Профессор Масао Удзуки

В конце апреля директор госпиталя Токийского университета принимал гостя. Это был профессор Масао Удзуки, крупнейший в Японии специалист по лучевой болезни. Знакомство их началось давно, еще в те времена, когда оба они работали в одном из медицинских институтов в Осака. Тогда Удзуки был подвижным, не в меру увлекающимся молодым аспирантом, а теперь перед Митоя сидел грузный старик с одутловатым лицом и редким серебристым бобриком над низким лбом. Их вряд ли можно было назвать близкими друзьями, но они всегда хорошо относились друг к другу и, что редко встречается в ученом мире, уважали друг в друге незаурядного работника и беспристрастного товарища и критика. Впрочем, виделись они сравнительно редко, а с тех пор как Удзуки, по его собственному выражению, окончательно «погряз» в исследованиях и лечении радиоактивных поражений, встречи их совсем прекратились, и отношения ограничивались посылкой поздравительных писем и телеграмм. Этот визит был первым за последние несколько лет.

Дымя сигаретой, взятой из красивого лакированного ящика, Удзуки говорил, скаля в невеселой улыбке щербатые темные зубы:

– Япония – несчастная страна, я японцы – несчастный народ. Кажется, со времени основания империи мы ввязывались в любую международную склоку, какая только затевалась на расстоянии менее тысячи миль от нас. Нам только и не хватало драки с соседями или друг с другом!

– Положим, – проворчал Митоя. – Такова более или менее история любого народа. Возьмите Европу…

– Любой другой народ ставил перед собой определенную цель и добивался ее. Одни стремились к национальному объединению, другие свергали деспотов, третьи боролись против иноземного гнета, тонули в крови сами и топили других, но они делали это с верой и страстью, а мы, японцы… Два тысячелетия мы воевали между собой или пытались оттягать у ближайших соседей кусочек земли, причем, заметьте, нам всегда доставалось за это, и крепко доставалось… И все для того только, чтобы посадить себе на шею безответственных авантюристов вроде Тодзё. [[30 - Тодзё – один из главных японских военных преступников, сыгравший большую роль в развязывании войны на Тихом океане. Казнен по приговору Международного трибунала в 1948 году.]]

– Ну, Удзуии-сан… – Митоя осторожно наполнил крошечные чашечки зеленым сакэ. – Я бы сказал, что вы сегодня чересчур пессимистично настроены. Утешьтесь. Ведь и другие народы не могут похвастать тем, что плоды пота и крови их отцов слаще. Не вижу большой разницы между нами и ними. Если кто и добился чего-нибудь дельного, так это, конечно, русские.

– Да, этим повезло.

Они помолчали, прихлебывая крепкий напиток.

– Возможно, вы и правы, Митоя-сан, – снова заговорил Удзуки. – И я сетую на грустную судьбу японского народа только потому, что сам принадлежу к нему. Возможно, другим народам не легче… И сейчас такое время, что все человечество обречено на безмерные страдания, если оно не одумается, не перестанет играть с атомным огнем. Но свое дитя плачет громче всех. Да и со стороны, конечно, видно, что в Японии неблагополучно. Ничего определенного! – Удзуки презрительно фыркнул. – Американцы тянут в свою сторону, социалисты – в свою, промышленники – в свою. Народ изголодался, оборвался, устал… Поневоле начинаешь думать, нет ли истины в том, что говорят коммунисты.

Митоя покачал головой:

– Нет, коммунисты не для нас. Хотя даже у вас многие видные люди сочувствуют коммунистам. Возьмите Ояма. А Ямава Гихэй – знаете, известный биолог, – он ведь вступил в японскую Компартию. Возможно, он считает, что только коммунисты предлагают пусть тяжелый, но зато определенный выход из того безобразного положения, в котором очутилась наша страна. Не знаю.

– Между прочим, – сказал Удзуки, – как-то я разговорился с рыбаками «Счастливого Дракона», и они рассказали мне о своей жизни. Я выяснил прелюбопытную вещь. Оказывается, многие из наших рыбаков, особенно молодежь, нанимаются на рыболовные шхуны вовсе не ради заработка.

– Вот как?

– Заработок за сезон слишком мал – восемь, от силы десять тысяч иен. Одни только резиновые сапоги стоят тысячу. Рыбаки идут в море для того, чтобы досыта поесть рыбы. Каково? Этого не было даже в годы войны.

– Да-а… – Мятоя задумчиво постучал пальцами по столу. – Кстати, Удзуки-сан, как идет лечение этих рыбаков? За последнее время я так увлекся административными делами, что совсем забросил врачебную практику.

