СОНЕТЫ НА СМЕРТЬ МАДОННЫ ЛАУРЫ

СОНЕТЫ НА ЖИЗНЬ МАДОННЫ ЛАУРЫ

I

 

В собранье песен, верных юной страсти,

Щемящий отзвук вздохов не угас

С тех пор, как я ошибся в первый раз,

Не ведая своей грядущей части.

 

У тщетных грез и тщетных мук во власти,

Мой голос прерывается подчас,

За что прошу не о прощенье вас,

Влюбленные, а только об участье,

 

Ведь то, что надо мной смеялся всяк,

Не значило, что судьи слишком строги:

Я вижу нынче сам, что был смешон.

 

И за былую жажду тщетных благ

Казню теперь себя, поняв в итоге,

Что радости мирские – краткий сон.

Перевод Е. Солоновича

II

 

Я поступал ему наперекор,

И все до неких пор сходило гладко,

Но вновь Амур прицелился украдкой,

Чтоб отомстить сполна за свой позор.

 

Я снова чаял дать ему отпор,

Вложив в борьбу все силы без остатка,

Но стрелы разговаривают кратко,

Тем более что он стрелял в упор.

 

Я даже не успел загородиться,

В мгновенье ока взятый на прицел,

Когда ничто грозы не предвещало,

 

Иль на вершине разума укрыться

От злой беды, о чем потом жалел,

Но в сожаленьях поздних проку мало.

Перевод Е. Солоновича

 

III

 

Был день[1], в который, по Творце вселенной

Скорбя, померкло Солнце… Луч огня

Из ваших глаз врасплох настиг меня:

О госпожа, я стал их узник пленный!

 

Гадал ли я, чтоб в оный день священный

Была потребна крепкая броня

От нежных стрел? что скорбь страстного дня

С тех пор в душе пребудет неизменной?

 

Был рад стрелок! Открыл чрез ясный взгляд

Я к сердцу дверь – беспечен, безоружен…

Ах! ныне слезы лью из этих врат.

Но честь ли богу – влить мне в жилы яд,

Когда, казалось, панцирь был ненужен?

Вам – под фатой таить железо лат?

Перевод Вяч. Иванова

IV

 

Кто мирозданье создал, показав,

Что замысел творца не знал изъяна,

Кто воплотил в планетах мудрость плана,

Добро одних над злом других подняв[2];

 

Кто верный смысл ветхозаветных глав

Извлек из долголетнего тумана

И рыбаков Петра и Иоанна

На небе поместил, к себе призвав,

 

Рождением не Рим, но Иудею

Почтил, затем что с самого начала

Смиренье ставил во главу угла,

 

И ныне городку, каких немало,

Дал солнце – ту, что красотой своею

Родному краю славу принесла.

Перевод Е. Солоновича

 

V[3]

 

Когда, возжаждав отличиться много,

Я ваше имя робко назову

ХваЛА божественная наяву

Возносится от первого же слога.

 

Но некий голос Умеряет строго

Мою РЕшимость, как по волшебству:

Вассалом сТАть земному божеству

Не для тебя подобная дорога.

 

Так будь просЛАвлен, несравненный лик,

Услышь, к тебе с хвалою восхищенной,

Как все кругом, стРЕмлюсь я каждый миг,

 

Ведь Аполлон не менее велик,

Когда его листве вечнозеленой

Хвалу досТАвит дерзостный язык.

Перевод Е. Витковского

VI

 

Настолько безрассуден мой порыв,

Порыв безумца, следовать упорно

За той, что впереди летит проворно,

В любовный плен, как я, не угодив,

 

Что чем настойчивее мой призыв:

"Оставь ее!" – тем более тлетворна

Слепая страсть, поводьям не покорна,

Тем более желаний конь строптив.

 

И, вырвав у меня ремяннын повод,

Он мчит меня, лишив последней воли,

Туда, где лавр над пропастью царит,

 

Отведать мне предоставляя повод

Незрелый плод, что прибавляет боли

Скорей, чем раны жгучие- целит.

Перевод Е. Солоновича

 

VII

 

Обжорство, леность мысли, праздный пух

Погубят в людях доброе начало:

На свете добродетелей не стало,

И голосу природы смертный глух.

 

На небе свет благих светил потух

И жизнь былую форму потеряла,

И среди нас на удивленье мало

Таких, в ком песен не скудеет дух.

 

"Мечтать о лавре? Мирту поклоняться?

От Философии протянешь ноги!"

Стяжателей не умолкает хор.

 

С тобой, мой друг[4], не многим по дороге:

Тем паче должен ты стези держаться

Достойной, как держался до сих пор.

