Феноменологический модус психоанализа

Довольно часто в психологии психоаналитическую интерпретацию как «объективирующее», «редуцирующее» толкование противопоставляют феноменологии как способу постижения субъективности во всей ее полноте без обращения к теоретическим моделям и схемам. Я думаю, что такая точка зрения не совсем верна. В психоанализе и феноменологии есть некоторая общая доминанта, отличающая их от классических психологических методологий. Можно предположить, что психоанализ и феноменология имеют сходную предпосылку, начинают движение из одного пункта, но потом их пути расходятся. Чтобы понять, в чем состоит характерный для них «мыслительный трюк», обрисуем, в общих чертах, привычное для научной психологии мыслительное движение, обратившись к нескольким примерам исследований, взятых из разных областей психологии.

Важной формой теоретической работы в психологии является создание объясняющих моделей. Как правило, модель не дает описания самого реального переживания, но вводит то, что должно переживаться, согласно логике модели. Возможна оценка модели по выполняемой ею прогностической функции. Примером подобного рода теоретической работы может служить объяснение психологического кризиса, которую дает модель возрастной периодизации развития Д.Б. Эльконина. Согласно данной модели, кризис является следствием накопившихся в определенный жизненный период противоречий, главным из которых выступает рассогласование между мотивационно-потребностной («личностной») и операционально-технической («интеллектуальной») сферами. Модель не только обрисовывает возможные причины кризисов, но и показывает неизбежность кризисов (их нормативный характер). Обратим внимание на то, что кризис в модели дедуктивно выводится в качестве ее необходимого звена, и модель не предполагает исследования его реальной логики, как бы изнутри него самого. Вроде получив объяснение кризиса, мы, тем не менее, не получили понимания того, что мы уже объяснили. Какой-то важный фрагмент работы оказался упущен[5].

Одно из распространенных направлений эмпирических исследований в психологии (в которых, кстати, используются и некоторые психоаналитические представления, в особенности представления «теории объектных отношений») – поиск внешних детерминант психического развития. К примеру, просматриваются связи между недостаточной сформированностью автономии личности и дисфункциональными характеристиками родительской семьи (самый простой случай – какой-нибудь дефект реального отца: его реальное отсутствие, алкоголизм, недостаток собственно отцовской функции и т.п.). Хотя в этих исследованиях речь идет не о создании целостной теоретической модели, но лишь об эмпирических поисках возможных детерминант, картина снова получается чисто внешняя: фактор, относящийся к реальному микросоциальному пространству, влияет на личностные характеристики. При этом внутренний субъективный мир снова оказывается упущен. К тому же фактор дисфункциональности реального отца мало что объясняет, потому что последствия его могут быть самыми разными. Чтобы понять эти последствия, необходимо выйти за пределы внешнего описания и попробовать ухватить смысл того, как образ отца оказывается представлен во внутреннем плане, причем не только в сфере собственно сознания исследуемого, но и в его личностной истории, как он встраивается в саму структуру переживаний и задает определенное направление «жизненному проекту» личности. Фокусируя внимание на внешних факторах, невозможно подойти к ядру данной проблематики, для этого необходимо особым образом переориентировать взгляд.

Еще один пример распространенной эмпирической работы – исследования «психологической причинности», т.е. поиск психологических детерминант, обусловливающих определенные состояния или поведенческие паттерны (скажем, выявлена связь между депрессивными состояниями и такими личностными факторами, как перфекционизм и враждебность к людям). В исследованиях фиксируется количественная выраженность заранее описанных конструктов (депрессивность, перфекционизм) и затем предпринимается поиск связей между ними – корреляционных или причинно-следственных, в зависимости от типа исследовательского дизайна[6]. И снова мы упираемся в некоторую невозможность – невозможность целостного взгляда на тот субъективный мир, который нас интересует. «Депрессивность» или «перфекционизм» имеют разный смысл – в зависимости от того, компонентом какого целостного субъективного пространства они являются. И чтобы их понять, необходимо реконструировать это смысловое пространство, как бы изнутри описать его. А для этого опять-таки нужен иной взгляд и иной язык.

Итак, во всех описанных мной примерах объект психологии – психический мир – как бы наблюдается извне, дедуктивно моделируется его логика, эмпирически отслеживаются объективные связи между некоторыми его характеристиками, исследуются факторы, обусловливающие его особенности, и т.п. И везде мы наталкиваемся на препятствие, приводящее, в конечном счете, к неполноте нашего видения: рисуя фрагменты объективной картины душевного мира, мы как будто что-то упускаем, как будто ходим вокруг огороженного, заколдованного пространства, не имея средств шагнуть внутрь. Живое переживание, как и живой переживающий остаются за пределами нашего взгляда.

