Эмилио Лопес Аранго, Диего Абад де Сантильян

 

Мы считаем, что можно было бы избежать значительной части полемики, идущей уже много лет между анархистами - сторонниками деятельности в рабочем движении и их противниками, если бы дело начали с определения значения основных терминов. Защитникам деятельности анархизма вне и помимо рабочего движения весьма просто брать слово «синдикализм» и синдикалистскую теорию и противопоставлять их требованиям анархизма, впадая в соблазн определять все рабочее движение как синдикализм. Между тем, как слово «синдикализм», так и соответствующая теория возникли значительно позднее, чем анархизм и - более того - чем современное движение организованного пролетариата.

Мы не смешиваем произвольно рабочее движение с синдикализмом. Для нас синдикализм - это революционная теория, которая возникает на пути революции чтобы замаскировать ее цели или подрезать крылья боевому идеализму масс. Совершенно ясно, что мы ни на минуту не можем усомниться в нашем выборе между этой теорией и анархизмом, поскольку считаем, что к свободе можно придти только через свободу и что революция может быть только анархистской, то есть либертарной, или ее не будет вовсе.

Можно ссылаться на то, что синдикализм в своих истоках вдохновлялся анархизмом. Можно приводить имена Пеллутье и его товарищей. Мы не ставим под сомнение их добрую волю и не собираемся разбирать их небольшие ошибки. Но правда в том, что уже у Пеллутье можно было обнаружить некую основу того, что впоследствии нашло свое выражение в известной Амьенской хартии 1906 года. В ней говорилось:

«ВКТ объединяет вне всякой политической школы всех трудящихся, сознающих необходимость вести борьбу за исчезновение наемного труда и патроната... Конгресс заявляет, что эта декларация есть признание классовой борьбы, которую ведут на экономическом поприще трудящиеся, восстающие против любых форм эксплуатации и угнетения, как материальных, так и моральных, осуществляемых капиталистическим классом против рабочего класса.

Конгресс уточняет это теоретическое заявление по следующим пунктам. В ходе борьбы за повседневные требования синдикализм стремится к координации усилий рабочих, к повышению благосостояния трудящихся посредством осуществления немедленных улучшений, таких как сокращение рабочего времени, повышение заработной платы и т.д.

Но эта задача есть лишь один из аспектов работы синдикализма. Он подготавливает полное освобождение, которое может быть осуществлено только посредством экспроприации капиталистов. В качестве метода действий он использует всеобщую стачку и считает, что профсоюз, являющийся в настоящее время объединением сопротивления, станет в перспективе группой по производству и обмену, основой преобразования общества.

Конгресс заявляет. что эта двойная задача, в настоящем и в будущем, проистекает из положения наемных работников, которое тяжелым грузом лежит на рабочем классе и побуждает всех трудящихся, вне зависимости от их взглядов, их политической или философской тенденции, присоединяться к основному объединению, коим является профсоюз.

Вследствие этого, в том что касается индивидуальных лиц, конгресс объявляет полную свободу для члена профсоюза участвовать, помимо его профессионального объединения, в тех формах борьбы, которые соответствуют его философской или политической концепции, накладывая на него, в свою очередь, ограничение: не вносить в профсоюз мнения, которые он исповедует вне его.

В том что касается организаций, конгресс постановляет, что для максимальной эффективности синдикализма экономическое действие должно осуществляться непосредственно против патроната. Поэтому организации, входящие а конфедерацию, будучи профсоюзными группами, не занимаются партиями и сектами, которые вне их и рядом с ними могут иметь полную свободу бороться за преобразование общества».

Амьенская хартия до сих пор считается наиболее полным выражением синдикалистского учения. Оценивая ее так без какой-либо пристрастности, мы не можем не удивляться, как ее могли поддерживать анархисты и как ее можно обсуждать в наших собственных рядах. Увещевание Малатесты, призвавшего не смешивать анархизм с синдикализмом, кажется нам излишним. Ведь если эта амьенская декларация не есть полное отрицание анархизма, то уж не знаем, что она такое.