– Лечение идет скверно, – не сразу ответил Удзуки. – Очень скверно. У всех тяжелые поражения костного мозга. И самое неприятное – крупные концентрации радиоактивной дряни в живых тканях организма. Сейчас пробуем переливание крови – возможно, это и поможет. Самочувствие у всех у них ужасное, не исключая тех семерых, которые находятся в вашем госпитале. Но хуже других состояние радиста Кубосава. Боюсь, что у него поражена еще и печень.

Он задумался на минуту, потом вдруг оживился;

– Помнится, вы рассказывали, как неласково встретили Нортона ваши пациенты со «Счастливого Дракона». Представьте себе, такая же история повторилась и в Первом национальном. Больные заявили, что они не морские свинки и не позволят производить над собою опытов. Словно сговорились. Насилу я их успокоил. Но американцы страшно обиделись. Нортон заявил протест. Кричал, что такого варварства не было со времен холерных и чумных бунтов, что это не что иное, как заговор и саботаж со стороны японских врачей, что он будет жаловаться, что умоет руки и так далее…

– Настоящий скандал, – прищурившись сказал Митоя. – Рыбаки поставили меня в неловкое положение. Я.тоже в разговоре с Нортоном упомянул о морских свинках, и теперь он, разумеется, убежден, что больных подстрекал я, хотя мне в голову это не приходило.

– К сожалению, у нас нет выбора, – вздохнув, отозвался Удзуки. – Пусть они экспериментируют, только бы лечили. Будь у меня дюжина, врачей и необходимые препараты, я бы с радостью отказался от великодушной помощи Нортона. Нам в руки попадают далеко не все материалы, которые они получают, исследуя ход болезни.

– Коммерсанты… Хотят сохранить за собой монополию на лечение, чтобы наживаться потом на каждой облученной душе, – пренебрежительно буркнул Ми-тоя.

– Вы просто ненавидите Нортона, Митоя-сан. Мне кажется, дело не только в этом… – Удзуки закурил и бросил обгоревшую спичку в пепельницу. – Глубже, Митоя-сан, гораздо глубже. Война – вот в чем дело! Отсюда и секретность. За Нортоном стоят генералы. Ну… не будем говорить об этом. Возможно, я и ошибаюсь… Скажите, что говорят в университете насчет радиоактивных дождей? Не выдумка ли это? Я все никак не соберусь разузнать поподробнее.

– Кажется, правда, – сказал Митоя. – Как мне объяснили, дело здесь очень простое. Масса этого «пепла смерти», как его называют газеты, выброшенная в верхние слои атмосферы, начинает со временем оседать. Попав в насыщенный влагой воздух, каждая пылинка становится центром конденсации, вокруг которого собираются водяные капельки. Так их набираются целые тучи и…

– Понятно, понятно, – закивал головой Удзуки. – Любопытно, насколько это опасно? Вода может растворить в себе часть радиоактивной извести и станет негодной не только для питья, но заразит рис, овощи, фрукты…

– Говорят, министерство здравоохранения собирается исследовать этот вопрос, – сказал Митоя, вертя в руках спичечный коробок. – Между прочим, вчера, выступая по радио по случаю дня рождения императора, дворцовый мажордом объявил, что управление двора запретило готовить блюда из тунца для его величества.

– Его императорское величество, – Удзуки привычным движением сложил руки и склонил голову, – изволил поступить вполне благоразумно, отказавшись от этой опасной теперь рыбы.

Некоторое время оба молчали. Удзуки рассеянно перелистывал какой-то журнал. Вдруг он негромко рассмеялся и протянул журнал Митоя:

– Посмотрите, уважаемый друг; Как вам это нравится?

Это была карикатура, изображающая сирену, которая, сидя по пояс в морских волнах, звала в свои страстные объятия молодого человека в шляпе и очках. Молодой человек, однако, не спешил погибнуть. Он осторожно протягивал к соблазнительнице что-то вроде рупора с проводами, присоединенными к наушникам.

– Перед тем как пасть, – сказал Удзуки, – он пробует ее на радиоактивность, опасаясь, что она приплыла с Бикини. Остроумно, не правда ли?

– Во всяком случае, характерно, – со вздохом отозвался Митоя. – На мой взгляд, этот молодой человек тоже изволит поступать вполне благоразумно.

Он бросил журнал на стол. За окнами сгущались сумерки.

– Несчастная страна, несчастный народ! – пробормотал Удзуки. – Мало нам землетрясений, тайфунов! Теперь мы еще и единственная в мире нация, стоящая перед угрозой массового радиоактивного заражения.

И он залпом выпил сакэ из своей чашки. Митоя зажег настольную лампу.

