Lincoln Y. Competing paradigms in qualitative research // N.K. Denzin, Y.S. Lincoln (Eds.) The landscape of qualitative research: Theories and issues. – Thousand Oaks: Sage Publications, 1998, p. 195-219

27. Harré R. Personal being. – Oxford: Basil Blackwell, 1983

28. Harré R., Gillet G. The discursive mind. – London: Sage Publications, 1994

29. Hepburn A. Teachers and secondary school bullying: a postmodern discourse analysis // Discourse & Society, 1997, vol. 8(1), p. 27-48

30. Kripke S. Naming and necessity. – Cambridge, MA: Harvard University Press, 1980

31. Liebrucks A. The concept of social construction // Theory & Psychology, 2001, vol. 11(3), p. 363-391

32. Lutz C.A. Unnatural emotions. – Chicago, IL: University of Chicago Press, 1988

33. Maze J.R. Social constructionism, deconstructionism and some requirements of discourse // Theory & Psychology, 2001, vol. 11(3), p. 393-417

34. Merwe W.L. van der, Voestermans P.P. Wittgenstein’s legacy and the challenge to psychology // Theory & Psychology, 1995, vol. 5(1), p. 27-48

35. Potter J. Representing reality: Discourse, rhetoric and social construction. – London: Sage Publications, 1996

36. Potter J., Wetherell M. Discourse and social psychology. – London: Sage Publications, 1987

37. Putnam H. Representation and reality. – Cambridge, MA: MIT Press, 1988

38. Ratner C. Cultural psychology: Theory and method. – New York: Plenum, 2002

39. Shotter J. Social accountability and selfhood. – Oxford: Blackwell, 1984

40. Strasser S. The idea of dialogical phenomenology. – Pittsburgh, PA: Duquesne University Press, 1969

41. Wetherell M. Positioning and interpretative repertoires: conversation analysis and post-structuralism in dialogue // Discourse & Society, 1998, vol. 9(3), p. 387-412

 

 

[1] Работа выполнена в рамках проекта, поддержанного РФФИ. Грант №07-06-0045

[2]См., к примеру, позицию К. Гергена [7], от которой, несмотря на предлагаемые им альтернативные, в частности, прагматические критерии оценки качества знания, остается впечатление культивирования достаточно свободного методологического многообразия

[3] Кстати, именно на допущении, согласно которому методология должна соответствовать независимо от нее определяемой онтологии, основана главная ветвь критики позитивизма как методологии исследования социального (и психического) мира: сторонники «гуманитарной» парадигмы в социальных науках пытаются показать неадекватность позитивизма самой онтологии социальной жизни. Однако, как нам представляется, данный аргумент несоответствия логически не до конца продуман. Ведь если мы определяем природу объекта, уже заняв ту или иную эпистемологическую позицию, то именно альтернативная эпистемология, а не онтологические соображения, ставит позитивизм под вопрос.

[4] Ср. с замечанием Л. Витгенштейна: «Следует спрашивать не о том, что такое представления или же что происходит, когда человек что-то представляет, а о том: как употребляется слово «представление». Но это не означает, что я хочу говорить лишь о словах. Ведь и вопрос о природе представления… обращен к слову «представление»» [3, §370, с. 199]

[5] Напомним, что в теории значения Сола Крипке жестким десигнатором считается имя, которое указывает на один и тот же объект во всех возможных мирах, в которых этот объект существует [30]. К примеру, к жестким десигнаторам относится ряд слов, обозначающих «естественные виды» («золото», «вода», «собака» и т.п.). Ср. «золото» как обозначение его сущностных физических и химических свойств и «золото» в его функции экономического обмена. Знаменательно, что предложенная Крипке теория значения («теория указания») явилась одним из самых значимых источников нового оживления в пост-современном интеллектуальном климате эссенциалистских позиций, согласно которым мир состоит из реальных объектов, обладающих сущностью, а не является результатом социального конструирования.

[6]Фундаментальное различие между материальными и дискурсивными аспектами реальности, которого придерживаются представители социального конструкционизма, не обязательно прочитывать как возвращение к классическому дуализму мира физических процессов, с одной стороны, и мира смыслов, с другой. Возможно, «дуализм» конструкционистов близок весьма влиятельным сегодня представлениям о двух различных уровнях (или языках) описания, не сводимых друг к другу [6; 37; и др.] И тот, и другой языки описывают один и тот же мир, и все дело лишь в том, насколько эвристичны эти описания.

[7]Кстати сказать, любопытным примером трансформации дискурсивной концепции психических образований на основе некоторых идей психоанализа может выступить пересмотр собственной теории пола Джудит Батлер [1; 15]. Представления о поле как перформативном осуществлении мужественности и женственности, которых придерживалась Батлер в более ранних работах, в последнее время были дополнены ею анализом глубинных бессознательных механизмов «привязывания» к определенному типу перформанса. Пол не рассматривается Батлер как естественно данное организмическое образование, но он и не предстает лишь конструкцией дискурса. Речь идет о глубинной работе культуры на уровне тела. По Батлер, механизм образования пола аналогичен описанному Фрейдом процессу меланхолической идентификации с потерянным объектом привязанности того же пола. В итоге в концепции Батлер пол превращается в «меланхолийное» образование: он есть то, что остается неартикулированным в сексуальности. Батлер делает попытку представить механизмы формирования субъективности внутри «гетеросексуальной матрицы», осуществляемые на глубинном бессознательном уровне.