Перевод Е. Солоновича

 

 

VIII

 

Среди холмов зеленых, где сначала

Облечена была земною тканью

Красавица, чтоб к новому страданью

Она того, кто шлет нас, пробуждала,

 

Свобода наша прежняя блуждала,

Как будто можно вольному созданью

Везде бывать по своему желанью

И нет силков, нет гибельного жала:

 

Однако в нашей нынешней неволе,

Когда невзгоды наши столь суровы,

Что гибель неизбежна в нашей доле,

 

Утешиться мы, бедные, готовы:

Тот, кто поймал доверчивых дотоле,

Влачит наитягчайшие оковы.

Перевод В. Микушевича

IX

 

Когда часы делящая планета

Вновь обретает общество Тельца,

Природа видом радует сердца,

Сияньем огненных рогов согрета.

 

И холм и дол – цветами все одето,

Звенят листвою свежей деревца,

Но и в земле, где ночи нет конца,

Такое зреет лакомство, как это.

 

В тепле творящем польза для плода.

Так, если солнца моего земного

Глаза-лучи ко мне обращены,

 

Что ни порыв любовный, что ни слово

То ими рождено, но никогда

При этом я не чувствую весны.

Перевод Е. Солоновича

 

X

 

Колонна благородная[5], залог

Мечтаний наших, столп латинской чести,

Кого Юпитер силой грозной мести

С достойного пути столкнуть не смог,

 

Дворцов не знает этот уголок,

И нет театра в этом тихом месте,

Где радостно спускаться с Музой вместе

И подниматься на крутой отрог.

 

Все здесь над миром возвышает разум,

И соловей, что чуткий слух пленяет,

Встречая пеньем жалобным рассвет,

 

Любовной думой сердце наполняет;

Но здешние красоты меркнут разом,

Как вспомню, что тебя меж нами нет.

Перевод Е. Солоновича

 

XII

 

Коль жизнь моя настолько терпелива

Пребудет под напором тяжких бед,

Что я увижу вас на склоне лет:

Померкли очи, ясные на диво,

 

И золотого нет в кудрях отлива,

И нет венков, и ярких платьев нет,

И лик игрою красок не согрет,

Что вынуждал меня роптать пугливо,

 

Тогда, быть может, страх былой гоня,

Я расскажу вам, как, лишен свободы,

Я изнывал все больше день от дня,

 

И если к чувствам беспощадны годы,

Хотя бы вздохи поздние меня

Пускай вознаградят за все невзгоды.

Перевод Е. Солоновича

 

XIII

 

Когда в ее обличий проходит

Сама Любовь меж сверстниц молодых,

Растет мой жар, – чем ярче жен других

Она красой победной превосходит.

 

Мечта, тот миг благословляя, бродит

Близ мест, где цвел эдем очей моих.

Душе скажу: "Блаженство встреч таких

Достойною ль, душа, тебя находит?

 

Влюбленных дум полет предначертан

К Верховному, ея внушеньем, Благу.

Чувств низменных – тебе ль ласкать обман?

 

Она идти к пределу горних стран

Прямой стезей дала тебе отвагу:

Надейся ж, верь и пей живую влагу".

Перевод Вяч. Иванова

XV

 

Я шаг шагну – и оглянусь назад.

И ветерок из милого предела

Напутственный ловлю… И ношу тела

Влачу, усталый, дале – рад не рад.

 

Но вспомню вдруг, каких лишен отрад,

Как долог путь, как смертного удела

Размерен срок, – и вновь бреду несмело,

И вот – стою в слезах, потупя взгляд.

 

Порой сомненье мучит: эти члены

Как могут жить, с душой разлучены?

Она ж – все там! Ей дом – все те же стены!

 

Амур в ответ: "Коль души влюблены,

Им нет пространств; земные перемены

Что значат им? Они, как ветр, вольны".

Перевод Вяч. Иванова

XVI

 

Пустился в путь седой как лунь старик

Из отчих мест, где годы пролетели;

Родные удержать его хотели,

Но он не знал сомнений в этот миг.

 

К таким дорогам дальним не привык,

С трудом влачится он к заветной цели,

Превозмогая немощь в древнем теле:

Устать устал, но духом не поник.

 

И вот он созерцает образ в Риме

Того, пред кем предстать на небесах

Мечтает, обретя успокоенье.

 

Так я, не сравнивая вас с другими,

Насколько это можно – в их чертах

Найти стараюсь ваше отраженье.

Перевод Е. Солоновича

 

XVII

 

Вздыхаю, словно шелестит листвой

Печальный ветер, слезы льются градом,

Когда смотрю на вас печальным взглядом,

Из-за которой в мире я чужой.