…пепел Бикини

Губернатор префектуры, старый, умный и очень опытный человек, ехал в Коидзу. Он не любил выезжать из своей резиденции, разве только в столицу, по вызову премьер-министра. Но сейчас случай был исключительный. События лета 1954 года оказались слишком сложными и непонятными даже для него – старого, много повидавшего на своем веку администратора. Впервые за свою жизнь он почувствовал растерянность. Стыдно было признаться самому себе, что он разбирается в политической обстановке не лучше своего болвана-секретаря, который сидел сейчас на диване напротив и сосредоточенно полировал ногти какой-то замысловатой штучкой. Губернатор презрительно поморщился и отвернулся к окну. Автомотриса, плавно покачиваясь, неслась мимо залитых солнцем лугов, крестьянских домиков с соломенными и черепичными крышами, мимо небольших аккуратных рощиц. Мелькали решетчатые столбы линии высокого напряжения, вдали темнели силуэты горных вершин. Он, глава префектуры, продолжал размышлять губернатор, потерял всякую ориентировку: Происходило нечто странное и страшное, чему не было никаких аналогий ни в истории Японии, ни в истории любого другого государства. Мир встал на дыбы, и даже богам вряд ли известно, чем все это может кончиться.

Все началось, с того, что где-то далеко в океане американцы взорвали таинственную сверхбомбу и «пеплом смерти», образовавшимся при взрыве, засыпало двадцать три японских рыбака. Рыбаки эти лежат теперь в госпитале, испытывают страшные мучения, и некоторые из них, очевидно, умрут. Но если бы дело ограничилось только этим инцидентом, можно было бы поругать американцев, содрать с них компенсацию за убытки и забыть о случившемся. Ведь взрывались уже над Японией атомные бомбы, были убиты и обожжены десятки тысяч людей. Губернатору самому приходилось видеть мужчин и женщин, прячущих под противогриппозными масками пятнистые, изуродованные лица. Да, это было и, по правде говоря, забылось. То есть об этом можно больше не помнить. Точно так же можно было бы забыть и про сверхбомбу, и про зловещий «пепел Бикини», и про отравленных рыбаков. Но…

Секретарь кончил полировать ногти, взял со стола воскресный номер «Асахи-Симбун» и, оттопыривая холеный мизинец, развернул газету на предпоследней полосе, где печатаются комиксы – сенсационные детективные рассказы – и юмор.

Губернатора передернуло. Микроскопический мозг – и никакого чувства ответственности! Такому, несомненно, наплевать и на бомбы, и на рыбаков, и на «пепел смерти»… Он уже забыл, точнее, он просто не дал себе труда узнать…

Итак, отравленные рыбаки и «пепел смерти». Дело в том, что последствия водородного взрыва далеко не исчерпываются несколькими человеческими жертвами. То немногое, что стало известно за последнее время, вызывает самые серьезные опасения. Воображение рисовало губернатору мрачное, темное пятно где-то в южных морях, которое расползается все шире и шире, словно клякса на промокательной бумаге, захватывает остров за островом и надвигается на Японию. Радиоактивные дожди! Он вспомнил – из Токио тревожно сообщали: «Служащие маяка на мысе Сота, Хюсю, потреблявшие для питья дождевую воду, оказались отравленными радиоактивными веществами». «Массы радиоактивной океанской воды, перемещающейся из района экватора с течением Куросиво. ожидаются у берегов Японии в ближайшем будущем». «В районе взрыва отмечается сильное радиоактивное излучение от всего, что есть в океане, – от самой воды, от рыб, от медуз, от водорослей…». «Тунец и рыбы других пород, выловленные в Тихом океане, заражены радиацией. Употребление в пищу опасно для жизни». «Радиоактивное излучение», «радиоактивное излучение», «радиоактивное излучение»… Выражение, всего лет десять назад известное лишь узкому кругу специалистов, стало теперь в представлении многих символом национальной катастрофы. Но самое тревожное в истории со взрывом бомбы – непонятная позиция правительства. Пока дело ограничивается десятками жертв и огромными убытками для рыбопромышленников, еще можно мириться… Хотя все эти коммунисты, анархисты и прочие нарушители общественного спокойствия как нельзя лучше используют случившееся в своих целях. Губернатор хорошо знал этих людей с рабочих окраин – с заводов и фабрик, – вечно шумных, вечно недовольных, тощих, измазанных углем и машинным маслом, с чугунными кулаками и ледяными глазами. О, они не захотят умирать! Они выйдут на улицы, будут бороться против кошмара, нависшего над страной. И – он знает это совершенно точно – их поддержит вся Япония. Поистине редкое положение: с одной стороны, таинственный смертоносный пепел, с другой – угроза красной анархии.

