НОВЫЙ ГОРОД ПО-НАСТОЯЩЕМУ ПЕРЕСТАЕТ БЫТЬ ЧУЖИМ, КОГДА У ВАС В ЭТОМ ГОРОДЕ ПОЯВЛЯЮТСЯ ВОСПОМИНАНИЯ

ЖИТЬ

И НЕ УМЕРЕТЬ

В ПАРИЖЕ

НОВЫЙ ГОРОД ПО-НАСТОЯЩЕМУ ПЕРЕСТАЕТ БЫТЬ ЧУЖИМ, КОГДА У ВАС В ЭТОМ ГОРОДЕ ПОЯВЛЯЮТСЯ ВОСПОМИНАНИЯ

АВТОР

НАТАЛЬЯ ГЕВОРКЯН

Родилась в Москве, окончила международ­ное отделение факульте­та журналистики МГУ. 1979—1980 — Жила в Вос­точной Европе, сотруд­ничала с местными и за­падными изданиями. 1989 — Начала работать в газете «Московские новости».

199В — Перешла на рабо­ту в ИД «Коммерсантъ». 2009 — Стала специаль­ным корреспондентом «Кйммюдяан.ха» в.Ш^и.-же. Автор еженедельной колонки в «Газете.Ки», сотрудничает с телека­налом «Дождь».

 

Мой приятель, только что перекочевавший из Мюнхе­на в Прагу, был уверен, что у меня началась депрессия. С чего бы вдруг? За окнами Париж — лучший город на Земле! Я, правда, не говорю по-французски. Я не знаю, как установить телефон, как подключить Интернет, где купить одеяла и подушки. Я не понимаю, почему такая ужасающая разница в цене на мобильник с контрактом и без контракта. Я не знаю, как отключить отопление. Не знаю, где ближайший продуктовый магазин, где ку­пить шампунь и мыло и какие именно, а заодно — поло­тенца. Совсем не знаю, как объяснить хозяину кварти­ры, которую я сняла, что вот эти чудовищные красные диваны с золотыми цветами мне тут на фиг не нужны. Я не знаю, где в этом городе ИКЕА. У меня еще нет ма­шины, и я не понимаю, где и как ее надо покупать. И где, черт возьми, в этом городе продаются нитки, чтобы при­шить оторвавшуюся пуговицу на единственном пальто, которое я с собой взяла. Какая депрессия! Просто легкая, почти незаметная, совсем крохотная паника.

Я попала в Париж в 2000 году по заданию редак­ции. Они почему-то решили, что четыре столицы, в ко­торых мне доводилось жить, дают гарантию, что я осво­юсь и в Париже. Этот загадочный город возникал в моей жизни до этого дважды. И дважды по разным причи­нам я его не видела. То есть я в нем была, но как бы и не была вовсе. Один раз — на конференции, которая обер­нулась двумя днями сумасшедшей работы. Второй раз со мной случилось то, что и должно случаться в Пари­же — роман: я провела четыре упоительных дня и ночи в небольшой студии в Латинском квартале с молодым человеком, одетым, как клошар, но в галстуке от Диора. И когда генеральный директор сообщил мне, что предстоит открыть корпункт в Париже, а делать это придется мне, я подумала, что это судьба — Париж не простил г невнимания к нему.

С ЧЕГО НАЧАТЬ

История про яйцо и курицу: сначала открыть счет в бан­ке, без которого нельзя снять квартиру; нет, сначала снять квартиру, потому что без адреса в Париже журна­листке из России счет в банке не открывают (впрочем, ей и с адресом-то не очень открывали). А чтобы снять квар­тиру, от меня требовали двухлетнюю стоимость аренды в качестве гарантии. В итоге приятель моего приятеля, француз с приличной кредитной историей, стал моим гарантом, и тут же и счет был открыт, и квартира снята. Теперь надо было получить законное право в этой квар­тире, она же офис, находиться и работать. То есть нуж­ны были журналистская аккредитация МИДа Франции и вид на жительство в стране. И пока все это оформля­ется, хорошо бы не умереть от голода в этой гурманской стране, организовать быт, понять, как оплачиваются сче­та, как сделать так, чтобы они оплачивались в автомати­ческом режиме со счета в банке, научиться пользоваться чековой книжкой, которой здесь пользуются чаще, чем кредитной карточкой. Да! И запомнить кучу цифр: код на воротах дома, ПИН-код новой кредитной карточки, два номера домашнего телефона (один — просто теле­фон, второй — факс, который до сих пор необходим жур­налисту для делового общения) и один мобильный. Да! И купить телек, и подключить его к кабелю, потому что спутниковую антенну на доме XVI века ставить катего­рически запрещено.