Французская ВКТ находилась посреди борьбы между анархистами и алеманистами, с одной стороны, и гедистами и другими тенденциями реакционных социалистов, с другой. Амьенская декларация под предлогом освобождения пролетариат от последствий споров между анархистами и гедистами намеревалась закрыть двери перед обеими тенденциями. Но в действительности она закрыла их для анархизма, которому современное французское рабочее движение обязано своим существованием. Последующие события, вплоть до наших дней, четко продемонстрировали, что Амьенская декларация имела лишь один эффект - исключение анархистского влияния из организованного рабочего движения. И за такое исключение выступили сами анархисты!

Сравним деятельность французских товарищей, которые мечтали о создании политически нейтральной среды в рядах пролетариата, с примером анархистов Аргентины, которые ценою громадных жертв отстаивали либертарные цели рабочего движения. Помимо последней по времени атаки 1920-1922 гг., отбитой нами с напряжением всех сил, мы столкнулись, например, с атакой 1915 года, в связи с IX конгрессом ФОРА, когда противники нашего движения, в массовом порядке вступившие в организацию в 1914 году, чтобы легче доминировать в ней, смогли на время сколотить большинство, проголосовавшее за исключение рекомендации в пользу анархистского коммунизма из статутов федерации. Меньшинство с первого же момента понимало, что без анархистской цели и анархистского вдохновения рабочему движению будет недоставать революционной ценности. И прежде всего оно не сможет стать инструментом действия и пропаганды в пользу полной свободы. Понимание этого положило начало долгим месяцам упорной борьбы, пока явно деструктивные решения не были отменены.

Еще более четко, чем во французском синдикализме, как нам кажется, проявилось некогда намерение двигаться по пути идейной нейтральности на профсоюзной почве в Испании. В этой стране, бастионе анархистского рабочего движения, в 1888 году возникло намерение объединить всех организованных трудящихся под общей шапкой, исключая особые политические тенденции. Это была несчастливая идея, порывавшая со всеми революционными традициями, и, конечно же, она не могла привести к успеху. Рабочее движение в Испании, весь организованный пролетариат, с момента своего возникновения сознавало свои силы и смысл своей борьбы, поэтому было безумием уводя тысячи трудящихся от их освободительных идей в катастрофу количественного роста сил рабочей организации. За 2 года до «синдикалистского» конгресса в Барселоне в манифесте барселонской локальной федерации, опубликованной 11 мая 1886 г. а «Бандера сосиаль», говорилось: «Цель социальной революции охватывает следующие три пункта. Ликвидация государства. Экспроприация тех, кто присвоил себе всеобщее достояние. Организация общества на основе труда тех, кто способен заниматься производством; помощь тем, кто на это не способен, и тем, кто утратил способность к этому; интегральное физическое и научное образование для будущих производителей». В забвение этих целей, предусматривавших в первую очередь ликвидацию государства, в мае 1888 г. была создана Федерация сопротивления капиталу. Создатели были убеждены в том, что само сопротивление капиталу служит достаточно крепкой нитью, связующей различные части рабочего движения. Между декларацией принципов, принятой на этом конгрессе и несомненно написанной самими анархистами, и синдикализмом, победившем в Амьене, огромная разница. Но и здесь анархизм как непосредственный вдохновитель рабочего движения оказался под угрозой. Вот почему знаменитая Федерация сопротивления капиталу, базировавшаяся, без сомнения, на куда более ясных идеях, чем французский синдикализм, влачила всего лишь жалкое существование и прекратила его, распавшись и расчистив место для рабочего движения, которое гордится своими анархистскими идеями. Организованный пролетариат дошел уже до такого уровня своего духовного развития, что от него потребовали отказа от своих идей ради борьбы против якобы общего врага - капитализма. Это все равно что требовать от честных верующих тысячелетней давности отказаться от различия в концепциях о божественной природе ради создания общего единого фронта для борьбы с атеистами.

