О том, как горюющие друзья пошли наперекор условностям. О том, как были сожжены Магические Узы. О том, как каждый друг удалился своим путем

 

Смерть – это личное дело каждого, и она порождает печаль, отчаяние, жгучие муки или холодную философию. Похороны, с другой стороны, – это момент социальный. Вообразите, что вы поехали на похороны, не отполировав предварительно свой автомобиль. Вообразите, что вы стоите у могилы не в лучшем своем черном костюме и не в лучших своих черных ботинках, сверкающих как зеркало. Вообразите, что вы послали на похороны цветы, не снабдив их карточкой, доказывающей, что вы исполнили долг приличия. Похороны, как никакая другая социальная функция, подчинены точному и строгому ритуалу, определяющему каждый шаг человека. Вообразите, какое поднимется негодование, если священник попробует изменить свою проповедь или хотя бы придать своему лицу иной оттенок грусти. Подумайте, как были бы все шокированы, если бы в зале, где происходит отпевание, были поставлены какие‑нибудь другие стулья, а не эти желтые складные пыточные аппараты с узкими и жесткими сиденьями. Нет, пока человек умирает, его могут любить, ненавидеть, оплакивать, но стоит ему умереть, и он превращается в главное украшение официального общественного празднества, исполненного всяческих сложных формальностей.

Дэнни умер всего два дня назад, но он уже перестал быть Дэнни. Хотя лица людей были омрачены благопристойной печалью, в их сердцах царило радостное возбуждение. Правительство обещало военные похороны всем своим бывшим солдатам, буде они того пожелают. Дэнни был первым скончавшимся экс‑солдатом Тортилья‑Флэт, и Тортилья‑Флэт приготовилась критически наблюдать, как правительство выполняет свои обещания. О смерти Дэнни уже сообщили в форт, и его тело было набальзамировано за счет правительства. Свежеокрашенный орудийный лафет уже дожидался на артиллерийском складе, а на нем лежал аккуратно сложенный новый флаг. В приказе на пятницу уже говорилось:

«С десяти до одиннадцати утра – похороны. В эскорт назначаются эскадрон А одиннадцатого кавалерийского полка, оркестр одиннадцатого кавалерийского полка и стрелковый взвод».

Разве этого было недостаточно для того, чтобы все женщины Тортилья‑Флэт бросились в Монтерей глазеть на витрины универмага? Весь день по улицам Монтерея бродили смуглые ребятишки, выпрашивая в садах цветы для похорон Дэнни. А ночью те же самые дети посетили те же самые сады, чтобы пополнить свои букеты.

Гости явились на вечеринку в своих лучших нарядах, и теперь за два дня нужно было почистить эти наряды, выстирать их, накрахмалить, починить и выгладить. Всюду царила суматоха. Возбуждение не выходило за рамки приличий, но все‑таки было скорее радостным.

Вечером второго дня друзья Дэнни собрались в доме Дэнни. Туман первого потрясения и похмелья рассеялся, и теперь они были в ужасе: из всех жителей Тортилья‑Флэт только они, больше всех любившие Дэнни, больше всех от него получившие, – только они не могли пойти на похороны Дэнни. Сквозь мутные потемки головной боли они и раньше осознавали эту страшную трагедию, но теперь она стала конкретной реальностью, и надо было искать выход. Их одежда и вообще никуда не годилась. Вечеринка же состарила их штаны и рубахи на много лет.

Чьи штаны не порвались на коленях? Чья рубаха была без прорех? Умри кто‑нибудь другой, они могли бы занять приличные костюмы, но все до одного обитатели Тортилья‑Флэт собирались теперь на похороны, и, разумеется, в лучшей своей одежде. Только Коки Риордан не мог пойти, но Коки находился в карантине из‑за оспы, а с ним в карантине была и его одежда. Можно было бы выпросить или украсть денег на один хороший костюм, но о том, чтобы раздобыть деньги на шесть костюмов, не приходилось и мечтать.