 

Улыбки вашей видя свет благой,

Я не тоскую по иным усладам,

И жизнь уже не кажется мне адом,

Когда любуюсь вашей красотой.

 

Но стынет кровь, как только вы уйдете,

Когда, покинут вашими лучами,

Улыбки роковой не вижу я.

 

И, грудь открыв любовными ключами,

Душа освобождается от плоти,

Чтоб следовать за вами, жизнь моя.

Перевод Е. Солоновича

 

XVIII

 

Я в мыслях там, откуда свет исходит,

Земного солнца несказанный свет,

Затмившего от взора белый свет,

И сердце в муках пламенных исходит.

 

Отсюда и уверенность исходит,

Что близок час, когда покину свет.

Бреду сродни утратившему свет,

Кто из дому невесть зачем исходит.

 

Но, смерти на челе неся печать,

Любовную храню от смерти жажду,

И, чтоб людей сочувственному плачу

 

Не обрекать, безмолвия печать

Уста мои сомкнула: я не жажду,

Чтобы другие знали, как я плачу.

Перевод Е. Солоновича

 

XIX

 

Есть существа, которые глядят

На солнце прямо, глаз не закрывая;

Другие, только к ночи оживая,

От света дня оберегают взгляд.

 

И есть еще такие, что летят

В огонь, от блеска обезумевая:

Несчастных страсть погубит роковая;

Себя недаром ставлю с ними в ряд.

 

Красою этой дамы ослепленный,

Я в тень не прячусь, лишь ее замечу,

Не жажду, чтоб скорее ночь пришла.

 

Слезится взор, однако ей навстречу

Я устремляюсь, как завороженный,

Чтобы в лучах ее сгореть дотла.

Перевод Е. Солоновича

 

XX

 

О вашей красоте в стихах молчу

И, чувствуя глубокое смущенье,

Хочу исправить это упущенье

И к первой встрече памятью лечу.

 

Но вижу – бремя мне не по плечу,

Тут не поможет все мое уменье,

И знает, что бессильно, вдохновенье,

И я его напрасно горячу.

 

Не раз преисполнялся я отваги,

Но звуки из груди не вырывались.

Кто я такой, чтоб взмыть в такую высь?

 

Не раз перо я подносил к бумаге,

Но и рука, и разум мой сдавались

На первом слове. И опять сдались.

Перевод Е. Солоновича

 

XXI

 

Не раз, моя врагиня дорогая,

Я в знак того, что боя не приму,

Вам сердце предлагал, но вы к нему

Не снизошли, гордыне потакая.

 

О нем мечтает, может быть, другая,

Однако тщетно, не бывать тому:

Я не хозяин сердцу своему,

Отринутое вами отвергая.

 

Когда оно, отторгнутое мной,

Чужое вам, не может быть одно,

Равно как предпочесть другие двери,

 

Утратит путь естественный оно,

Мне кажется, и этому виной

Мы будем оба – правда, в разной мере.

Перевод Е. Солоновича

 

 

XXIV

 

Когда бы мне листвою горделивой,

Которая для молний под запретом,

Днесь был венец дарован, как поэтам,

Увенчанным хвалою справедливой,

 

Богинь почтил бы верностью счастливой

Я сам, хоть грешный век враждебен в этом,

Но мой недуг перечит всем заветам,

Запечатленным первою оливой;

 

Не столь горюч песок в пустыне знойной,

Небесными расплавленный лучами,

Как я в моей печали недостойной:

 

Утрат моих не скрою перед вами:

Ищите влаги более спокойной,

Чем слезный ток, отравленный очами.

Перевод В. Микушевича

 

XXV[6]

 

Амур скорбел – и ничего другого

Не оставалось мне, как плакать с ним,

Когда, найдя, что он невыносим,

Вы отвернулись от него сурово.

 

Но вот я вижу вашу душу снова

На истинном пути, так воздадим

Хвалу Тому, кто внял мольбам моим,

Кто слышит наше праведное слово.

 

И если, как нарочно, там и тут

Вершины или пропасти опять

Топтаться вынуждают вас на месте,

 

То лишь затем, чтоб вы могли понять,

Не отступая, сколь тернист и крут

Подъем, ведущий смертных к высшей чести.

Перевод Е. Солоновича

 

XXVI[7]

 

Я счастлив больше, чем гребцы челна

Разбитого: их шторм загнал на реи

И вдруг земля, все ближе, все яснее,

И под ногами наконец она;

 

И узник, если вдруг заменена

Свободой петля скользкая на шее,

Не больше рад: что быть могло глупее,

Чем с повелителем моим война!