Если бы анархизм был просто философской концепцией, литературной школой или религиозным мифом, лишенным реального содержания в народной жизни, было бы нетрудно выработать идейный синтез. Достаточно было бы, чтобы некий гений по примеру древних пророков создал евангелие от свободы и чтобы учитель обзавелся достаточным количеством учеников, чтобы распространить свои доктрины в мире верующих.

Люди верят в то, чего вне реальности. Вера - великий вдохновитель социального прогресса. Те, кто верит, всегда одерживают победу над скептиками. Но сохранение человеческого религиозного духа в социальных доктринах имеет гибельные последствия - их превращение в поклонение идолам. Результатом становятся отказ от личности, отрицание индивидуального прогресса, духовное рабство человека, который доверяет дело изменения мира внешней по отношению к нему силе.

Мы часто слышим от товарищей, верящих в синтез анархистского идеала, что не могут правильно истолковать анархизм те, кто не разбирается в доктринах учителей. Они устанавливают, таким образом, две категории сторонников: те, кто знаком с философскими основами и умеют отличить Прудона от Кропоткина и Бакунина от Толстого, и верующие, неспособные разобраться в различных трудных мыслительных абстракциях. И, естественно, среди первых все больше тех, кто удаляется от социальной борьбы или все чаще погружается в плачевные противоречия, а вторые с их верой и энтузиазмом, напротив, сохраняют анархистский дух и завоевания, достигнутые народами в длительной борьбе с господствующим деспотизмом.

Реальное выражение нашей борьбы и предначертание новых моральных завоеваний на трудном пути человечества состоит в том, что анархизм отличается от религиозных верований и политического мессианства. Анархист - человек веры: он верит в прогресс, в культуру, в качества, отличающие человеческое существо от других животных. Но он не вверяет никакому гению решение проблем жизни. Он ориентируется на свой идеал - Справедливость; его культ - это Свобода; его надежда - общее благо. И чтобы завоевать эти человеческие атрибуты он стремится к всеобщему счастью, веря только в свои собственные силы и не рассчитывая только на силу других индивидов.

+ + +

 

Люди, которые верят в то, что они обладают анархистской верой и продолжают дело учителей, пытаются сойти с пути революционной пропаганды среди пролетариата. Оказавшись в окружении социального движения после добровольного ухода из наших рядов, они претендуют на то, чтобы соединить две крайности социализма - авторитарный и либертарный социализм.

Единственный аргумент, который они приводят - это опыт прерванной революции. Они основывают свою проповедь на реальности исторического движения, на неизбежной жестокости, порожденной господством людей и классов, на моральной дезориентации, вызванной войной и истерией тех, кто хотел бы питать свою изголодавшуюся личность плодами жестокой бойни.

Для обновленцев, ослепленных милитаризацией пролетариата и обманутых красной волной, завершившей трагедию 1914 г., события 1917 года полностью изменили ход истории, опровергли пророков, которым верили больше всего, и разрушили веру народов в освобождение, не повторяющее ужасы религиозного деспотизма и государственной жестокости. Революция, заявляют они, - это проблема силы, диктатуры, авторитарности. А анархизм, находящийся в фундаментальной противоположности к организации насилия и сохранению диктаторских властей, которые ограничивают человеческую свободу и превращают пролетариат в своеобразного палача, не понимает, по их мнению, опыт войны и связанные с этим насущные потребности настоящего момента.

Эти обращенные в идеал диктатуры, в политическое мессианство и государственническую теологию сходятся с верующими в марксизм. Но чтобы удержать свои старые, добровольно оставленные позиции, они настаивают на своем отличии от ортодоксальных марксистов. Мы, заявляют они, согласны с диктатурой пролетариата только если она осуществляется через экономические органы пролетариата. Этой небольшой деталью они отличаются от тех, кто требует политической власти для рабочего класса, власти, которая должна вершиться авангардной политической партией. Однако анархо-большевики, как и диктаторские коммунисты поддерживают необходимость государства временного характера с целью организации сил революции и выступления единым фронтом против сил контрреволюции.

