Лингвистическая экспертиза как исследование продуктов речевой деятельности

2.4.1. Объект и предмет лингвистической экспертизы Объектом лингвистической экспертизы являются продукты речевой деятельности. Именно так сформулирован объект в перечне родов (видов) экспертиз, выполняемых в судебно‑экспертных учреждениях Министерства юстиции Российской Федерации (см. также [Ратинов, 2002, с. 213,])[15]. Мы считаем, что данный термин в отличие от термина «текст»[16]соотносится с большим количеством конкретных объектов (=обладает большим объемом), которые могут стать предметом экспертного исследования. Так, вряд ли под категорию «текст» может быть подведен анализ тождества / различия товарных знаков, тогда как, бесспорно, товарный знак является продуктом мыслительной и речевой деятельности конкретного человека или группы лиц. Но понимание текста как категории в принципе не так уж важно, так как вопрос о том, что такое текст – эссенциалистский вопрос, вопрос, который связан с употреблением значений слов, а не с фактическим положением дел.

Если же ставить эту проблему в номиналистическом ключе и не ставить вопросов о том, что такое текст, то слово «текст» обозначает один из видов речевых произведений, которые обладают целенаправленностью (как бы это ни понимать), в отличие от спонтанных речевых произведений, цельностью, в отличие от речевых произведений с лакунами, и важен вопрос о том, какие следствия относительно реальности (событий, происходящих в действительности) порождает набор этих признаков. Это отдельный вопрос, требующий своего решения (см. [Гальперин, 1981; Колшанский, 1978; Москальская, 1981; Валгина, 2003; Болотнова, 1999]), и здесь мы не ставим цели ответить на этот вопрос. Но, по крайней мере, у тех объектов, которые называются словом «текст», нет никаких преимуществ в кодировании информации перед теми, которые так не называются (и соответственно, не обладают выделенными признаками).

Что мы имеем в виду, когда говорим о следствиях? Это следствия, которые связаны с фактическими ситуациями при кодировании и декодировании сообщения, они могут быть сформулированы в следующих вопросах: «Чем отличается речевое поведение говорящего, когда он создает то речевое произведение, которое мы называем «текст», и что происходит с говорящим, когда он кодирует иное речевое произведение? (Закономерен, безусловно, и вопрос о слушающем)[17].

Полагаем, что цельность не представляет какого‑то исключительного и самоценного признака, и при исследовании поврежденных источников, например, печатного текста, в котором по каким‑то причинам отсутствует какая‑то часть, мы можем «достраивать» исходный материал до уровня цельности. Добавим, что цельность может и не находиться в части «дано» при экспертном исследовании, но быть в части «требуется доказать». Именно такие задачи решает лингвистическая экспертиза при исследовании продуктов речевой деятельности в аспекте наличия / отсутствия в них признаков монтажа.

По отношению к источнику информации об объекте экспертные исследования могут быть разделены на непосредственные и опосредованные. В первом случае эксперт анализирует непосредственный источник информации (например, спорную фонограмму или спорный печатный текст), во втором – объект анализируется через косвенные источники информации (показания свидетелей, протоколы судебных заседаний).

Существует точка зрения, согласно которой косвенные источники не могут являться объектом экспертной оценки. «…Объектами лингвистической экспертизы являются тексты, непосредственно отображающие речевое событие, представляющее криминалистический интерес. Не принимаются в качестве объектов показания свидетелей, в которых пересказывается речевое событие, протоколы и другие письменные тексты, в которых фиксируется устная речь, если предмет разбирательства – устная речь, также переводы текстов на иностранном языке, если представляет интерес именно иностранный текст, так как во всех перечисленных случаях имеет место подмена объекта исследования. Например, если необходимо установить наличие или отсутствие лингвистических признаков оскорбления в ходе разговора, то протоколы допросов свидетелей и потерпевших являются не пригодными, так как в них речевое преступление представлено опосредовано, и, соответственно, по ним эксперт не сможет дать объективный вывод. На лингвистическую экспертизу в данном случае необходимо представлять фонограмму или видеофонограмму, непосредственно фиксирующую речевое преступление» [Мамаев, 2008, с. 276].