Подала документы в МИД для аккредитации. По­даю документы в центральную префектуру Парижа, чтобы, как выяснится позже, только через полгода полу­чить вид на жительство. Без этого работать здесь нель­зя. Молодой чиновник небесной африканской красоты устал от нас всех: поляков и алжирцев, белых и черных, трудящихся и безработных, состоятельных и неимущих. Мы все, желающие по разным причинам жить и даже трудиться в этом прекрасном городе, его достали. Про­изношу вслух то, о чем думаю:

— Вы из Эфиопии?

Молодой человек, рассматривающий мой паспорт, с удивлением отвлекается от документа:

— Да, а как вы поняли?

— Эфиопы очень красивые. Я там выросла.

— Как это?

— Да так, родители там работали.

Он улыбается уже совершенно не по-чиновничьи. И заговорщицки объясняет: «Послушайте, вообще-то вы должны находиться на территории Франции, по­ка оформляются ваши документы. А это может занять несколько недель и даже месяцев. А вы же журналист, вдруг вам понадобится куда-то поехать. Поэтому я вы­дам такую бумажку, которая позволит вам выезжать и въезжать снова». Раздумывая о причудах судьбы и при­роде удачи, выхожу из префектуры и утыкаюсь в Нотр-Дам. Сажусь на первую попавшуюся ступеньку, закури­ваю и, кажется, наконец осознаю, что я в Париже.

 

КОММУНАЛЬНЫЙ АД

Прилетевший из Праги приятель оглядывает меня кри­тически: «Ну ладно. Я думал, все хуже. Пошли покупать подушки и одеяла, а заодно и постельное белье. Хватит играть в цыганку, которая может спать в любой обста­новке». Магазин ВНУ оказывается тем местом, где есть все. Но, увы, такси не возьмешь — слишком близко. Та­щим на себе. Когда доползаем до дома и освобождаем­ся от кучи пакетов, приятель торжественно раскрывает один и вытаскивает из него отвертки, плоскогубцы и от­крывалки, а еще отдельно молоток, а еще гвозди, а еще какую-то продолговатую пластмассово-стеклянную хрень, которая оказалась отвесом для развески картин. Он, видите ли, перфекционист.

— Ты еще скажешь мне спасибо за мои подарки.

Чистая правда. Он купил то, что мне, женщине, и в голову бы не пришло и чем я научилась пользовать­ся с ловкостью, которой от себя не ожидала. Но в Пари­же лучше научиться все отвинчивать и привинчивать самой. Любой вызов мастера мало того, что дико дорог (электрик взял с меня 600 евро за замену двух перего­ревших нестандартных ламп в спальне), но еще и обо­рачивается сутками ожидания, не всегда результатив­ного. Здесь никто никуда не спешит, и к этому надо привыкнуть как можно быстрее. И перестать по этому поводу беситься. Не пришел сегодня? Ну и ладно. При­дет завтра — маньяна, как сказали бы соседи-испанцы, для которых вообще не существует никаких дел, кото­рые нельзя отложить на день-другой.

Когда обнаружилось, что из четырех батарей в столовой работают две, я вызвала мастера и ждала его, подыхая от холода, три дня. Он пришел и сообщил, что дело в трубе, поэтому надо отключить все отопление в доме, слить всю воду, починить трубу, а потом вклю­чить. Если на улице -5°, то его предложение не греет точно. Первую зиму я отчаянно мерзла. На вторую про­дула все трубы буквально за 900 евро. На третью выяс­нила, что по моему контракту эти 900 евро должен был платить хозяин квартиры: если ломается батарея — это моя забота, а все, что в стене, в том числе и трубы, — это забота владельца квартиры. Потому что я сняла так на­зываемую меблированную квартиру. Первые годы сче­та за газовое отопление и электричество были сногсшибательными — в месяц иногда получалось за 300 евро, пока я не выяснила, что котлу примерно столько же лет, сколько пожилому владельцу квартиры, а за эти годы научились делать экономные котлы. И поменять ста­рый на новый — тоже забота хозяина.