Губернатор вздохнул и придвинул к себе пачку газет и журналов. Просматривая бегло заголовки, он усмехнулся. От такой каши могут свихнуться головы, гораздо более крепкие, чем голова обывателя. «Американское правительство глубоко сожалеет об инциденте и готово в пределах разумного возместить убытки». «Новый фильм из средневековой жизни – „Рыцари Круглого стола“. „К предстоящей поездке премьера за границу“. „Военное ведомство требует увеличения ассигнований на нужды обороны“. „Министр иностранных дел Окадзаки призывает японцев сотрудничать с США в деле дальнейших испытаний водородного оружия“. „Долой водородное оружие!“ – требует группа ученых. „Американские солдаты ограбили шофера такси“. „В конце года Япония получит от США два эсминца“. „Тайфун уничтожил поселок“. „Новый фильм „Ад и прилив“ – необычайные приключения на подводной лодке, показан взрыв атомной бомбы“. „Здоровье Кубосава продолжает ухудшаться. Он лишился дара речи, на вопросы отвечает нечленораздельным мычанием“. „Десять кобальтовых бомб (Силы небесные! Это еще что такое?) могут уничтожить цивилизацию (приложена карта мира, кружками показано, куда нужно сбросить бомбы, чтобы уничтожить цивилизацию)“. „Иосида отказался предстать перед комиссией, расследующей мошенничество в кораблестроении“. „Японское варьете – артистки выступают голые“. „Выживет ли Кубосава?“ „Радиоактивный дождь в Нагоя“.

С начала июля во всех газетах страны появились заголовки, в которых выделялись три больших иероглифа: «КУ-БО-САВА». «Состояние радиста „Счастливого Дракона“ продолжает ухудшаться. Нарушение нормальной деятельности печени вызвало желтуху необыкновенной силы, – писали газеты. – Заболевание сопровождается полной потерей сознания. Приходится применять искусственное кормление». Изо дня в день печатались бюллетени о здоровье радиста и о методах его лечения: «Температура 38, пульс 116, дыхание 19, кровяное давление 60/120, лейкоциты 10000. Больному вводят виноградный сахар». «Температура 38,5, пульс 136, дыхание 32… Вводят белки и аминокислоты».

Губернатор утомленно закрыл глаза. Чтобы определить свою позицию, нужно прежде всего как следует разобраться во всем. Сегодняшний день он проведет в Коидзу, а завтра поедет в Токио. Довольно блуждать в потемках! Очень, очень беспокойное время…

Автомотриса застучала на стрелках. За окном потянулись длинные низкие здания складов, вдали блеснуло море.

– Коидзу, ваше превосходительство, – почтительно сказал секретарь.

На перроне губернатора встретил красный от волнения мэр во главе группы именитых горожан. Несколько полицейских удерживали на почтительном расстоянии толпу любопытных. Губернатор выслушал приветствие мэра, кивнул и проговорил, протягивая руку:

– Выражаю глубокое сочувствие, господин мэр, по поводу поистине ужасной участи, постигшей ваших земляков.

– Спасибо, ваше превосходительство.

– Надеюсь, семьям их была оказана помощь?

– Конечно, ваше превосходительство. Но… – мэр виновато развел руками, – средства муниципалитета настолько…

– Понимаю. Я подумаю, что можно сделать для них.

– Спасибо, ваше превосходительство. Э-э… Осмелюсь обратить внимание вашего превосходительства еще вот на что, – понизив голос, сказал мэр: – господин Нарикава, владелец «Счастливого Дракона»…

Из группы встречавших выступил тучный пожилой человек в синем шелковом кимоно и поклонился, держа руки ладонями вниз на коленях.

– …огорчен тем обстоятельством, что злосчастная шхуна конфискована и он лишен возможности…

– Знаю. Сожалею, но, по-видимому, господину Нарикава придется удовлетвориться денежной компенсацией. Впрочем, мы постараемся, чтобы компенсация эта была достаточна для покупки новой шхуны. Кстати, где сейчас «Счастливый Дракон»?

– В порту, ваше превосходительство.

– Его осматривали?

– С разрешения вашего превосходительства, как раз сейчас на нем работают господа ученые из Киото.

– Угм…

– Осмелюсь просить ваше превосходительство почтить своим посещением мое недостойное жилище и отобедать…

– Нет. Это потом. Сначала в порт.

– Автомобиль к услугам вашего превосходительства.

– Вы не откажете в любезности сопровождать меня, господин мэр?

– Буду счастлив…

– Отлично. Эти господа, – губернатор указал на остальных встречавших, – могут быть свободны.