Такая позиция вряд ли может быть принята, так как возможность познания при таком подходе ставится в зависимость от наличия определенного класса «привилегированных» источников информации об объекте. Во‑первых, вероятно, что существует множество источников информации об объекте исследования, и, во‑вторых, ни один источник информации не может быть признан в качестве лучшего источника, безусловно, при этом, каждый источник ограничен в аспекте извлечения из него «нужной» (=необходимой для ответа на поставленный вопрос) информации. Таким образом, при некотором «неудобстве» исследования косвенных источников их невозможно совсем исключить из экспертного рассмотрения, потому что ложность / истинность любого исследования напрямую не связана с каким‑либо типом источников информации об объекте (см., например, решение экспертных задач по косвенным источникам, представленное в разделах 4.2.1. и 4.3.1). Укажем также, что данное противопоставление относительно. Так, например, фонограмма, фиксирующая общение, является косвенным источником информации об этом общении по отношению к ситуации непосредственного общения, а фонограмма, представленная в печатной форме, в свою очередь, является косвенным источником по отношению к звуковой фонограмме, текст с отсутствующими фрагментами является косвенным источником по отношению к цельному печатному тексту. Безусловно, наличие аудио или печатного текста облегчает задачу исследования, но это лишь означает, что относительно свойств косвенных источников (скажем, протоколов судебного заседания) не имеется достаточной информации для получения категорического заключения эксперта, а это, очевидно, гносеологический момент, так как незнание, как исследовать такие источники, не означает невозможности их исследования по поставленным перед специалистом вопросам.

В этом аспекте представляет собой интерес теоретический вопрос о пределах возможности получения достоверной информации лингвистом из косвенных источников, т.е. о границах применения этих источников. В прикладном аспекте такие исследования могли бы, с одной стороны, вылиться в практические рекомендации для представителей следственных органов, которые применяли бы их при работе со свидетелями по категориям дел, в которых «фигурирует» языко‑речевой материал, с другой – к разработке специальных методик для работы эксперта с косвенными источниками информации[18].

Таким образом, необходимо различать объект экспертного исследования – речевое произведение, которое имело место в конкретном месте, в конкретное время, в конкретной обстановке, и источник информации об этом речевом произведении, который не равен этому речевому произведению.

Перейдем к описанию предмета судебной лингвистической экспертизы. Предмет экспертизы – какой‑либо языко‑речевой уровень (=срез) исследуемого объекта. Так, при исследовании текста на предмет наличия угрозы исследуется интенционально‑жанровый срез речевого произведения, а при исследовании товарных знаков – эмический уровень системы номинаций товаров, услуг, названии фирм и т.п.

При решении экспертных задач лингвист‑эксперт сталкивается с двумя типами предметов, которые соответствуют двум формам речевого поведения – говорению и восприятию, таким образом, предметом исследования при проведении экспертных исследований, с одной стороны, является речевое поведение говорящего, а с другой – содержание речевого произведения в том смысле, в каком в любое речевое произведение может служить источником реакций того, кто воспринимает это произведение, когда последний декодирует это произведение.

2.4.2. Цели и задачи лингвистической экспертизы. Пределы компетенции лингвиста‑эксперта

Цель любой судебной лингвистической экспертизы – проверка истинности / ложности (категорические выводы), возможности / невозможности (модальные положительные и отрицательные выводы) высказываний о предмете исследования, которые вытекают из вопросов, поставленных перед экспертом. Так, при исследовании спорного текста на предмет наличия / отсутствия в нем негативной информации о лице проверяется истинность / ложность утверждения «В тексте присутствует негативная информация о лице».

Для того чтобы достигнуть описанной выше цели, лингвист вынужден решать конкретные исследовательские задачи, которые так или иначе связаны с решением проблемы тождества. Таким образом, в любом экспертном заключении лингвист вынужден решать проблему тождества, например, если эксперту задан вопрос: «Присутствуют ли в тексте призывы?», то если мы хотим ответить на этот вопрос, мы как эксперты должны уметь отождествлять определенные фрагменты текста с призывами, или, если задан вопрос: «Выражена ли оценка в неприличной форме?», то лингвист вынужден отождествлять фрагменты текста с тем явлением, которое называется именем «неприличная форма».