Ты приезжаешь в новую страну, ничего не зная про обычную ежедневную рутину. И это достает боль­ше всего. Это, а еще то, что тебя с наслаждением и нема­лой выгодой для себя держат за иностранного лоха, ко­им ты, в сущности, и являешься. И если не сделать над собой усилия, то так будет всегда. Поэтому в какой-то момент я нашла... профсоюз арендаторов меблирован­ных квартир! Я стала его членом за 30 евро, задала им все вопросы, которые вызывали у меня сомнения, и по­лучила в итоге длинное письмо, оригинал которого был отослан хозяину, а копия — мне. Там черным по белому объяснялось, где и когда хозяин меня надул и как соби­рается это делать дальше. После этого получила звонок с извинениями от хозяина и надежду, что с «иностран­ным лохом» мы хоть на какое-то время покончили.

Во Франции надо хранить все счета — от электри­ческих до банковских выписок, от страховых полисов до телефонных — минимум три года. А лучше — пять. А еще лучше — десять. Все. Я в первое время не мог­ла понять, почему здесь так много магазинов канцто­варов, а папки пользуются особым спросом. Поэтому. Эти папки хранят свидетельства о ваших счетах за каж­дый месяц прожитых лет, и вы никогда не знаете, когда и при каких обстоятельствах вам это может пригодиться. Я купила для начала 20 папок. Потом поняла, что хорошо бы для них купить еще специальные коробки. Потом поняла, что основное предназначение почтового ящика — получение счетов. Потом поняла, что почта — главный и самый важный институт во Франции. Рабо­тает как часы. Может служить также банком.

 

АТМОСФЕРА

Первый год

В первый год в Париже я не купи­ла ни одной шмотки. Объяснить и понять это практически невоз­можно. Особенно если живешь в районе, где бутиков больше, чем хлебных лавок. Просто не хотелось. За год я не нашла па­рикмахерской, которая меня бы устраивала. Через год я поняла, что лучший батон называется «традисьон». Через пару месяцев владелец табачной лавки пере­стал спрашивать меня, какие сигареты я хочу. Через полгода я знала лучшие рестораны в сво­ем районе и пару хороших за его пределами.

Два месяца частных уроков французского развязали мне язык. Еще через месяц галерей-щица Рабья, родом из Марокко, занимающая первый этаж моего дома, пригласила меня к себе выпить кофе. Потом я научилась покупать правильное вино. При­выкла ходить пешком. Поняла, что Париж — это набор деревень.

Одним из первых моих гостей был Отар Иоселиани. Он при­шел, осмотрел дом, выпил водки и дал мне правильный совет: «Вторую спальню запри и никому не показывай, а то не будет отбоя от гостей». Я не послушалась его совета. Сегодня на вопрос, не скучно ли мне в Париже одной, улыбаюсь. Если за месяц набира­ется неделя, когда я бываю одна, то это много.

 

АВТОМОБИЛЬ - НЕ РОСКОШЬ...

— Не хотите сэкономить?

— Кто же не хочет!

— Тогда берем машину с пробегом в 5000 кило­метров. Для «Ауди» это ерунда, а цена ниже.

Специально обученный человек по имени Терри купил мне машину в Германии и пригнал ее в Нёйи — богатый парижский пригород, откуда, собственно, на­чал карьеру нынешний президент Франции Николя Саркози. Там у Терри был небольшой, но шикарный автосалон, где самой дешевой машиной, как мне пока­залось, был «Ламборгини». Ему сказали, что он поку­пает машину для русской девушки. Он себе представ­лял русскую девушку в Париже самым стандартным образом: любовница нового русского, ноги от шеи, дура, машину водить не умеет. Встретил меня непривет­ливо, хотя ни одному из внешних параметров я не со­ответствовала. Но не спросил, знаю ли, где руль, — уже неплохо. Мне предстояло впервые вести машину с турбированным двигателем и проехать из точки А в точку Б по неизвестному мне маршруту без карты, GPS или чьей-либо помощи. К тому же на меня со снисходительным любопытством смотрел человек, который был уве­рен, что машину я водить не умею.

От напряжения я даже заговорила на приличном французском. Он мотнул головой в сторону руля:

— Сделаем кружок по району.