Они хотят сделать анархизм соучастником этих очевидных искажений, этого авторитарного извращения рабочего движения, вдохновленного порученцами Третьего Интернационала и диктатом Москвы. Чтобы оправдать защиту единых фронтов с большевистскими партиями, они ссылаются на аргументы, надерганные из статей Малатесты, Фаббри, Фора и многих других современных активистов. И чтобы заставить борющихся в наших рядах трудящихся поверить, будто большевистский феномен находит свое объяснение в доктринах предшественников, они искажают мысль Кропоткина и Бакунина, превращая их размышления над проблемами революции в вульгарное оправдание политической власти, затеянное коммунистами-государственниками.

Бесстыдство фарисеев в их отступлении перед марксистским сектором не знает границ. Согласно им, Кропоткин предвидел возможность переходного государства,... управляемого анархистами, а Бакунин проповедовал веру в диктатуру, упоминая о возможности рабочей диктатуры в конвульсивный период революции. Малатеста, Мелья, Фор, Фаббри, Роккер, Неттлау и т.д. также были якобы согласны признать за неизбежность авторитарное извращение революционного движения, порожденного русской революцией. Конечно же, дела всегда имеют большую ценность, нежели слова. От русской революции не осталось даже маски диктатуры пролетариата. Рабочее государство превратилось в буржуазное, а коммунизм - в политическое и экономическое проявление новой привилегированной и правящей касты. Какой же опыт могут почерпнуть из этой революции обратившиеся в большевизм? Не желая признать свою ошибку и разорвать компромиссы с московскими диктаторами, они настаивают на отличии их анархо-большевизма от диктаторского коммунизма. Но они остаются при фундаментальной ошибке, доверяя диктатуре миссию преобразования буржуазного мира и победы над капитализмом милитаризованной силой пролетариата.

Провал российского коммунизма означает в то же самое время упадок идеи диктатуры пролетариата и рабочего государства. Если большевики потерпели провал в своем намерении преобразовать общество сверху, то потому, что они использовали дурные средства. И нельзя защищать систему пропаганды, имевшую столь трагические последствия для революционного движения, полагая, что другие люди при тех же обстоятельствах придут к иным результатам.

+ + +

 

Практика парламентаризма - хотя бы уже потому что она обособляет соглашательскую деятельность социалистов и все больше отдаляет их от позиции социалистической стороны - служила для утверждения в общественном движении всех стран нынешних доктринальных установок. Тех, кто признает политику как средство перехода к классовому сотрудничеству и «хорошему правительству», называют реформистами; тех, кто основывает триумф революции на прямом действии, - революционерами.

Возможно, эти определения служили на протяжении длительного периода относительного спокойствия, который закончился с объявлением европейской войны, чтобы отличать друг от друга различные движения по форме тактического использования классовой борьбы. Однако вначале великая бойня, а затем и русская революция - мощные ферменты диктатур, управляемых марксистским авторитаризмом, - лишили основания всякое оправдание старой концепции революции. Могут ли отвечать надеждам анархистов доктринальные туманности синдикализма, который объявляет себя нейтральным перед лицом борьбы тенденций, преобладающих в рабочем движении?

Необходимость реагировать на авторитарные проникновения в революционную пропаганду обязывает анархистов защищать свою доктринальную позицию и вступать в серьезные конфликты с теми, кто кажется идейно близким к ним. И первая школа, на которую натыкается анархизм, возобновив свое продвижение после короткого периода нерешительности, - это как раз классический синдикализм, эта аполитическая теория, поставленная в центр революционного движения.

Аполитические реформисты встали на дорогу диктатуры. Они противопоставляют коммунистической формуле «диктатуры пролетариата» и рабочего государства классическую оговорку: «вся власть синдикатам». Однако в действительности, исключая политическую тенденцию коммунистов и их явные диктаторские рецепты, нейтральный синдикализм фактически признает все сущностные элементы марксизма: он основывает на экономическом господстве капитализма осуществление экономических целей, исключающее любую политическую и идеологическую определенность.