Существует точка зрения, и она весьма распространена в лингвистической экспертизе (как в ее теоретической, так и в практической части), что проблема тождества сводима к проблеме тождества значений употребляемых понятий. Это значит, что когда мы отвечаем на вопрос о приличности / неприличности высказываний, мы сначала должны определить или выработать четкие критерии того, что прилично, а что – нет, а затем уже решать поставленный вопрос. Но при таком подходе, как уже неоднократно отмечалось, мы описываем не фактическое положение дел относительно неприличности как фрагмента реальной действительности, а выясняем то, как мы употребляем слово «неприличное» по отношению к фрагментам реальной действительности. Еще до проведения «исследования» можно сказать, что безусловен факт, что такое употребление будет размытым и нечетким,[19]обычно из этого делается вывод, что неприличность как фрагмент реальности субъективен и релятивен по отношению к конкретному говорящему или социальной группе или даже по отношению к лингвистике и юриспруденции. Это является иллюстрацией эссенциалистского подхода к словам и понятиям.

Но проблема тождества может быть поставлена и в фактическом аспекте (=номиналистический подход к словам, терминам и понятиям), при данном подходе «неприличное», например, – это перечень истинных утверждений о фрагменте действительности, который мы условились называть словом «неприличное»,[20]а проблема тождества сводится к описанию того, как ведет себя конкретный исследуемый в экспертизе фрагмент речевого произведения, при этом мы можем получать такие описания, что этот фрагмент ведет себя относительно таких‑то параметров как неприличная форма, а относительно других – нет. На основании этого фактического описания юридическое решение принимает суд, таким образом, лингвист в принципе может не использовать слово «неприличное» в своем экспертном исследовании, но только указать перечень фактов, которые он выявил при производстве экспертизы.

Применительно к лингвистической экспертизе проблема тождества возникает в трех случаях: первый связан с тождеством на уровне кода, второй – с тождеством на уровне пропозиционального содержания сообщения, третий – с тождеством на уровне фактических намерений производящего сообщение и достижения сообщениями поставленных говорящим целей.

Тождество на уровне кода. Первый случай представляет собой традиционную лингвистическую проблему соотношения эмического и этического уровней, другими словами, проблему соотношения код / сообщение. Сюда относятся такие традиционные проблемы, как проблема отождествления звуков в фонемы, морфов в морфемы, высказываний в предложения и т.п. Следует пояснить, что эта проблема фактическая, то есть она не зависит от определения терминов. Как так получается? Прежде чем ответить на этот вопрос, зададим несколько другой вопрос: «Зачем в лингвистику были введены термины «код» и «язык»?». Ответ будет, вероятно, таким.

Мы имеем следующие факты:

А) Вариативность речевых произведений такую, что мы можем с определенной степенью уверенности утверждать, что не существует двух тождественных речевых произведений. Если перед нами два тождественных речевых произведения, то это одно и то же речевое произведение (конкретные факты заключаются в том, что мы говорим различным тембром, в различных состояниях и ситуациях и т.п.).

Б) Очевидно, что общающиеся на одном и том же языке понимают друг друга хотя бы в том смысле, что они адекватно реагируют на определенные высказывания.

Встает вопрос, как такое возможно? Отсюда возникает гипотеза кода, который выполняет функцию отождествления – приводит разнообразие к виду удобному для декодирования [Трубецкой, 2000].

К уровню проблем кода относятся следующие проблемы:

Ι. Проблема описания кодирующих возможностей продуктов речевой деятельности. В некоторых случаях необходимо описать значение речевого произведения или его компонентов, основной вопрос в данном случае следующий: «Что означает речевое произведение?». Этот вопрос не нужно понимать абстрактно, как вопрос, связанный исключительно с содержанием, которое заключено в тексте, конкретное речевое произведение при решении данного типа задач понимается как детерминанта поведения воспринимающего данное речевое произведение, другими словами, за исследовательскими задачами подобного рода стоит конкретный тип проблемных ситуаций. Принимающий речевое сообщение декодирует его определенным образом, и содержание сообщения может влиять на его поведение, при этом всегда возможна ситуация, когда декодируемое содержание не совпадает с содержанием текста (ошибки декодирования) или речевое произведение обусловливает различные варианты поведения (неопределенность сообщения). В данном случае возникают два подтипа задач, которые входят в компетенцию лингвиста‑эксперта.

А) Задача по установлению содержания спорного речевого произведения (текста закона, договора, инструкции). Данный тип задач с процессуальной точки зрения не решается при помощи назначения судебной лингвистической экспертизы, так как в праве действует презумпция, что толкование, например, текстов законов или договоров входит в компетенцию суда. В юриспруденции описаны и «предписаны» определенные формы герменевтической деятельности, так что лингвист в данном случае способен процессуально выступать только как специалист, но не как эксперт.