Мы сделали. Оказалось нетрудно. И тут он сказал то, чего я боялась больше всего:

— Припаркуйтесь во-о-он между тех двух машин. Кто не парковался в Европе, тот меня не поймет.

Я все время удивлялась, как они тут ухитряются влезать в совершенно мизерное пространство, оставляя с двух сторон по пять сантиметров. И почему никто ни на ко­го не орет, когда машины толкаются бамперами. У ме­ня была маленькая и очень юркая, как оказалось, ма­шина. Правильная для Парижа. Отличная! Я держала экзамен за всех презираемых этим хмырем русских де­вушек, вместе взятых. Я прошла школу езды в Москве — мне ли не справиться! Я должна была доказать этому французу, что он ничего про нас не понимает. Я практи­чески отвечала в этот момент за родину и не могла уда­рить лицом в грязь. Я справилась! Терри уважительно пожал мне руку и сказал:

— Езда на этой машине будет доставлять вам толь­ко удовольствие. Даю совет, как ездить по Парижу. Рас­слабьтесь, держите руль, как птицу, не сжимая, но и что­бы не улетела. И 30 километров в час. Быстрее все равно не получится.

Из Нёйи в Маре я проехала в итоге с помощью чу­десной пары, к которой подбежала на светофоре спросить дорогу, окончательно потерявшись в городе. Па­ра быстро посовещалась и велела ехать за ними — они решили, что проводить меня проще, чем объяснять все повороты.

Теперь я понимаю, что потерялась в трех кварта­лах от собственного дома. Но практически все улицы в Маре с односторонним движением, к чему привыка­ешь со временем, как и к тому, что расстояние, которое ногами проходишь за пять минут, на машине преодо­леваешь за двадцать.

 

У НИХ ТАК ПРИНЯТО

Устроилась в кафе на площади Вогезов с компьютером и пытаюсь работать. Тянусь за сигаретой. Молодой че­ловек за соседним столиком тут же подносит зажигал­ку. Лет ему, как моему сыну, не больше 25. Начинает раз­говор. Пытаюсь остановить, показывая на компьютер: мол, есть дела. Замолкает на минуту, не больше.

— Как насчет ужина?

Отрываюсь от экрана и смотрю на него с любопыт­ством. То, что я на 20 лет старше, не вызывает у меня ни­каких сомнений. Уверена, что и у него.

— В восемь на этом же месте?

Смешно, честное слово. Мальчишка! Наглый к то­му же. Напяливаю очки и строго говорю:

— У меня сын вашего возраста. Юноша понимающе кивает:

— Повезло мальчику. Так как насчет восьми? Здесь у женщин нет возраста. К этой простой мыс­ли привыкаешь не сразу. Особенно после Москвы, где в 25 женщины начинают заниматься коррекцией сво­их юных физиономий и тел. Нелепо объяснять париж­скому продавцу, что мини-юбка — это не для вашей воз­растной категории. Не поймет. До тех пор, пока есть ноги, есть мини-юбка. До тех пор, пока глаза улыбают­ся, есть мужчины. Вам может не захотеться разговари­вать с незнакомцем, но ссылка на возраст — бессмыс­ленное оружие обороны.

Одним из безусловных плюсов моей квартиры был находящийся под соседним домом гараж, плата за пользование коим входила в стоимость аренды. Жить в Маре без гаража теоретически можно, но практиче­ски невыносимо — не припаркуетесь никогда. Впрочем, плюсов у моего жилья гораздо больше. Вход через за­крытый двор, на воротах которого написано «Частная собственность» и который просматривается насквозь дневным и ночным консьержем. Выход из гаража во внутренний двор, что очень полезно, если за вами но­чью погнались отмороженные черные ребята, которым приглянулась ваша тачка.

Еще одно неписаное правило здешней жизни: на Рождество консьержу полагается дарить подарок. Луч­ше всего деньги в конверте. Бутылка русской водки — тоже отличный подарок. И не стоит на этом экономить, потому что если вдруг у вас вырубаются пробки, или рушится балкон, или потек кран, то вы бежите имен­но к консьержу. А если вы вышли и захлопнули дверь, а ключ остался внутри, то вас спасет консьерж, у кото­рого есть дубликаты ключей от всех дверей вашего до­ма. У него есть даже «усы» на случай, если вдруг у вас не заводится машина на третьем уровне под землей. И ес­ли вам повезло с консьержем, то считайте, что вам по­везло с квартирой.