Вот он, менее известный выразитель реформизма! На протяжении многих лет социал-демократические вожди, которые одновременно руководили (и руководят) менее активным, но в количественном отношении более многочисленным пролетариатом, пытались разделить рабочий лагерь на две различные зоны влияния. Себя они именовали партийными социалистами и старались стать депутатами, сенаторами и даже министрами в реакционных правительствах, осуществляя классовое сотрудничество в ущерб самым элементарным правам трудящихся. И в то же самое время в профсоюзах они делали вид, что защищают экономические улучшения, вырванные у капитализма, и определяли ориентацию профдвижения, будучи бывшими рабочими, которые были завоеваны капиталистической средой, оказались фактически в лагере реакции и превратились в безликих лакеев капитализма.

Причины упадка революционного рабочего движения - группы, менее многочисленной, но более активной, которая до европейской войны удерживала свои авангардные позиции, пытаясь с помощью критики препятствовать любым шагам социал-демократических вождей, - реформистского отклонения тенденции, казавшейся результатом нашей пропаганды и солидной работы, проделанной анархистами на протяжении полувека революционной агитации и героической борьбы, мы должны искать в туманности доктрин чистого синдикализма. Синдикализм не смог стать доктриной, несмотря на усилия некоторых теоретиков, стоявших на пограничной полосе, отделяющей марксизм от анархизма. Поэтому он подвергался и подвергается воздействию со стороны всех политических провалов и всех претендентов на лидерство в рабочих профсоюзах. Должны ли мы упорствовать в нейтралистской ошибке, настаивая на сохранении гибридной тенденции, которая отрицает основы анархистской доктрины и пытается найти революционные мотивы в экономическом факторе, исключая любую моральную или политическую идею?

Аполитичность - это отрицание любой веры в будущее человечества, которое может быть осуществлено только через идеи. Ведь идеи конкретизируют надежды, и подавить идеи в нашей индивидуальной или коллективной жизни означало бы пытаться вычеркнуть из нашего сердца всякие надежды и стремления к справедливости, свободе и благополучию. Нейтральные синдикалисты, систематически отвергающие любой компромисс с тем, что они именуют «догмами», следуют фаталистической концепции марксизма: они верят в индустриальное развитие наций и во все более растущую и всепоглощающую способность капитализма создавать в народах и отдельных людях свойства, необходимые для подготовки и осуществления революции. Но сам исторический материализм объясняется экономической реальностью и прежним социальным опытом, которому недоставало этического содержания свободного человека для того, чтобы пропагандировать новую жизнь. Поэтому трудящиеся никак не могут использовать этот капиталистический инструмент в сложном и трудном деле преобразования нынешнего мира рабов в мир свободных людей.

Тенденции, отвергающие «пристрастные» идеи и находящиеся на занимают половинчатую позицию в социальном вопросе, никогда не смогут довести до конца революционную работу универсального плана. (Универсальным в данном случае является то, что охватывает человека и общество в их этических и материальных основах). А синдикализм, который даже не стоит на половинчатой позиции с того момента, как стал пытаться сохранить нейтральное положение по отношению ко всем идеологиям, тем более не может превратить трудящихся в революционную силу, действующую в соответствие с политическими и экономическими условиями социальной среды, и выработать в сознании человека новые ценности, идеи свободы и справедливости, коим надлежит избавить народы от первородного греха - рабства.

Повторяя ошибки социал-демократии и усвоив программу политических вождей реформистского синдикализма, большевики создали свое собственное профсоюзное движение, подчиненное их партии. В действительности Красный Интернационал (профсоюзов, - прим. перевод.) - ни что иное как экономический придаток Третьего Интернационала. Для российского коммунистического правительства синдикализм - это политическое средство, которое облегчает его влияние в рабочем движении и дает ему могучее оружие для нейтрализации воздействия революционной пропаганды анархистов. Разве Красный Интернационал не выполняет для правительства Москвы ту же самую роль, что и «желтый» Амстердамский Интернационал, служащий реакционным инструментом европейских правительств?