Б) Задача по установлению кодирующих возможностей словесных обозначений. Данная задача ставится при исследовании словесных обозначений спорных товарных знаков на предмет тождественности двух спорных товарных знаков или на предмет различительных возможностей конкретного товарного знака.

В описанных случаях предметом исследования является отношение «продукт речевой деятельности / адресат, воспринимающий информацию, закодированную в этом «продукте». Позиция говорящего в данном аспекте не имеет значения, речевое произведение полагается тождественным самому себе и противопоставленным другим речевым произведениям, которые кодируют не такую информацию.

II . Проблема квалификации речевого поведения говорящего . В основе решения этих задач лежит гипотеза о возможности различных вариантов поведения говорящего относительно каждой конкретной ситуации. В данном случае задача лингвистической экспертизы – описать тот вариант поведения, который выбирает субъект речевого произведения в ситуации, которая квалифицируется как юридический факт в том смысле, что влечет юридически значимые последствия. Сюда относятся задачи по выявлению следующих тождеств.

1. Отождествление речевых актов:

– оскорбления;

– призыва;

– утверждения;

– угрозы.

2. Отождествление семантических характеристик высказывания:

А) Отождествление утверждения о фактах:

а) ментального состояния субъекта, порождающего текст;

б) описывающих фрагменты окружающей действительности.

Б) Отождествление оценки.

Общим для всех типов является то, что они кодируются в сообщении. То есть в языке, с одной стороны, существуют эмические единицы такие, например, как «речевой акт оскорбления», которые способны отождествлять какие‑то фрагменты речевых произведений как оскорбления или как призывы. С другой стороны, то, что выше отнесено ко второй группе задач, кодируется не при помощи цельной единицы, которая предназначена для извлечения информации (например, речевой акт), но кодируется, как правило, словами и выражениями (а также интонацией и др., например, «по‑моему», «вероятно», «я видел», «я считаю», «я думаю», «плохо», «хорошо»).

Тождество на уровне пропозиционального содержания. Очевидно, что когда мы решаем проблему, являются ли данные призывы призывами к экстремистской деятельности, мы вынуждены отождествлять речевые произведения на другом основании, нежели чем код (или язык). В общем случае для отождествления необходимо знать, призывы к каким действиям являются экстремистскими, очевидно, что в данном случае мы отождествляем исходя из внеязыковых оснований. В общем случае этот тип проблем находится за пределами компетенции лингвиста. К этому типу проблем тождества относятся следующие:

1. Является ли утверждение истинным или ложным?

2. Содержится ли в тексте информация о неэтичном поведении лица?

3. Содержится ли в тексте информация о нарушении лицом действующего законодательства и т.п.?

На приведенную типологию отождествления возможно возражение: лингвист способен установить, что некое высказывание кодирует информацию, выраженную, например, пропозицией «Захват властных полномочий». Так, лингвист способен отождествить путем трансформаций (как это, например, представлено в [Мельчук, 1975]) все высказывания, в которых выражается идея захвата властных полномочий, например, сюда, очевидно, будут относиться следующие высказывания:

Призываю вас к захвату властных полномочий!

Давайте захватим властные полномочия!

Захватим власть!

Необходимо захватить власть!

Возьмем власть в свои руки! и т.п.

Такой трансформационный подход допустим, но при условии, что судья или следователь понимает, что это именно трансформационный анализ исследуемого фрагмента текста на предмет его тождества / различия с исходным фрагментом текста закона, а не установление факта отношения определенных реальных действий к разряду экстремистских. Если относительно этого достигнуто взаимопонимание, тогда судья, например, мог бы всегда взять произвольный фрагмент текста закона и поставить вопрос о тождестве этого фрагмента и исследуемого текста. При этом всегда сохраняется возможность, что какие‑то действия будут «действительно»[21]экстремистскими, но семантика исследуемого предложения не трансформируется к тексту закона. Вряд ли такие процедуры представляют ценность для суда, алгоритмами трансформации владеют все носители языка, таким образом, вряд ли такое развитие экспертных исследований возможно. В настоящее же время суд, как правило, хочет узнать, относятся ли действия, к которым призывают, при условии их возможного, например, осуществления к разряду экстремистских, а это, очевидно, юридическая проблема тождества, и мы подменяем предмет исследования, когда отвечаем на вопросы подобного рода.