 

И вы, певцы красавиц несравненных,

Гордитесь тем, кто вновь стихом своим

Любовь почтил, – ведь в царствии блаженных

 

Один раскаявшийся больше чтим,

Чем девяносто девять совершенных,

Быть может, здесь пренебрегавших им.

Перевод Е. Солоновича

 

XXVII

 

Благой король, на чьем челе корона

Наследная, готов громить врага

И обломать поганые рога

Безжалостным сатрапам Вавилона.

 

И с нетерпеньем ждет родное лоно,

Что Божий самый ревностный слуга

На тибрские вернется берега,

Не претерпевши на пути урона.

 

Не бойся, что тебе готовят ков:

Твой нежный агнец истребит волков

Пусть каждый хищник станет осторожен!

 

Так воплоти мечту сегодня в явь

И Рим в его надеждах не оставь:

Христу во славу меч достань из ножен!

Перевод Е. Витковского

XXXI

 

Высокая душа, что свой уход

До времени в иную жизнь свершает,

Получит сан, какой ей подобает,

И в лучшей части неба мир найдет;

 

Мне Марсом и Венерой ли взойдет

Она звездою, – солнце утеряет

Свой блеск, узрев, как жадно обступает

Ее блаженных духов хоровод;

 

Четвертую ли сферу над главою

Она увидит, – в троице планет[8]

Не будет ей подобных красотою;

 

На пятом небе ей приюта нет,

Но, выше взмыв, она затмит собою

Юпитера и звезд недвижных свет.

Перевод А. Эфроса

XXXII

 

Чем ближе мой последний, смертный час,

Несчастий человеческих граница,

Тем легче, тем быстрее время мчится,

Зачем же луч надежды не погас!

 

Внушаю мыслям: – Времени у нас

Не хватит о любви наговориться:

Земная тяжесть в землю возвратится,

И мы покой узнаем в первый раз.

 

В небытие, как плоть, надежда канет,

И ненависть и страх, и смех и слезы

Одновременно свой окончат век,

 

И нам при этом очевидно станет,

Как часто вводят в заблужденье грезы,

Как может в призрак верить человек.

Перевод Е. Солоновича

 

XXXIII

 

Уже заря румянила восток,

А свет звезды, что немила Юноне[9],

Еще сиял на бледном небосклоне

Над полюсом, прекрасен и далек;

 

Уже старушка вздула огонек

И села прясть, согрев над ним ладони,

И, помня о неписаном законе,

Любовники прощались – вышел срок,

 

Когда моя надежда, увядая,

Не прежнею пришла ко мне дорогой,

Размытой болью и закрытой сном,

 

И как бы молвила, едва живая:

"Не падай духом, не смотри с тревогой.

Твой взор еще увидит жизнь в моем".

Перевод Е. Солоновича

 

XXXIV

 

Коль скоро, Аполлон, прекрасный пыл[10]

Досель в тебе не знает оскуденья

И золотые кудри от забвенья

Поныне ты любовно сохранил,

 

От стужи, от других враждебных сил,

Что твоего трепещут появленья,

Защитой будь священного растенья,

Где цепкий клей, как видишь, не застыл.

 

Любовной грезой вдохновясь, как в пору,

Когда ты жил среди простого люда,

Прогнав туман, яви погожий день,

 

И чудо нашему предстанет взору:

Она сидит на травке – наше чудо,

Сама сплетая над собою сень.

Перевод Е. Солоновича

 

XXXV[11]

 

Задумчивый, медлительный, шагаю

Пустынными полями одиноко;

В песок внимательно вперяя око,

След человека встретить избегаю.

 

Другой защиты от людей не знаю:

Их любопытство праздное жестоко,

Я ж, холоден к житейскому до срока,

Всем выдаю, как изнутри пылаю.

 

И ныне знают горы и долины,

Леса и воды, как сгорает странно

Вся жизнь моя, что недоступна взорам.

 

И пусть пути все дики, все пустынны,

Не скрыться мне: Амур здесь постоянно,

И нет исхода нашим разговорам.

Перевод Ю. Верховского

XXXVI

 

Поверить бы, что смерть меня спасет

От злой любви, и не давать поруки,

Что на себя не наложу я руки

И не сложу любовных мыслей гнех!

 

Но знаю – это был бы переход

От слез к слезам, от муки к новой муке,

И, с жизнью приготовившись к разлуке,

Я – ни назад ни шагу, ни вперед.

 

Для роковой стрелы пора приспела,

И я ее за счастие почту,

Не сомневаясь в точности прицела.

 

О чем еще Любовь просить и ту,

Что для меня белил не пожалела?