Старенький автомобиль, дребезжа и стреляя фиолетовым дымом, катился по улицам Коидзу. Секретарь сидел рядом с шофером, брезгливо сторонясь его замасленной куртки, а губернатор и мэр откинулись на потертые кожаные подушки заднего сиденья.

– Что делают господа ученые на шхуне? – осведомился губернатор.

– Скребут палубу… ходят с какими-то ящиками… одним словом, исследуют, ваше превосходительство.

– Так. Дело ученых – исследовать. И они нашли что-нибудь?

– Ничего неизвестно, ваше превосходительство. Господа ученые предпочитают помалкивать, а из Токио прислали полицейских для охраны шхуны. Впрочем, это излишне. Никто в Коидзу не решился бы взойти на палубу «Счастливого Дракона». Сами господа ученые работают там в халатах и масках.

– Вот как? Очень интересно.

«Фиат» подпрыгнул на ухабе, губернатор чуть не прикусил язык и замолчал. Только при въезде на территорию порта он спросил:

– Вы заходили к семьям пострадавших, господин мэр?

– Заходил, ваше превосходительство. Все они крайне удручены и…

– Мгм…

Ученым из Киото было отведено старое конторское помещение в дальнем конце порта, огороженном колючей проволокой. Отсюда был виден «Счастливый Дракон», намертво пришвартованный к пирсу поодаль от других шхун. Вокруг не было ни души, только вдоль проволочной изгороди расхаживал полицейский с карабином на ремне.

Губернатора встретил худощавый маленький человек в белом европейском костюме, остриженный наголо, гладко выбритый, пахнущий дегтярным мылом и дешевым одеколоном.

– Сакаэ Симидзу, – сухо отрекомендовался он, – Киотоский университет, лаборатория по исследованию радиоактивных изотопов. С кем имею честь?

Губернатор назвал себя. Симидзу поклонился и знаком пригласил в дом.

– Простите за беспорядок… – Он торопливо задвинул в угол табуретку, быстро убрал со стола тарелки с остатками еды и чайник. – Мы живем здесь на лагерном положении. Собственно, работа наша уже закончена, и мы собираемся назад в Киото. Чем могу служить господину губернатору? А эти господа… А, господин мэр, здравствуйте! И секретарь господина губернатора… Очень приятно. Прошу садиться. Итак, я к вашим услугам, господин губернатор.

Губернатор сел в единственное кресло, достал платок и вытер вспотевшее лицо.

– Очень жарко, не правда ли, Симидзу-сан? В мои годы нелегко выдерживать такую духоту…

Симидзу покраснел, извинился и достал из шкафчика сифон.

– Спасибо. Итак, дело вот в чем. Мне хотелось бы узнать из… из первоисточника, так сказать, что представляет собой пресловутый «пепел Бикини» и насколько верны слухи касательно его смертоносных свойств и возможного влияния на судьбы нашего государства. Можете ли вы ответить мне на эти вопросы?

Симидзу внимательно поглядел на губернатора, затем взглянул на мэра.

– Отрадно встретить такую любознательность… Такой интерес к скромным делам людей науки со стороны государственного деятеля… – В голосе Симидзу не было насмешки, он говорил спокойно и даже, кажется, печально. – Поверите ли, господин губернатор, вы – первый государственный человек, обратившийся с этим вопросом к человеку науки. Остальные, очевидно, пока еще довольствуются бреднями газетных писак и других невежд. И, что самое неприятное, осуществляют свою деятельность именно в соответствии с этими бреднями. Простите за мою невежливую откровенность… Да, я могу ответить вам на некоторые ваши вопросы. Соблаговолите пройти в следующую комнату.

Очевидно, здесь была лаборатория. Обшарпанные конторские столы покрывали листы плотного картона, прожженные и испачканные реактивами. На столах стояли какие-то приборы, похожие на полевые радиоприемники, штативы с пробирками, колбы и бутылки. Под матовой пятисотсвечовой лампой поблескивал лаком и никелем великолепный цейсовский микроскоп. Слева у входа висели белые халаты и маски со слепыми стеклянными глазами.

– Садитесь здесь, господин губернатор. – Симидзу показал на табурет у одного из столов и надел резиновые перчатки. – Господин губернатор простит мою бесцеремонность, если я попрошу его ни к чему здесь не прикасаться.

Секретарь и мэр, втиснувшиеся было в лабораторию вслед за губернатором, попятились и встали за порогом.

– Итак, что такое «пепел Бикини»?

– Я читал, что это измельченный в порошок коралл, – сказал губернатор.

– Правильно. Вот он… – Симидзу взял со стола пробирку с белым порошком, похожим на мелкий песок.