Вы скажете: неужели они так мало любили Дэнни, что не могли пойти на его похороны в лохмотьях? А вы пошли бы в лохмотьях, когда все остальные блистают роскошью нарядов? И разве пойти на похороны Дэнни в лохмотьях не значило бы проявить к нему даже больше неуважения, чем вовсе на них не пойти?

Отчаяние, сжимавшее их сердца, не поддается измерению. Они кляли свою судьбу. Сквозь открытую дверь они увидели, как мимо прошествовал Гальвес. Гальвес купил новую одежду для похорон и надел ее за сутки вперед. Друзья сидели, подперев головы кулаками, сломленные своим несчастьем. Они уже обсудили все возможности.

Пилон впервые в жизни пал до того, что начал говорить ерунду.

– Каждый может, конечно, попробовать ночью украсть себе костюм, – сказал он.

Но он знал, что сказал глупость, так как в эту ночь все костюмы будут лежать на стульях рядом с постелями своих хозяев. Пойти красть костюм значило бы пойти на смерть.

– »Армия спасения» иногда выдает одежду, – заметил Хесус Мария.

– Я был там, – отозвался Пабло.– У них на этот раз было четырнадцать платьев, и ни одного костюма.

Судьба была против них. Вошел Тито Ральф – из его нагрудного кармана торчал кончик нового зеленого платка. Но его встретили так враждебно, что он удалился, виновато пятясь.

– Будь у нас неделя, мы могли бы потрошить каракатиц, – героически сказал Пилон. – Но похороны завтра. Мы должны смотреть правде в глаза. И на похороны мы пойти можем.

– Каким образом? – спросили друзья.

– Оркестр и провожающие пойдут по мостовой, а мы пойдем по тротуару. Вокруг кладбищенской ограды растет высокая трава. Мы спрячемся там и все увидим.

Друзья посмотрели на Пилона с благодарностью. Они знали, что его острый ум без устали взвешивал каждую возможность. Но посмотреть на похороны – еще не самое главное. Куда важней самим показаться на похоронах. Однако другого выхода не было.

– Из этого мы должны извлечь урок, – сказал Пилон. – Нам следует позаботиться, чтобы у нас про запас всегда имелся хороший костюм. Никогда нельзя знать заранее, что может случиться.

Больше они об этом не говорили, но чувствовали, что потерпели поражение. Всю ночь они бродили по городу. Какой палисадник в ту ночь не лишился лучших своих цветов? Какое цветущее дерево осталось нетронутым? Утром яма на кладбище, готовая принять тело Дэнни, совсем исчезла под грудой лучших цветов из лучших садов Монтерея.

Готовя свои эффекты, Природа не всегда проявляет тонкий вкус. Правда, накануне Ватерлоо шел дождь; сорок футов снега отрезало путь отряду Доннера. Но в пятницу погода была чудесная. Солнце светило так, словно на этот день был назначен веселый пикник. Чайки летели через улыбающийся залив к рыбоконсервным заводам. Удильщики заняли свои места на скалах, ожидая отлива. Аптека «Паласа» опустила маркизы, чтобы защитить красные грелки в витринах от химического воздействия солнечных лучей. Мистер Мачадо, портной, повесил на окно своей мастерской записку «Вернусь через десять минут» и ушел переодеваться к похоронам. Три сейнера подошли к пристани с большим уловом сардин. Луи Дуарте покрасил свою лодку и изменил ее название «Лолита» на «Три кузины». Джек Лейк, полицейский, остановил отъехавший от отеля «Дель Монте» двухместный автомобиль, но отпустил его с миром и купил себе сигару.

Неразрешимая загадка. Как могла жизнь идти своим глупым путем в такой день? Как могла Мейми Джексон поливать тротуар перед своим домом? Как мог Джордж У. Мерк писать свое четвертое и самое возмущенное письмо водопроводной компании? Как мог Чарли Марш, по обыкновению, напиться мертвецки пьяным? Это кощунство. Это попрание всего, что должно быть свято.