И как пробить мольбами тухоту?

Перевод Е. Солоновича

 

XXXVII

 

Нет, Орсо[12], не рекам, бегущим с гор,

Не веткам, что густую сень соткали,

И не туманам, застелившим дали,

И не озерам, не холмам в укор

 

Я начинаю этот разговор,

Они б моим глазам не помешали,

Не в них моя беда, но в покрывале,

Которое сокрыло милый взор.

 

И то, что долу, волею гордыни

Иль скромности, опущен вечно он,

Влечет меня к безвременной кончине.

 

И, наконец, на боль я обречен

Рукой лилейной, чуждой благостыни,

Препоной взгляду меж других препон.

Перевод Е. Солоновича

 

XXXVIII

 

Меня страшит немилосердный взгляд,

Где, надо мною власть себе присвоив,

Живет Амур, – и, как шалун побоев,

Бегу очей, что смерть мою таят.

 

И нет вершин, и нет таких преград,

Какие воля не возьмет, усвоив,

Что незачем изображать героев,

Когда свести в могилу нас хотят.

 

Из страха вновь себя подвергнуть казни,

Я отложить пытался нашу встречу

И, несомненно, заслужил упрек.

 

Но в оправдание свое замечу,

Что если я не уступил боязни,

То это – верности моей залог.

Перевод Е. Солоновича

 

XL[13]

 

Когда Амур иль Смерть в средине слова

Начатой мною ткани не порвут,

Когда, освободясь от цепких пут,

Рассказы сочетать сумею снова,

 

Быть может, с речью времени былого

Речь наших дней сплетет искусный труд

И люди весть до Рима донесут

Страшусь сказать! – о том, как это ново.

 

Но часто мне для моего труда

Недостает благословенных нитей,

Которые мне Ливии мог бы дать.

 

По-дружески мне руку протяните

(Вы не бывали жадны никогда),

Чтоб мог и я прекрасное создать.

Перевод З. Морозкиной

ХLI

 

Когда из рощи Дафна[14] прочь уйдет

Горнило вспыхнет в кузнице Вулкана:

За тяжкий труд кузнец берется рьяно

И стрелы для Юпитера кует.

 

Бушует снег, и намерзает лед,

Померк июль под натиском бурана,

Спустился Феб за пелену тумана

И вдалеке свою подругу ждет.

 

Злокозненные звезды Ориона

В открытом море губят корабли.

Сатурн и Марс ярятся распадение

 

Трубит Эол во всех концах земли,

Нептун встревожен, мечется Юнона

Когда Она скрывается вдали.

Перевод Е. Витковского

XLII[15]

 

Но стоит улыбнуться ей, нежданно

Явив пред нами тысячи красот,

В глубинах Монджибелло труд замрет

Хромого Сицилийца-великана.

 

Юпитер стрелы кузнеца Вулкана

В колчан миролюбиво уберет;

Восходит Феб на ясный небосвод,

И с ним Юнона вновь благоуханна.

 

Цветы и травы землю облекли,

Зефир к востоку реет неуклонно,

И кормчим покоряются рули,

 

Уходят злые тучи с небосклона,

Узнав Ее прекрасный лик вдали,

Той, по которой слезы лью бессонно.

Перевод Е. Витковского

XLIII

 

Латоны сын[16] с небесного балкона

Высматривал уже в девятый раз

Ту, по которой, как другой сейчас,

Вздыхал напрасно он во время оно.

 

Но тщетно. И несчастный сокрушенно

Нахмурился, напоминая нас,

Когда не видим мы любимых глаз

И нам не удержать разлуки стона.

 

И, предаваясь горю без границ,

Он не заметил, как явилась снова

Достойная бесчисленных страниц.

 

И слезы сострадания живого

Блестели на печальнейшем из лиц,

И твердь осталась, как была, сурова.

Перевод Е. Солоновича

 

XLIV

 

Кто, проявив неумолимый нрав[17],

Не пощадил сограждан при Фарсале,

Всплакнул над мужем дочкиным в опале,

Помпея в мертвой голове узнав,

 

И тот, кто был сильней, чем Голиаф,

Над мертвым сыном волю дал печали,

Когда сполна бунтовщику воздали,

И над Саулом плакал, в горе впав.

 

А вы, которой чуждо состраданье,

Вы с вашей осторожностью предельной,

Когда Амур за вами лук ведет,

 

Виновница беды моей смертельной,

В глазах несете лишь негодованье,

И ни слезы из них не упадет.

Перевод Е. Солоновича

 

XLV

 

Мой постоянный недоброжелатель[18],

В ком тайно вы любуетесь собой,

Пленяет вас небесной красотой,

В которой смертным отказал Создатель.