Вот почему для освобождения трудящихся из-под влияния предателей, нашедших прибежище в Амстердамском Интернационале, недостаточно придать синдикализму революционную ориентацию. Москва также является штаб-квартирой перебежчиков к диктатуре и реакции, лакеев мирового капитализма. Если мы подтверждаем этот упадок так называемого революционного рабочего движения, если констатируем, что Москва следует той же самой реформистской линии, что и Амстердам, - зачем настаивать на освобождении рабочих профсоюзов для влияния реформистов, которые симулируют революционные намерения для того, чтобы обратить трудящихся в свою веру и эксплуатировать их незнание в пользу якобы революционной политической партии?

Причину частых отклонений синдикализма следует искать в его идеологическом сиротстве. Классовый интерес не создает у трудящихся высших этических понятий, не освобождает их от заразы различных видов авторитаризма, которые носятся в воздухе. И единство рабочих существует только пока спор идет о чисто экономических вопросах. Материальное развитие наций, капиталистическая концентрация, технические усовершенствования и т.д. развили продуктивные способности и качества в пролетариате. Но этот индустриальный прогресс, чьи успехи идут на пользу привилегированного меньшинства, не создает сам по себе революционных ценностей в сознании рабов.

Если мы не придем к логическому заключению, что трудящиеся не смогут освободиться от ига наемного труда, если освободятся морально от господства религий, чьим насильственным и угнетательским синтезом служит государство, нам трудно будет объяснить контраст между материальным прогрессом человеческих обществ и малым этическим прогрессом народов.

+ + +

 

Тому, кто хотел бы сделать из синдикализма отдельную доктрину, нейтральное поле, которое заключает в себе и одновременно отрицает любые политические и философские теории, должен послужить уроком опыт последних лет. Наиболее мощные в количественном отношении рабочие организации оказались неспособны к решительному действию перед лицом революционных событий. И было достаточно, чтобы на сцене оказалась политическая тенденция, основавшая на массовом активизме триумф новой диктаторской системы, чтобы рабочее движение сбилось с курса и пошло в направлении, намеченном оппортунистами.

Чтобы объяснить неудачу синдикализма, погрязшего в политической борьбе различных марксистских групп, говорят, что вожди предали массу. Но где же доктрина этого нейтрального синдикализма, которая не давала бы трудящимся попасть под влияние профессиональных политиков? И в чем коренится сила организации, основанной на экономических потребностях, если это классовое условие не мешает рабочим действовать на почве, противоположной синдикализму, и помогать политическим движениям, которые соблюдают верность экономическому рабству и увековечивают его?

Профсоюз - не доктрина, это средство действия, хорошее или плохое, в зависимости от того, какие идеи обсуждаются в его рядах и определяют его ориентацию. Профсоюзы, созданные на экономической основе капитализма, занимаются экономическими проблемами, имеющими простое решение: борьбой за лучшую зарплату, за сокращение рабочего времени и т.д. И только при условии, что эти органы организованного труда соглашаются с революционной идеологической направленностью, они становятся действительным героическим оплотом лучшего мира.

Фундаментальные проблемы революции не обсуждаются внутри профсоюзов только потому, что входящие в них принадлежат к тому или иному предприятию или профессии. Орган может объединять в целом трудящихся для достижения непосредственной цели: борьбы против эксплуатирующего их буржуа. И здесь начинается и заканчивается классовая солидарность... Только трудящиеся как люди мысли, на основе своих идей и своего духа ставят действительную проблему революции и превращают синдикальный лагерь в почву, пригодную для любых политических и экономических попыток.

Признавая рабочее движение как средство борьбы, нельзя впадать в путаницу и недопонимание в отношении различных и антагонистических политических и философских тенденций. Но если из синдикализма хотят сделать костяк для любых социальных теорий и каждая фракция роется в его абстрактных декларациях, чтобы обрести поддержку и захватить руководство профсоюзами, расхождения не смягчаются, а выступают все резче, и ожесточенная борьба всегда заканчивается распадом организаций-мастодонтов, которые удерживаются на основе дисциплины и диктатуры.