Друзья Дэнни проснулись в тоске и поднялись с пола.

Кровать Дэнни была пуста. Она походила на боевого коня, который без седока идет за гробом своего хозяина‑офицера. Даже Большой Джо Португалец не покусился на кровать Дэнни. Солнце радостно било в окно, отбрасывая на пол изящные тени паутины.

– В такое утро Дэнни бывал веселым, – сказал Пилон.

После обычной прогулки в овраг друзья некоторое время просидели на крыльце, отдавая положенную дань памяти друга. Они преданно перечисляли и восхваляли его добродетели. И преданно забывали его недостатки.

– И какой сильный, – сказал Пабло. – Он был силен, как мул! Он мог один поднять тюк сена.

Они рассказывали случаи, подтверждающие доброту Дэнни, его храбрость, его благочестие.

Но слишком скоро настал час идти к церкви и стоять в лохмотьях на противоположном тротуаре. Они краснели в душе, когда к церкви потянулась вереница счастливчиков, великолепно одетых, отчаянно благоухающих цветочной водой. До друзей доносились музыка и визгливые отголоски заупокойных молитв. Со своего наблюдательного пункта они видели, как прибыл кавалерийский эскадрон, и оркестр с барабанами и обернутыми войлоком палочками, и стрелковый взвод, и орудийный лафет, запряженный тремя парами лошадей с ездовыми на каждой правой лошади. Печальное цоканье лошадиных подков по асфальту наполняло отчаянием сердца друзей. Тоскливо смотрели они, как гроб вынесли из церкви, поставили на орудийный лафет и прикрыли флагом. Офицер свистнул в свой свисток, поднял руку и опустил ее. Эскадрон тронулся, стрелки взяли винтовки наперевес. Барабаны глухо загремели траурный марш. Орудийный лафет двинулся с места. Провожающие торжественно зашагали позади; мужчины держались прямо и сурово, женщины изящно приподымали юбки, оберегая их от неизгладимых следов, оставляемых кавалерией. Тут были все: Корнелия Руис, миссис Моралес, Гальвес, Торрелли и его пухленькая жена, миссис Палочико, предатель Тито Ральф, Конфетка Рамирес, мистер Мачадо – короче говоря, все, кто хоть что‑нибудь значил в Тортилья‑Флэт, а также все остальные.

Так можно ли удивляться, что друзья не выдержали горького позора. Правда, поддерживаемые героической решимостью, они все же несколько минут брели по тротуару.

Первым сдался Хесус Мария. Он зарыдал от стыда, потому что его отец был богатым и всеми уважаемым боксером. Хесус Мария понурил голову и бросился бежать, пятеро друзей последовали за ним, а позади, прыгая и резвясь, бежали пять собак.

Когда процессия приблизилась к кладбищу, друзья Дэнни уже лежали в высокой траве у ограды. Погребение было по‑военному кратким. Гроб опустили в могилу, грянул винтовочный залп, труба пропела отбой, и, услышав ее, Энрике и Пушок, Пахарито, Рудольф и Сеньор Алек Томпсон задрали морды и завыли. Как гордился ими в ту минуту Пират!

Все кончилось слишком быстро. Друзья поспешно ушли, чтобы никто их не увидел.

На обратном пути они неминуемо должны были пройти мимо пустого дома Торрелли. Пилон влез в окно и вынес две бутыли вина. И тогда они медленно пошли к затихшему дому Дэнни. Они чинно разлили вино по банкам и стали пить.

– Дэнни любил вино, – говорили они. – Дэнни бывал счастлив, когда ему удавалось достать немного винца.

День кончился. Наступил вечер. И каждый, прихлебывая свое вино, мысленно бродил в прошлом. В семь часов пришел пристыженный Тито Ральф и принес коробку сигар, которую он выиграл в лотерею. Друзья закурили сигары, сплюнули и откупорили вторую бутыль. Пабло запел начало песни «Тюли Пан», проверяя, не пропал ли у него голос.

