на протяжении всей норвежской истории,

Пишет Газета.ру, -

Однако отказ механизма, работавшего как часы

на протяжении всей норвежской истории,

вызывает вопросы".

Было проведено исследование:

этолог Нильс Стенсен из университета Осло

сопоставил динамики многих факторов

и написал статью в свежий номер Nature.

Оказывается, в том что лемминги перестали

массово гибнуть от голода и топиться

виновато глобальное потепление.

"Будь ты проклят, Нильс Стенсен!" - вскричал

Булле из Тронхейма, дважды вернувшийся с того света благодаря врачам

и помещенный теперь в наблюдательную палату.

"Будь ты проклят, Нильс Стенсен, будь проклята вся наука,

не оставляющая нам никакого шанса!"

 

23*7%

 

Так говорила мальчику молодая мама,

защищая ладонью от августовской жары

глаза: «Это не у тебя вместо головы дыра, яма, -

это ты - руки и ноги дыры, послушное тело дыры».

 

В жёлтой комнате мутные взгляды полупустые,

Нехорошие взгляды,

Тюль, детские тревоги.

Зеленые пластиковые солдаты

На рельсах игрушечной железной дороги, -

Кто-кто в теремочке живет-переедет им ноги,

Головы, руки с оружием, полые сердцевины.

Кто-кто здесь хозяин, кто царь этой жёлтой берлоги,

Кто здесь поет: УБИВАЙТЕ ПОКА НЕВИННЫ

ЗАНИМАЙТЕ МЕСТА В МЕХАНИЗМЕ АДСКОЙ МАШИНЫ

(ЧЕМ СКАЗКА О БЕЛОМ БЫЧКЕ

ЛУЧШЕ ПРАВДЫ О МЁРТВОМ БОГЕ?

ЧЕМ СКАЗКА О БЕЛОМ БЫЧКЕ

ЛУЧШЕ ПРАВДЫ О МЁРТВОМ БОГЕ?)

 

А нет никого. Настольная лампа, тихая комната.

Но что-то здесь было, оно приходило сюда инкогнито,

Крошечный след оставило над дверным косяком.

Кто-кто в теремочке как в горле ком.

Что-что пробиралось сюда тайком,

Страшные тени бросая, играло

Цветным ночником.

 

А нет никого. Только крутится по ковру, жужжит

Веселый волчок, сверкающая юла.

На единственном стуле носом клюет маленький пассажир,

Смотрят друг в друга из дверец шкафов ясные зеркала.

Вечность, здесь нет ничего для тебя, убирайся, пока цела.

 

Нечего бояться, не о чем горевать.

Железная дорога разобрана и спрятана под кровать;

Слово «злосчастный» вырезано из книжки, заучено наизусть;

Можно заставить себя не думать

О том, что там, наверху - или там, внизу.

Принять это как картинки волшебного фонаря:

Неизвестно, откуда они берутся, но ни одна не проходит зря.

 

~

 

В жёлтой комнате руки на горле, градусник, голод,

Неутолимый голод,

Тюль, ртутные реки.

Снится мама и держит серп. Снится папа и держит молот.

Тяжело,

Тяжело поднимаются веки. -

Целую вечность.

 

На обоях смеющиеся женщины несут кувшины,

И зелены их тоги,

Как пластиковые солдаты, чьи отрезанные половины

Крадутся по рельсам в свои невсамделишные чертоги.

Головы солдат поют: УБИВАЙТЕ ПОКА НЕВИННЫ

НИЧТО НА СВЕТЕ НЕ ПАХНЕТ СЛАЩЕ РАЗРЕЗАВШЕЙ ПЛОТЬ РЕЗИНЫ

(И ЗАЧЕМ ВАМ ВСЕ ЭТИ СЛОГИ,

ЕСЛИ ПРАВДА В ОДНОМ ТОЛЬКО СЛОГЕ?

И ЗАЧЕМ ВАМ ВСЕ ЭТИ СЛОГИ,

ЕСЛИ ПРАВДА В ОДНОМ ТОЛЬКО СЛОГЕ?)

 

Кто-кто приводит в движение их разомкнутые тела

Что-что схватило за горло, сдавило и все дела

Теремок-теремок, отчего у тебя такие чёрные купола

Чёрные купола такие да низкие потолки

Что-то здесь тесно, как-то здесь душно, как-то не по себе

 

Мама по лугу идет сквозь большие травы, сквозь васильки

Бледное, ой, недоброе солнце блестит на ее серпе

 

Tags: my shame is ksenya

 

 

В Ботанический сад! – целовать листву,

Не запомнить ни одного листа.

Угадай, чьим именем назову

Эту новую тень поперек лица.

Мы теперь, наверное, до конца

 

Сплетены, как корни дорожных вех,

Далеки, как гнезда степных орлов.

(Я хотела бы говорить поверх

Боли, радости, внутренней формы слов).

 

 

Смешками спутников нисколько не задет,

Обугленным стволам, как неимущим вдовам,

Я кланялся. Стекал тяжелый свет

По кольцам и концам, и гвоздикам садовым.

 

Гроза никак собраться не могла;

То молнии, то гром, то ливень забывала -

И возвращалась, и смотрела в зеркала:

В бассейн, в железный ковш электросамосвала.

 

Я помню птиц, слетавших на парник,

Их клювы в голубой крови брезента

<сквозняк, листающий страницы книг>

<смирительный рукав другого пациента>

И ничего до этого момента. –

И ничего до этого момента,

Как будто я тогда лишь и возник.

 

 

Холодной ясности. Кровельного железа.

Стекла, утешительных песен, стекла, стекла.

Захочу – уйду, не захочу – не слезу

С этой несчастной лестницы никогда.

 

Вертится, вертится, вертится… Как вернется?

Даст по шарам однажды таким шаром.

Снова глядят эти со дна колодца,

Снова поют, разрази их гром!

 

Слева – дыши, пиши и жи-ши – направо:

Всё как было, ничего не оборвалось.

Холодная ясность. Я – яблоко, ясень, Ява.

Облако, осень, ось.

 

 

* * *

Лучше всего между почвой и почвой

развивать способности к пению.

Как малиновая начинка, малиновка в бутерброде леса, - круглый звук, красный, высокий - о или а.

Между слоями единого чище, свободней поется. Лестница с недостающей ступенью

Никогда не фальшивит. Я будто впервые услышала, когда однажды по ней сошла.

 

Мелодия раскручивается - как волчок, затем как веретено

И далее: как грампластинка, акушерское кресло, вышитый на детском шарфе орнамент.

Как ещё могут люди узнать, что они - одно,

Если не по пению между ними. Я слышу пение между тобой и мной.

Как между почвой и почвой, между лесом и лесом, между ступенями, - между нами.

 

* * *

Мы богаты.
Но не знаешь Бога ты
И не знаю Бога я.

Можно съездить на Багамы.
Но и там не повстречаем Бога
Мы.

 

в стране, у которой не было флага,
в которой не был Синбад,
рисовала рисовая бумага
саму себя

еще убийство бусины смарагда
листвы сиянием
и травянистым смрадом
не раскрывая
иллюстрировала рядом,

пока на люстре словаря висел один –
не свой ни гласным, ни согласным ниже – символ
и из скоросшивателя напротив,
темно-синим
подмигивая,
лился серпантин