 

Он вам внушил, мой злобный, неприятель,

Лишить меня обители благой,

И сени, что достойна вас одной,

Увы! я был недолго обитатель.

 

Но если прочно я держался там,

Тогда любовь к себе самой внушать

Вам зеркало едва ль имело право.

 

Удел Нарцисса уготовлен вам,

Хоть нет на свете трав, достойных стать

Цветку неповторимому оправой.

Перевод Е. Солоновича

 

XLVI

 

И золото, и жемчуг, и лилеи[19],

И розы – все, что вам весна дала

И что к зиме увянет без тепла, v

Мне грудь язвит жестоких терний злее.

 

И все ущербней дни, все тяжелее,

Не может быть, чтоб долго боль жила,

Однако главный бич мой – зеркала,

Которые для вас всего милее.

 

Амура их убийственная гладь

Молчанью обрекла, хотя, бывало,

Вы соглашались обо мне внимать

 

Их преисподняя отшлифовала,

И Лета им дала свою печать:

Отсюда – моего конца начало

Перевод Е. Солоновича

 

XLVII

 

Я чувствовал – оправданна тревога,

Вдали от вас не властен жизнь вдохнуть

Никто в мою хладеющую грудь,

Однако жажда жизни в нас от Бога,

 

И я желанье отпустил немного,

Направя на полузабытый путь,

А ныне вновь кричу ему: "Забудь!"

И – дерг поводья: "Вот твоя дорога!"

 

Я знал, что оживу при виде вас,

Которую увижу вновь не скоро,

Боясь, что ваши очи оскорблю.

 

Отсрочку получив на этот раз,

Боюсь, недолго проживу, коль скоро

Желанью видеть вас не уступлю.

Перевод Е. Солоновича

 

XLVIII

 

Огню огонь предела не положит,

Не сякнут от дождя глубины вод,

Но сходным сходное всегда живет,

И чуждым чуждое питаться может.

 

А ты, Амур, чья власть сердца тревожит,

Вещей привычный нарушаешь ход,

И чем сильней к любимым нас влечет,

Тем большее бессилье душу гложет.

 

Как жителей окрестных деревень

Струей в верховьях оглушает Нил,

Как солнца не выдерживают взоры,

 

Так и с душою несогласный пыл,

Должно быть, убывает что ни день:

Горячему коню – помехой шпоры.

Перевод Е. Солоновича

 

XLIX

 

По мере сил тебя предостеречь

Старался я от лжи высокопарной,

Я славу дал тебе, неблагодарный,

И сам теперь готов тебя отсечь.

 

Когда мне нужно из тебя извлечь

Мольбу к любимой, ты молчишь, коварный,

А если не молчишь, язык бездарный,

То, как во сне, твоя бессвязна речь.

 

И вы, мои мучители ночные,

Ну где ж вы, слезы? Нет чтобы излиться

Перед любимой, жалость пробудив.

 

И с вами, вздохи, не хочу мириться,

Затем что вы пред нею – как немые.

Лишь облик мой всегда красноречив.

Перевод Е. Солоновича

 

LI

 

Когда б моим я солнцем был пригрет

Как Фессалия видела в смущенье

Спасающейся Дафны превращенье[20],

Так и мое узрел бы дольный свет.

 

Когда бы знал я, что надежды нет

На большее слиянье (о, мученье!),

Я твердым камнем стал бы в огорченье,

Бесчувственным для радостей и бед.

 

И, мрамором ли став, или алмазом,

Бросающим скупую жадность в дрожь,

Иль яшмою, ценимой так высоко,

 

Я скорбь мою, я все забыл бы разом

И не был бы с усталым старцем схож,

Гигантской тенью застившим Марокко.

Перевод В. Левика

LVI

 

Отсрочив милосердную отраду,

Слепою жаждой сердце поражая,

Мгновенья бередят мою досаду,

И речь моя вредит мне, как чужая.

 

Какая тень расти мешает саду,

Плодам обетованным угрожая?

Что там за зверь грозит в загоне стаду?

Кто не дает собрать мне урожая?

 

Подобным упованием строптивым

Амур меня казнит не без причины:

Надеяться больней нетерпеливым;

 

И нахожу совет я справедливым:

Пока не дожил смертный до кончины,

Не называйте смертного счастливым.

Перевод В. Микушевича

 

 

LX

 

Мой слабый дар в тени своих ветвей

Питало благородное растенье,

Хотя ко мне не знало снисхожденья

И мукой не тревожилось моей.

 

Жестокостью я ранен тем сильней,

Что в доброте его не знал сомненья,

И вот я устремляю помышленья

К тому, чтоб горе высказать полней.