 

«СОВЕРШЕННО БЕЗОПАСНО»

— Мадам, мадам...

Быстро завязываю халат и группируюсь на дива­не. И почему я решила, что если устроюсь у окна поза­горать на вполне жарком уже весеннем солнце, то оста­нусь незамеченной? Выглядываю в распахнутое окно. Двое молодых людей, совершенно гармоничных в зна­менитом гейском квартале Париже, где меня угораз­дило поселиться, пританцовывают на террасе напро­тив моего окна.

— Мадам, а у нас тут терраса, солнце и шезлонги, а также холодный лимонад...

— Рада за вас.

— Приходите радоваться вместе с нами.

Пока я раздумываю, как правильно себя вести в такой ситуации, на террасе появляются еще двое мужчин, один из которых, не глядя на меня, произносит с непе­редаваемой интонацией:

— Совершенно безопасно. Поднимайтесь!

Это точно. Две гомосексуальные пары. Сняли квартиры, разделенные террасой. По утрам, перед тем как уйти на работу, носятся по террасе как сумасшедшие, каждый со своим мобильником. Потом тот, кто вечером освободится первым, забегает в магазин, а тот, кто осво­бодится вторым, выгуливает собачку. Вечером ужина­ют все вместе там же на террасе, обставленной кадками с высокой травой и дивно пахнущими кустами. Поднимаюсь. Пододвигают кресло, ставят на низкий столик холодный лимонад и пепельницу. Это первые французские геи, с которыми я познакомилась. Впрочем, француз лишь один, остальные — датчанин, итальянец и бельгиец. Двое работают в моде. Один — айтишник. Француз — писатель. Узнаю о квартале куда больше, чем за все предыдущие месяцы. Получаю приглаше­ние в турецкую баню — хаммам — за углом, одна или с приятелем, потому что есть смешанные дни. Краткая экскурсия по квартире одной из двух пар. Особенно впе­чатляет ванна: без иронии, все черно-белое и без преу­величения изысканное. Они все знают про российских геев. Я не все знаю про геев вообще. Получаю два СО. Один, смеются хозяева, если использовать музыкаль­ные ассоциации, — легкий блюз, второй — тяжелый рок. Блюза оказалось вполне достаточно. За 10 лет в Пари­же я привыкла жить рядом с этими ребятами, оценила артистичность и тактичность, ни разу не столкнулась с женофобией, не раз пользовалась их отменным вку­сом при выборе еды или предметов интерьера, делила с ними горечь утрат и вникала в личные драмы.

 

МАЛЕНЬКИЕ РАДОСТИ

— А теперь забейте в эту строчку пароль...

На другом конце телефонного провода мужской голос тарахтит что-то очень быстро и совершенно не­понятно. Это мы пытаемся установить Интернет. По телефону. А контракт мне прислали по почте вместе с модемом. И о том, чтобы кто-нибудь приехал за день­ги ко мне домой и установил все эти модемы и пароли, не может быть и речи. Такой услуги ни у одного мест­ного провайдера нет. А вы уже что-то понимаете по-французски и даже что-то говорите, но цифры! Цифры во французском — это катастрофа для новичка. Парень наконец услышал мои страдания и стал медленно диктовать цифры и буквы пароля. Первая появившая­ся интернет-страница воспринимается как серьезная IТ-победа. Маленькие радости новой жизни, от которой уже автоматически ждешь какого-то подвоха.

...Я не могу дотронуться до носа. Поразительное за­болевание. Когда температура поднялась до сорока, ста­ло несмешно. Я еще мало кого знаю в Париже. И точно не знаю ни одного врача. Тупо звоню по всем известным мне телефонам. Откликается один, рядом с которым имя Афоня. Она давно уже француженка, а когда-то была москвичкой. Извиняюсь за беспокойство и про­шу совета. Получаю короткий ответ: завтра утром во столько-то жду вас там-то, пойдем к моему врачу. Дама с прекрасной сединой и бриллиантовыми кольцами, ко­торую я почему-то побаиваюсь с первой встречи, ведет меня к врачу, который пишет что-то на листке бумаги и говорит: «В больницу и срочно. Лучший челюстно-лицевой хирург в версальской больнице. Я ему позвоню. Вот направление». Версальская больница в Версале, то есть не в Париже. Я на машине. Боль ужасная. Благода­рю Афоню и намереваюсь ехать. Она спокойно садит­ся рядом. Потом держит меня за руку, когда мне режут нос без наркоза, потому что какой уж тут наркоз в носу, потом покупает мне кофе, потом едет со мной обратно, покупает лекарства и укладывает в постель. Незнако­мый человек в чужой стране. Появляется и остается на­всегда. И так мне везло всегда, в каждой стране. И про­должает везти, бог знает почему.