Губернатор протянул было руку, но Симидзу мягким движением отвел пробирку в сторону.

– Простите, господин губернатор. Вы без перчаток, а мыло для рук у нас только специальное, и оно ужасно пахнет дегтем. С вашего разрешения, я лучше просто расскажу вам о структуре и свойствах радиоактивной пыли, а затем вы посмотрите под микроскопом.

Губернатор кивнул.

– Как изволите видеть, «пепел Бикини» напоминает тонкий белый песок, почти пыль. Рыбаки «Счастливого Дракона» утверждали, что падал он с легким шуршанием. Размеры частиц колеблются от десяти до четырехсот пятидесяти микрон. В основном они состоят из углекислого кальция – СаСО2. Под микроскопом при боковом освещении они представляются белыми кусочками с неровной поверхностью, обладающей в некоторых точках особенно сильной отражающей способностью. В общем, они похожи на крошки размельченного полупрозрачного стекла.

Губернатор нетерпеливо покашлял. Симидзу едва заметно улыбнулся и продолжал:

– На поверхности большинства частиц можно заметить по два-три, иногда по десяти черных зерен величиной в два-три микрона. Микрохимический анализ показал, что это радиоактивные изотопы редкоземельных элементов…

– Редкоземельных?

– Да-да, редкоземельных элементов и некоторых распространенных металлов. Период полураспада для них довольно короток и интенсивность распада весьма велика. Атомы, входящие в состав углекислого кальция, активны очень слабо. Мы не нашли никакой зависимости между размерами частиц «пепла» и их активностью, и приходится признать, что основным источником смертельного излучения являются именно эти черные вкрапления. Поэтому можно смело утверждать, что все зло именно в этих крошечных черных зернах.

– Но откуда они взялись, эти редкоземельные… элементы?

– Это не что иное, как продукты деления, продукты ядерного распада, имевшего место при взрывах. Частицы непрореагировавшего урана, служившего как бы «запалом», «детонатором» для термоядерной реакции, частицы металла, из которого была построена оболочка бомбы, вспомогательные устройства и прочее. В момент взрыва все это рассыпалось в пыль. А пылинки, зерна прилипали к частицам углекислого кальция… может быть, тонули в нем, пока он был в расплавленном состоянии, и теперь мы наблюдаем их…

– Значит, излучают именно они?

– Да. Именно они испускают альфа-, бета-, гамма-лучи, чрезвычайно вредно действующие на человеческий организм. Соблаговолите подойти к микроскопу.

Симидзу включил свет, повертел кремальеру и отодвинулся, давая губернатору место у стола. Губернатор, заложив руки за спину, склонился над окуляром. На темном фоне он увидел белые пятна с довольно мутными очертаниями. Приглядевшись, можно было различить на них черные точки.

– Это и есть излучающие зерна, – сказал Симидзу. Губернатор поблагодарил, вытер лоб платком и отошел от микроскопа.

– Мы можем вернуться в ту комнату. – Симидзу бесцеремонно отстранил от двери секретаря.

– С радостью, – пробормотал поспешно губернатор. – Здесь очень жарко.

Устроившись в кресле и отпив глоток воды, он сказал;

– Хорошо, теперь я знаю, что такое «пепел» – физически. А теперь не затруднит ли вас ответить мне, что он представляет собой политически?

Несколько секунд Симидзу с недоумением глядел на собеседника. Затем рассмеялся и провел рукой по стриженой голове:

– Кажется, я понимаю вас, господин губернатор. Ну… начать хотя бы с того, что излучающие элементы «пепла» являются, как я уже имел удовольствие заметить, радиоизотопами с весьма коротким периодом. Мы и сотрудники других научных учреждений вели наблюдение за «пеплом», собранным на «Счастливом Драконе», в течение полугода. Измерялась активность «пепла», осевшего на баке, на средней палубе, в трюмах, в кубрике – одним словом, везде. И твердо установлено, что активность эта падает с огромной быстротой. Соблаговолите взглянуть… – Он порылся в записной книжке и извлек оттуда листок бумаги. – Вот данные основных измерений. Возьмем измерения для левого борта. В конце марта активность составляла около пятидесяти миллирентгенов в час, в конце апреля – уже только шесть миллирентгенов, в середине мая – меньше трех, в июне – меньше одного. Видите? Правда, там «пепел» смывался дождей и уносился ветром. Но вот возьмем камбуз: для тех же дат мы имеем здесь соответственно тридцать пять, восемь, три, полтора миллирентгена в час. Вы понимаете, господин губернатор?

Губернатор покачал головой:

– Боюсь, что это слишком сложно для меня. Но я понял, что этот самый «пепел» быстро теряет активность, как вы ее называете.