 

Ужель меня помянет добрым словом,

Кому мой стих в любви опорой был,

Но кто утратил все свои надежды?

 

Тот лавр не наградит поэта пыл,

От молний не послужит он покровом,

И солнце жжет ветвей его одежды.

Перевод З. Морозкиной

 

LXI[21]

 

Благословен день, месяц, лето, час

И миг, когда мой взор те очи встретил!

Благословен тот край, и дол тот светел,

Где пленником я стал прекрасных глаз!

 

Благословенна боль, что в первый раз

Я ощутил, когда и не приметил,

Как глубоко пронзен стрелой, что метил

Мне в сердце Бог, тайком разящий нас!

 

Благословенны жалобы и стоны,

Какими оглашал я сон дубрав,

Будя отзвучья именем Мадонны!

 

Благословенны вы, что столько слав

Стяжали ей, певучие канцоны,

Дум золотых о ней, единой, сплав!

Перевод Вяч. Иванова

 

LХII

 

Бессмысленно теряя дни за днями,

Ночами бредя той, кого люблю,

Из-за которой столько я терплю,

Заворожен прекрасными чертами,

 

Господь, молю – достойными делами,

Позволь, свое паденье искуплю

И дьявола немало посрамлю

С его вотще сплетенными сетями.

 

Одиннадцатый на исходе год[22]

С тех пор, как я томлюсь под гнетом злым,

Отмеченный жестокою печатью.

 

Помилуй недостойного щедрот,

Напомни думам сбивчивым моим,

Как в этот день ты предан был распятью.

Перевод Е. Солоновича

 

LXIV

 

Когда, являя знаки нетерпенья,

Смыкая взор, качая головой

Иль торопясь быстрей любой другой

Избавиться от даней преклоненья,

 

Могли бы вы бежать без сожаленья

Из груди, где разросся лавр младой[23]

Листвой любви, – я б счел побег такой

Естественным итогом отвращенья.

 

В сухой земле изысканный росток

Не может жить – и тянется законно

Куда-нибудь, где край не так суров;

 

Но так как вам не позволяет рок

Уйти отсюда, – постарайтесь, Донна,

Не вечно ненавидеть этот кров.

Перевод А. Эфроса

 

LXV

 

Я не был к нападению готов,

Не знал, что пробил час моей неволи,

Что покорюсь Амуру – высшей воле,

Еще один среди его рабов.

 

Не верилось тогда, что он таков

И сердце стойкость даже в малой доле

Утратит с первым ощущеньем боли.

Удел самонадеянных суров!

 

Одно – молить Амура остается:

А вдруг, хоть каплю жалости храня,

Он благосклонно к просьбе отнесется.

 

Нет, не о том, чтоб в сердце у меня

Умерить пламя[24], но пускай придется

Равно и ей на долю часть огня.

Перевод Е. Солоновича

 

LXVH

 

Завидев левый брег в Тирренском море[25],

Где стонут волны неумолчным стоном,

Листву, давно мне ставшую законом,

Там распознал я вдруг с тоской во взоре.

 

Напомнив кудри, светлые на горе,

Амур повлек меня к заветным склонам,

Там был ручей, невидимый в зеленом,

И я в него, как мертвый, рухнул вскоре.

 

Среди холмов, не знающих тревоги,

Ожить мне стыд помог в моем уделе,

И я бы не хотел другой подмоги.

 

Я жил, не осушая глаз, доселе,

А лучше было промочить мне ноги,

Когда бы только мне везло в апреле.

Перевод В. Микушевича

 

LXVIII[26]

 

Священный город ваш, любезный Богу,

Меня терзает за проступок мой,

"Одумайся!" – крича, и мне прямой

Путь указует к светлому чертогу.

 

Другая дума тут же бьет тревогу

И говорит: "Куда бежишь? Постой,

Давно не видясь с нашей госпожой,

Ты что – нарочно к ней забыл дорогу?"

Речами душу леденит она,

Как человеку – смысл недоброй вести,

Когда внезапно весть принесена.

 

И снова первая уже на месте

Второй. Когда же кончится война?

Кто победит из них на поле чести?

Перевод Е. Солоновича

 

LXIX

 

Я понимал, Амур, – любовь сильней,

Чем осмотрительность с любовью в споре,

Ты лгал не раз со мною в разговоре,

Ты цепкость доказал твоих когтей.

 

Но как ни странно, это мне ясней

Теперь, когда, несчастному на горе,

Ты о себе напомнил в бурном море

Меж Эльбой и Тосканою моей.