Синдикалистская теория - о самодостаточном синдикализме - находится в постоянном противоречии с фактами. Рабочие организации, которые провозглашают политическую и идеологическую абстрактность и доходят до исключения из своих рядов недисциплинированных, впавших в грех критики действий вождей, не являются свободными. В любом унитарном профсоюзе, в любой унитарной федерации легко обнаружить преобладание той или иной политической фракции - обычно более реформистской - которая навязывает свою точку зрения всем членам и втайне попирает это классовое единство, стремясь превратить синдикализм в простое политическое средство.

Подчиняясь господству социал-реформистских вождей, наиболее крупные рабочие организации в Европе подыгрывали буржуазии во время последней войны. И те же самые профсоюзные организации, вопреки своей идеологической «нейтральности», ведут чисто политическую работу, забывая о своей роли экономических органов борьбы против капитализма.

Большевистский и фашистский феномен - два взаимодополняющих проявления одной единой диктаторской тенденции - стал возможен только вследствие неспособности пролетариата разрешить кризис капитализма в свою пользу. Провал абортированной русской революции объясняется не отсутствием революционных сил. Она дегенерировала в чисто политическое движение, поскольку рабочие организации находились под влиянием марксистских вождей и служили вывеской для профессиональных политиков.

Организованному трудящемуся классу могло хватить силы для совершения дворцовой революции, но дворцовая революция - это не социальная революция. Своей организованной силой синдикализм оказал помощь установлению диктатуры - большевистской в России и фашистской в Италии. И та же самая активность пролетариата перед триумфом реакции - разве не демонстрирует нам она импотенцию синдикализма как революционной доктрины?

+ + +

 

Некоторые анархисты упорно пытаются «сконструировать» «экономическую доктрину», синдикализм, который не основан на классовом интересе и борьбе классов. Чтобы отличить их синдикализм от реформистских рабочих организаций, они добавили к нему определение «революционный». И полагают, что тем самым они установили разницу в доктрине, в то время как всего лишь отметили разнообразие «средств» действий синдикализма для достижения его ограниченных экономических целей.

Революционный синдикализм, синдикализм прямого действия, даже когда он провозглашает социально-революционные намерения и отрицает историческую преемственность с капиталистическим государством, остается ничем иным как формой борьбы пролетариата против класса хозяев. Он отличается от марксистского корпоративизма по средствам, которые он использует для достижения привилегированных уступок: прямой стачке, признаваемой вплоть до своих крайних последствий, саботажу, бойкоту и другим средствам, отвергаемым социал-реформистами, врагами любого акта, могущего повредить интересам класса хозяев и угрожать стабильности государства.

Анархист не может уклониться от возможностей борьбы на экономической почве и должен отдавать значительную часть своих сил профессиональным организациям пролетариата. Поэтому революционный синдикализм, синдикализм прямого действия является для него «хорошим» средством революционной пропаганды и революционного действия. Именно благодаря его концепции социальных проблем, его революционному темпераменту революционная форма синдикализма противостоит марксистскому корпоративизму и коллаборационистским маневрам рабочих вождей.

Но этот революционный синдикализм, сохраняющий свой подрывной характер и революционную ориентацию, свою непримиримость и не идущий на политику сотрудничества, действует не потому, что является некоей социальной целью и выдвигает специфическую формулу настоящей революции. Он действует только потому что воплощает намерение вести непрерывную борьбу и продолжать сопротивление против капиталистического господства. Если забывают о том, что синдикализм - это «средство» и в то же самое время следствие нынешнего экономического режима, если социальная цель рабочих организаций основывается на определении «революционный» при очевидном забвении политических и этических факторов, не подчиненных этой реальности капиталистической системы, - не утрачивает ли эта доктрина всякую силу и не нарушаются ли принципы анархизма?

+ + +

 

Если освободительная борьба народов - всего лишь результат экономической необходимости, то синдикализм - выражение биологических сил, придающих импульс массам к чисто инстинктивной борьбе - содержит в себе, как движение реакции против привилегированного класса, и революционный «метод» и революционную «доктрину». Он находит решение социальных проблем с помощью насильственного акта, который принуждает капиталистов отказаться от своей опеки над наемными работниками. Но мы, анархисты, знаем, что рациональное решение человеческой проблемы не в этом, не в пролетаризации нынешних хозяев. Если с помощью революции, совершенной на манер государственных переворотов или политических раскатов, рабочие организации устанавливают контроль над промышленностью, торговлей и финансами, исчезает ли в результате этого наемный труд? Нет. Исчезает классический капитализм, старая каста привилегированных, нынешний класс хозяев; но на их месте утверждается капитализм профсоюзов.