 

ПОРА В ЛЮДИ

Антиквар Андре Голованов осмотрел мои пустые сте­ны, усадил в машину и повез в свои «запасники», как он сказал. В хранилище антиквара нашлось несколько со­временных вполне интерьерных картин, которые мы погрузили обратно же в его машину и привезли ко мне.

Вот и отвес для развешивания картин пригодился. По­сле чего Андре снова усадил меня в машину и отвез к се­бе в галерею на левом берегу в знаменитом антикварном «каре» Парижа. Это был вечер открытых дверей. Все ан­тикварные магазины были открыты, лилось шампан­ское и прогуливалась роскошная публика. «Пора в лю­ди», — сказал Андре и засмеялся, отлично понимая, на какое испытание он меня обрекает, забрасывая без под­готовки в гущу парижской светской тусовки. Фильм «Сложности перевода» станет потом моим любимым.

Через полгода после приезда мне позвонили одновре­менно из МИДа и префектуры. Я забрала аккредитацию и поехала получать вид на жительство. Меня пригласи­ли в какой-то кабинет, и человек с лицом и манерами сотрудника госбезопасности сказал: «Вы, оказывается, известная журналистка». Я несколько обалдела и спро­сила: «Поэтому вы мурыжите мои документы полго­да?» Он на полном серьезе: «Надо было нам сказать». Я засмеялась: «Представляю себе эту свою речь!» Он улыбнулся и вручил мне вид на жительство без даль­нейших комментариев. С этого момента мой телефон, факс, мейл были включены во все справочники о жур­налистах, работающих в Париже. Это означает 5-6 сооб­щений и приглашений на пресс-конференции в день по каждому из указанных средств связи. Началась работа. Аллан, хозяин кафе напротив моего дома, задум­чиво смотрит на мои окна. Я пью кофе и смотрю на Ал­лана, потом на окна: что он там увидел? В конце кон­цов он поворачивается ко мне и говорит: «Допей кофе и пойди займись цветами на окнах. Давно пора. Они ни на что не похожи».

Мне становится неожиданно уютно и весело. Во-первых, потому, что я поняла все, что он сказал. Во-вторых, Аллан, 30 лет владеющий вот этим самым кафе и смотрящий на эти окна, сказал это, как своей, как со­седке, как полноценному жителю квартала, и я переста­ла чувствовать себя приезжей. В-третьих, он обратился ко мне на «ты», а это иногда дорогого стоит. Я считаю, что Аллан сделал меня парижанкой. ®

ТРАДИЦИИ

 

Журналистика по-французски

Франция — паршивая страна для журналистской работы. О том, чтобы позвонить ньюсмейкеру и получить комментарий в тот момент, когда вам это нужно, не может быть и речи. «Пришлите факс или мейл, и дня через три мы вам сообщим, готовы ли мы с вами разговаривать на эту тему». Стандартный ответ.

Первое время было такое ощу­щение, что у них тут вообще нет теленовостей, ежедневных газет и информационных агентств. По­тому что если они есть, то какого черта так разговаривать с журна­листом ежедневной газеты.

Потом появятся связи, инфор­мированные коллеги, окольные пути и подходы, знакомства, ланчи и ужины. Потом тебя начнут узнавать. Потом начнут учитывать уровень цитируемости твоей газеты. Потом будут консультироваться всякие ответ­ственные за Россию чиновники.

Самое парадоксальное, когда пресс-службы какого-нибудь ми­нистерства просят тебя написать для них список главных россий­ских газет. Сначала злишься, потому что не понимаешь, как это пресс-службы этого не знают. По­том понимаешь: Россия — не пуп земли, не главный политический и экономический партнер, не ближайший союзник и не опас­ный противник. Россия — одна из многих стран, не более того. Очень полезное знание.