Я думаю, что феноменология и психоанализ по своему духу близки именно тем, что позволяют по-иному, не через объективные характеристики подойти к душевному миру, позволяют проникнуть в эту толщу субъективности. Первый шаг, который делает Э. Гуссерль в своем феноменологическом проекте (2005), состоит в том, чтобы остановить «автоматизм понимания» – «заключить в скобки» знаемый мир. В моих примерах психологических исследований работает установка, похожая на ту, которая присуща нам в обыденной жизни. Обычно мы воспринимаем что-либо сквозь призму привычных представлений о том, что это такое, и в психологических исследованиях восприятие и понимание похожим образом опосредуются представлениями – имеющими связь с обыденной жизнью, но концептуально проработанными. Практически сразу происходит автоматическое подключение условно «высших слоев сознания» – совокупности знаний, с которыми и идет работа (понятийные определения, уточнения и т.п.). Гуссерль же предлагает затормозить это действие «высших слоев» и попытаться ухватить душевную жизнь в ее изначальной, до-знаемой данности. Феноменология предполагает длительное вглядывание и вслушивание в опыт с последующей дескриптивной реконструкцией этого опыта, как он сам себя являет.

И, на мой взгляд, Фрейд с самого начала делает то же самое – он тоже как будто «подвешивает» суждение об опыте, не торопится обозначить этот опыт, а постепенно «распаковывает» смысловую реальность симптома или психического образования. Кризисные переживания, депрессия, особенности микросоциального климата, внешние объективные связи, в этой логике, на какое-то время перестают быть знаемыми, вполне определенными сущностями, а оказываются представлены особым образом – в виде способного к «само-показыванию» неразложимого, синкретического, целостного внутреннего феномена. Можно сказать, что феномен в психоанализе являет себя внутри некоторой означающей цепочки. В одном из исследований Фрейда (1998) феномен загадочной улыбки, которой одарены художественные образы Леонардо да Винчи, получает свой смысл в контексте интерпретации одной фантазии Леонардо, в которой коршун подлетает к нему, маленькому мальчику, и несколько раз касается хвостом его рта, а также в контексте некоторых биографических данных о художнике. Улыбка на картинах отсылает к утраченным поцелуям матери и, более того, странным образом раскрывает нам тип гомосексуальной чувственности автора (не поведение, а именно тип чувственности), при которой индивид идентифицируется со взглядом матери и ищет в объектах любви самого себя («нарциссический выбор объекта»). Что в этом мыслительном движении Фрейда близко феноменологии? Фокус на смысловой составляющей, на самой реальности внутренней жизни, которая являет себя при определенных условиях – при условии остановки знаемого суждения об опыте и последующей попытке эксплицировать явленное. Особенности жизни, творческого почерка, фигура матери – все предстает в виде особым образом показывающего себя внутреннего смыслового пространства. Однако на этом же примере хорошо видны и отличия фрейдовской интерпретации от феноменологического исследования. В феноменологии предполагается поиск того, что дано с очевидностью, на уровне аподиктических истин. Фрейд же предпринимает интерпретацию смысла, пользуясь символическим толкованием, прибегая к культурным знаниям, верованиям и т.п. В фантазии о коршуне он обращается к легенде, распространенной во времена Леонардо, согласно которой все коршуны – женского пола и зачинают от ветра[7]. Иначе говоря, Фрейд не удерживается в феноменологической установке, ядром которой является эпохе, а выставляет перед собой некий экран, на который проецирует багаж возможных знаний – но знаний скрытых, актуализирующихся с некоторым временным запаздыванием. Ту же операцию можно отследить и в толкованиях сновидений, в особенности женских сновидений, в которых, по сути, отражается то, как представлена женская тема в культуре (и в мужской душе)[8].

Итак, начиная движение понимания из того же пункта, что и феноменолог, как бы «подвешивая» знаемое обозначение опыта, Фрейд затем вступает на совершенно иной путь – не путь описания данности смысла сознанию, но путь расшифровки выражений смысла в сознании (Рикер, 2002). Я упомянула используемое Фрейдом символическое толкование, но, безусловно, не оно составляет ядро психоаналитических интерпретаций. Как уже говорилось в предыдущем параграфе, у Фрейда интеллигибельность, т.е. умопостигаемость смысла, поставляемого сновидениями, симптомами, фантазмами, особенностями повторяющихся художественных образов, не может быть достигнута на том же уровне дискурса, что и сами эти действия смысла. Сознание отрезано от собственного смысла препятствием – барьером вытесненного. Феноменолог в процессе собственного исследования тоже сталкивается с чем-то таким, что выходит за пределы сознания, что являет собой иррефлексивную толщу опыта. Но феноменолог не идет в эту толщу. Чтобы туда пойти, нужно выйти из феноменологии и дать модель бессознательного, которая позволит доходить до смысла производимых им действий. Фрейд предлагает две известных топики психического аппарата, описывает «экономику желания» и т.д. Вся мета-психология Фрейда вызвала в последующем жесткую критику, модели Фрейда были изменены, заменены и т.п. Для меня сейчас важно отметить, откуда начинается мыслительный ход гипостазирования моделей бессознательного, в разнице которых, по сути, и заключается основное доктринальное различие имеющихся версий психоанализа: психоаналитическая модель следует за феноменологией в ее повороте к субъективности и вращается в круге, центрированном на внутренних движениях переживания. Безусловно, гипостазирование моделей – точка принципиального расхождения психоанализа с феноменологией, модели бессознательного – это то, что не может быть выведено из феноменологического опыта, но одновременно это то, что делает возможным интерпретацию толщи иррефлексивного, перед которой феноменолог останавливается. Феноменология и психоанализ начинаются в одной и той же точке приостановки внешних суждений об опыте, но собственно психоанализ при этом начинается там, где заканчивается феноменология.