– Совершенно правильно.

– И особенно серьезной опасности…

– …пожалуй, не существует. Если, конечно, наши американские друзья не порадуют нас еще одним таким же подарком.

– Да нет, хватит с нас и этого! – вырвалось у мэра. Он испуганно взглянул на губернатора и добавил: – С разрешения его превосходительства.

Секретарь высокомерно покосился на него, достал пилку для ногтей и принялся внимательно рассматривать свой мизинец.

– А все эти сообщения о радиоактивных дождях, радиоактивной рыбе и так далее? – спросил губернатор.

Симидзу пожал плечами:

– Опасность заражения в настоящих условиях, конечно, есть. Но она, на мой взгляд, не настолько велика.

– Гм…

– И если вам угодно знать мое мнение, господин губернатор, то вся эта история с термоядерной бомбой, как ее описывает наша пресса, явное преувеличение. Разумеется, сила взрыва была огромна – полтора десятка миллионов тонн тротила, это не шутка. Но этот «пепел Бикини»… Если бы бедняги рыбаки «Счастливого Дракона» знали, с чем они имеют дело… или, по крайней мере, имели обыкновение мыться с мылом не реже трех раз в сутки и не ели зараженную рыбу, для них все ограничилось бы в худшем случае легким недомоганием.

Губернатор быстро взглянул на Симидзу:

– Но они не знали…

– В этом все дело. И хотя я уверен, что господина губернатора не могут интересовать мои соображения по чисто политическим вопросам… мне кажется, что тот, кто вместо пепельницы ставит вам под нос бочонок с порохом, должен отвечать за последствия, даже если у него и в мыслях не было взорвать своего ближнего.

Губернатор встал:

– Благодарю вас, Симидзу-сан. Вы меня успокоили.

– Всегда рад быть полезным вашему превосходительству.

Садясь в «Фиат», губернатор обернулся. Симидзу стоял на пороге, щурясь от солнца, поглаживая ладонью круглую стриженую голову.

Когда «Фиат» тронулся, мэр пробормотал:

– Все это было бы хорошо. Но что, если они повторят свой эксперимент еще и еще раз?

Губернатор промолчал. Потом, словно вспомнив о чем-то, сказал:

– Я хотел бы навестить семью Кубосава…

– Простите, ваше превосходительство, – сокрушенно вздохнул мэр» – кажется, никого из них сейчас нет в Коидзу. Его супруга, мать и обе дочери уже неделю как находятся в Токио. Здоровье господина Кубосава, если изволите помнить, резко ухудшилось.

 

Механик Мотоути

Письма приходили со всех концов света. На них пестрели разноцветные марки с изображениями неизвестных людей, событий, животных, с видами городов, достопримечательных мест и памятников; отливали жирной краской черные, синие и красные штемпели. Беря в руки конверт, исписанный странными, непонятными знаками. Мотоути старался представить себе того, кто послал его. Прямые строчки европейской скорописи вызывали в его воображении образы веселых моряков с иностранных судов, заходивших иногда в Коидзу; причудливая арабская вязь – черных людей в белых одеждах, каких можно было встретить в американских кинобоевиках восседающими на горбах верблюдов; сплошные заборы индусского письма напоминали старика менялу, виденного в далеком детстве. Но приходили переводчики, и все менялось. Письмо из Англии писала группа преподавателей средней школы. Письмо из Австралии – старый профессор-химик. Большой конверт с маркой, на которой было изображено красивое, окруженное зеленью здание, пришел из загадочной России, – его прислали студенты. Индус оказывался юрисконсультом профсоюза, араб – служителем культа. Письма были короткие и длинные, пространные и сдержанные, но все они, эти сотни конвертов различных цветов и размеров, заключали в себе одни и те же мысли и чувства. Незнакомые друзья призывали держаться и скорее выздоравливать, выражали возмущение против виновников несчастья рыбаков и стремление навсегда запретить ужасное оружие.

Порой отправитель, по-видимому, увлекался и забывал, к кому он обращается: письмо содержало конкретные меры по международному контролю над атомной энергией или гневное требование наказать ответственных за «гнусное преступление», как будто больные рыбаки были членами парламента или министрами.

Сознание того, что их судьба волнует сотни и тысячи людей, придавало пациентам профессора Удзуки бодрость и уверенность в выздоровлении, не позволяло им впасть в отчаяние. «Вы не одни в вашей беде! Весь мир скорбит вместе с вами!» – читали они в письмах.