Мы не должны забывать, что профсоюз как экономическое следствие капиталистической организации - это социальный феномен, порожденный необходимостью соответствующей эпохи. Сохранять эту структуру после революции - значит то же самое, что сохранить причину, ее породившую - капитализм.

Мнимая доктрина революционного синдикализма - это фикция. Мы, анархисты, признаем синдикаты как средство борьбы и стремимся по возможности вписать их в наши революционные концепции. Но подчинять поэтому наши идеи этой экономической побудительной силе на большом протяжении было бы провалом в глубокую бездну, из которой нечего было бы и пытаться выбраться. Ведь мы стали бы отрицать сами себя как люди с высшими идеалами и взглядами, не ограниченными созерцанием болезненной панорамы, открываемой нам «классовой борьбой». То есть: мы не хотим, чтобы над нами духовно господствовал профсоюз; мы хотим доминировать в профсоюзе. Иными словами: использовать профсоюз для пропаганды, защиты и утверждения наших идей в рядах пролетариата.

Чтобы смочь объять дело народа, чтобы он не страдал непосредственно от кнута тирании или от жестокого и убийственного голода, необходимо, чтобы мозг находился в согласии с тем, что диктует сердце. Чувство играет свою принципиальную роль в борьбе против деспотизма. Вот почему анархизм более чем когда-либо - это стремление к справедливости, а справедливость - продукт этического сознания . Она утрачивает свою силу при кодификации в результате упрощенных и утилитарных критериев эгоистов и сбившихся с пути.

Проблема состоит в том, чтобы дать жизнь чувствам, идеям и надеждам. Теоретики, предлагающие нам готовую, просчитанную холодной головой систему, могут лишь истолковывать возможности эпохи. В их теориях нас вдохновляет преимущественно именно эмоциональная сторона, а не импровизации материального порядка, являющиеся некоей догматической структурой. И вот почему мы, анархисты, хотя и ценим экономические теории предшественников и почти грезим, читая описания воображаемого общества будущего, представленные нашими писателями, гораздо большее значение придаем этическому фундаменту анархизма, чем наброскам анархистской жизни на бумаге...

Нужно жить минутными движениями и прилагать к фактам метод, выведенный из анархистской цели. Необходимо создать на основе широкого социального сценария базу для творческой деятельности. Нужно нашими действиями придать ценность делу, призванному заложить фундамент революционной пропаганды в ее упорном побуждении к ниспровержению. Для этого у нас есть идеал свободы и справедливости, который более чем когда-либо является чувственным идеалом. И этот ориентир, направляющий наши шаги, не позволяет нам погрязнуть в скользкой трясине политики и попасть в ловушки, в которые нас ведут те, кто торгует рабочим освобождением.

Невозможно доверить «чистой доктрине», которой не придают ценность повседневное индивидуальное и коллективное поведение, миссию разрушения этических преград, препятствующих прогрессу революции. Во имя идей свободы создают новый деспотизм. С помощью лозунга экономического освобождения пролетариата так называемые социалисты навязывают пролетариату диктатуру меньшинства. Происходит подрыв концепций свободы и справедливости, подчиняемых выгодам партии и интересам камарилий, поддерживающих ее право вершить судьбы мира.

+ + +

 

Рабочее движение - наиболее широкий сценарий социальной борьбы - следует той же путанице, что и перед великой войной в различных странах с преобладанием индустриального развития. Можно сказать, что последний опыт нимало не способствовал прояснению идей и тактики борьбы, несмотря на то, что именно профсоюзы самым непосредственным образом страдают от влияния социальных тенденций, преобладающих в развитии революционных событий послевоенного периода.

Объяснение этого феномена следует искать в политических