 

Под странника безвестного личиной

Я от тебя бежал, и волн гряда

Вставала за грядою над пучиной,

 

И вдруг – твоих посланников орда

И дружный хор над бездною пустынной:

"Стой! От судьбы не скрыться никуда!"

Перевод Е. Солоновича

 

LXXIV

 

Я изнемог от безответных дум

Про то, как мысль от дум не изнеможет

О вас одной; как сердце биться может

Для вас одной; коль день мой столь угрюм

 

И жребий пуст – как жив я; как мой ум

Пленительной привычки не отложит

Мечтать о вас, а лира зовы множит,

Что брег морской – прибоя праздный шум.

 

И как мои не утомились ноги

Разыскивать следы любимых ног,

За грезою скитаясь без дороги?

 

И как для вас я столько рифм сберег?

Которые затем порой не строги,

Что был Амур к поэту слишком строг.

Перевод Вяч. Иванова

 

LXXV

 

Язвительны прекрасных глаз лучи,

Пронзенному нет помощи целебной

Ни за морем, ни в силе трав волшебной

Болящему от них – они ж врачи

 

Кто скажет мне: "Довольно, замолчи!

Все об одной поет твой гимн хвалебный!"

Пусть не меня винит, – их зной враждебный,

Что иссушил другой любви ключи.

 

Творите вы, глаза, непобедимым

Оружие, что точит мой тиран[27],

И стонут все под игом нестерпимым.

 

Уж в пепл истлел пожар сердечных ран,

Что ж день и ночь лучом неотвратимым

Вы жжете грудь? И петь вас – я ж избран

Перевод Вяч. Иванова

 

LXXVI

 

Амур, прибегнув к льстивому обману,

Меня в темницу древнюю завлек

И ключ доверил, заперев замок,

Моей врагине, моему тирану.

 

Коварному осуществиться плану

Я сам по легковерию помог.

Бежать! – но к горлу подступил комок,

Хочу воспрять – и страшно, что воспряну.

 

И вот гремлю обрывками цепей,

В глазах потухших можно без запинки

Трагедию прочесть души моей.

 

Ты скажешь, не увидев ни кровинки

В моем лице: "Он мертвеца бледней

Хоть нынче по нему справляй поминки!"

Перевод Е. Солоновича

 

LXXVH

 

Меж созданных великим Поликлетом[28]

И гениями всех минувших лет

Меж лиц прекрасных не было и нет

Сравнимых с ним, стократно мной воспетым,

 

Но мой Симоне был в раю – он светом

Иных небес подвигнут и согрет,

Иной страны, где та пришла на свет,

Чей образ обессмертил он портретом.

 

Нам этот лик прекрасный говорит,

Что на земле – небес она жилица,

Тех лучших мест, где плотью дух не скрыт,

 

И что такой портрет не мог родиться,

Когда художник с неземных орбит

Сошел сюда – на смертных жен дивиться.

Перевод В. Левика

 

L XXVIII

 

Когда, восторгом движимый моим,

Симоне замышлял свое творенье,

О если б он, в высоком устремленье,

Дал голос ей и дух чертам живым.

 

Я гнал бы грусть, приглядываясь к ним,

Что любо всем, того я ждал в волненье,

Хотя дарит она успокоенье

И благостна, как божий херувим.

 

Беседой с ней я часто ободрен

И взором неизменно благосклонным.

Но все без слов… А на заре времен

 

Богов благословлял Пигмалион.

Хоть раз бы с ней блаженствовать, как он

Блаженствовал с кумиром оживленным.

Перевод В. Левика

 

LXXIX

 

Когда любви четырнадцатый год

В конце таким же, как вначале, будет,

Не облегчит никто моих невзгод,

Никто горячей страсти не остудит.

 

Амур вздохнуть свободно не дает

И мысли к одному предмету нудит,

Я изнемог: мой бедный взгляд влечет

Все время та, что скорбь во мне лишь будит.

 

Я потому и таю с каждым днем,

Чего не видит посторонний взор,

Но не ее, что шлет за мукой муку.

 

Я дотянул с трудом до этих пор;

Когда конец – не ведаю о том,

Но с жизнью чую близкую разлуку.

Перевод Е. Солоновича

 

LXXXI

 

Устав под старым бременем вины

И тягостной привычки, средь дороги

Боюсь упасть, боюсь, откажут ноги

И попаду я в лапы сатаны.

 

Бог низошел мне в помощь с вышины,

И милостив был лик, дотоле строгий,

Но он вознесся в горние чертоги,

И там его черты мне не видны.

 

А на земле гремит глагол доныне:

"Вот правый путь для страждущих в пустыне,

Пре<