Мотоути видел, как таяло и исчезало отчаяние в запавших глазах капитана Одабэ, как весело смеялся и хлопал в ладоши исхудавший, похожий на безбородого старичка Хомма. Даже сэндо Тотими, безразличный ко всему, кроме денег, и тот оживлялся и прекращал свои бесконечные арифметические упражнения, когда приходил служитель с почтой. И если бы все человечество знало, сколько радости и надежд дают письма рыбакам «Счастливого Дракона», управление связи Японии оказалось бы, вероятно, в очень затруднительном положении.

«…Никак нельзя отчаиваться. Конечно, ваши болезни еще недостаточно изучены медициной, но состояние современной науки и прилежное старание врачей позволяют надеяться на самый благополучный исход. Главное – не падать духом. Помните, что лучшие доктора в мире готовы предложить вам свои услуги. Итак, желаем вам скорейшего выздоровления. Крепко жмем ваши руки.

От имени демократической ассоциации женщин Дании…»

Мотоути аккуратно вложил листок в конверт, спрятал письмо в тумбочку и снова откинулся на подушку. В палате было душно, сильно пахло лекарствами и потом. За окнами шел теплый августовский дождь. Быстрые прозрачные струйки стекали по стеклу. Говорят, даже в этих чистых капельках содержатся частицы болезни, муки и смерти. Думать об этом не хотелось. Механик Мотоути натянул простыню до подбородка и прикрыл глаза.

Теперь никто не узнал бы в нем шумного, задиристого парня, который полгода назад препирался с сэндо на борту «Счастливого Дракона». За эти тяжелые, мучительные месяцы высохли его мускулы, кожа стала дряблой, поредели волосы. Лицо приняло мертвенный серо-желтый оттенок, пухлые губы съежились и поблекли. Мать, приезжавшая из Коидзу, стояла на коленях у его изголовья и прятала лицо в подушку, чтобы не видеть того, что сделал с ее сыном проклятый «небесный пепел».

Но изменилась не только внешность механика. Однообразие больничной жизни как нельзя более способствовало изменениям и другого порядка: у Мотоути вошло в привычку думать, сопоставлять, анализировать. Сначала он бешено ругался, рассматривая себя в зеркало, отпускал ядовитые шуточки в адрес лечащих врачей, бранил Нарикава, не уплатившего рыбакам ни иены за роковой рейс. (Сославшись на свои убытки в этом рейсе, владелец «Счастливого Дракона» ограничился тем, что милостиво простил пострадавшим харч и спецодежду, выданные за сезон.) Затем наступил упадок сил, апатия. Обострение болезни у радиста Кубосава подействовало на Мотоути, как и на других больных, самым угнетающим образом. Однако Кубосава оправился от первого приступа, и все воспрянули духом. Начали приходить письма. Многое в них было непонятно механику, и он стал читать газеты. До этого он читал только детективные журналы и выпуски комиксов.

Мотоути не без изумления убедился, что даже доскональное знание похождений неустрашимого героя комиксов, «сверхчеловека», и знаменитых сыщиков не дает еще возможности разобраться в событиях, развернувшихся вокруг взрыва на Бикини. Происходили странные, необъяснимые вещи. Тысячи незнакомых и неизвестных людей в других странах сочувствуют жертвам «пепла Бикини» и требуют запрещения атомного оружия, а японский министр иностранных дел призывает соотечественников сотрудничать с американскими атомщиками. Таинственные, страшные коммунисты, которым место, несомненно, в тюрьме, и губернатор префектуры, человек, несомненно, достойный всяческого уважения и доверия, выступают с одним и тем же предложением: заставить Америку отказаться от проведения испытаний водородных бомб на Тихом океане. У Мотоути голова шла кругом. Но он был самолюбив и горд и не желал обращаться к кому-нибудь с вопросами, тем более что спрашивать, собственно, было не у кого. Правда, больных нередко посещали разные делегации, члены благотворительных обществ, корреспонденты газет. Все они до смерти надоели назойливыми расспросами, бесконечными выражениями елейных соболезнований и просьбами в сотый раз повторить со всеми подробностями рассказ о взрыве. Не у них же было искать ответы на множество вопросов, то и дело рождавшихся в голове!

Да, Мотоути приходилось признать, что знает он очень и очень мало.

Впрочем, не отличались развитием и все его сверстники в Коидзу, и их отцы, и отцы их отцов. События, творившиеся в мире, имели для них значение лишь постольку, поскольку вызывали изменения в налогах, ценах на тунца и на продукты. Помнится, Мотоути вместе с компанией друзей издевался над приехавшим из Токио агитатором – чахоточным юношей в очках. Юноша что-то невнятно рассказывал об империализме и оккупации, употреблял массу непонятных, иностранных слов, и слушали его плохо. Под конец Мот