– Корнелия Руис шла сегодня одна, – заметил Пилон.

– Может, не будет ничего дурного, если мы споем несколько грустных песен? – сказал Хесус Мария.

– Но Дэнни не любил грустных песен, – возразил Пабло.– Он любил забористые песни о бойких женщинах.

Все согласно закивали.

– Да, Дэнни знал толк в женщинах.

Пабло начал вторую строфу «Тюли Пан», Пилон стал потихоньку подтягивать, а под конец к ним присоединились и все остальные.

Когда песня была допета, Пилон затянулся, но оказалось, что сигара его погасла.

– Тито Ральф, – сказал он, – сходил бы ты за своей гитарой, чтобы нам лучше пелось.

Он закурил сигару и отбросил спичку. Маленькая горящая палочка упала на старую газету у стены. Все как один вскочили, чтобы затоптать ее, и на каждого снизошло одно и то же озарение, и они вернулись на свои места. Они поглядели друг другу в глаза и улыбнулись мудрой улыбкой бессмертных, лишенных надежды. Словно во сне, смотрели они, как пламя замигало и чуть не погасло, как оно расцвело на газете. Так в ничтожных пустяках слышен голос богов. И люди с улыбкой смотрели, как догорает газета и как занимается сухая деревянная стена.

Так и должно быть, о мудрые друзья Дэнни! Узы, соединявшие вас, рассечены. Магнит, собравший вас, утратил силу. Дом этот перейдет к новому владельцу, к какому‑нибудь унылому родственнику Дэнни. Так пусть же этот символ святой дружбы, этот добрый дом веселых вечеринок и драк, любви и покоя, погибнет, как погиб Дэнни в последнем великолепном и тщетном восстании против богов.

Они сидели и улыбались. А огонь, как змея, всполз к потолку, пробил крышу и заревел. Только тогда друзья встали со своих стульев и словно во сне вышли на улицу.

Пилон, извлекавший пользу из каждого урока, захватил с собой остатки вина.

Из Монтерея донесся вой сирен. Заревели пожарные машины, взбираясь вверх по холму на второй скорости. Лучи прожекторов заметались среди сосен. Когда пожарные прибыли, дом уже превратился в тупой конус огня. Насосы поливали деревья и траву, чтобы пожар не перекинулся на соседние дома.

В толпе сбежавшихся обитателей Тортилья‑Флэт, словно зачарованные, стояли друзья Дэнни и смотрели, не отводя глаз, пока от дома не осталась только черная куча золы, над которой клубился пар. Тогда пожарные машины развернулись и с выключенной передачей покатили вниз по склону.

Обитатели квартала исчезли во тьме. Друзья Дэнни все еще стояли и смотрели на дымящееся пожарище. Порой они обменивались странными взглядами, и глаза их снова обращались к сожженному дому. А потом они повернулись и медленно пошли прочь. И каждый шел один.

 

[1]вошь (исп.)

 

[2]грубое испанское ругательство

 

[3]грубое испанское ругательство

 

[4]друг (исп.)

 

[5]Боевой Боб – прозвище американского адмирала Робли Эванса (1846‑1912)

 

[6]Начало католической молитвы: «Радуйся, Мария, полная благодати»

 

[7]мексиканское блюдо из кукурузы, рубленого мяса и красного перца

 

[8]Твое здоровье (исп.)

 

[9]Ваш слуга! (исп.)

 

[10]Что выпьете? (исп.)

 

[11]Матерь божья, что за вино! (исп.)

 

[12]Во имя отца и сына и святого духа! (лат.)

 

[13]Здравствуй, дружок. Куда ты идешь? (исп.)

 

[14]тетушка (исп. tia)

 

[15]вид съедобного моллюска

 

[16]мексиканский конный пастух

 

[17]тюрьма штата Калифорния

 

[18]водяные часы (греч.)

 

[19]во времена «сухого закона» в США человек, торговавший вином