сатирического творчества Салтыкова-Щедрина

С.А. Зинин

«История одного города» - вершина

Сам хронотоп истории Глупова указывает на предельную обобщен­ность, неконкретность представленной автором картины.

Пространство и время в «Истории одного города» предель­но условны, лишены четкости и определенности. Так, местоположение Глупова то ограничено «болотиной», то «расширено» тремя реками и семью горами. Не меньшая путаница обнаружи­вается при обращении к хронологии «Летописца»: присутствие в тексте точных дат лишь усиливает эффект «смешения» времен и событий. В одной из авторских сносок-комментариев это заяв­лено как некий художественный принцип: «Издатель нашел возможным не придерживаться строго хронологического поряд­ка при ознакомлении публики с содержанием «Летописца». По­добная авторская установка, в сущности, разрушает законы ле­тописного жанра, превращая хронику в собрание внешне разрозненных документов и свидетельств. Но речь идет вовсе не о традиционном летописном своде: «Что касается до внутренне­го (выделено мной. - С.З.) содержания «Летописца», то оно по преимуществу фантастическое и по местам даже почти неверо­ятное в наше просвещенное время». Это авторское разъяснение — своего рода ключ к правильному прочтению «Истории...», в которой за внешне абсурдным, «игровым» сюжетом кроются глубокие историко-философские обобщения.

Произвольно нарушая хронологическую канву летописи, автор все же сохраняет важнейшие причинно-следственные связи, начиная повествование главой «О корени происхождения глуповцев». Подчеркивая славянскую специфику «Истории...», автор сатирически переосмысливает летописный сю­жет о призвании варяжских князей: племя «головотяпов», добровольно принесшее свою свободу к ногам князя-деспота, открывает первую страницу глуповской истории («А как не умели вы жить на своей воле и сами, глупые, пожелали себе кабалы, то называться вам впредь не головотяпами, а глуповцами»). Так возникает Глупов, этот «город-гротеск» (A.M. Typков), «гротескное пространство» (В.В. Прозоров), питающее самые фантастические мысли и деяния.

«Неординарные» события начинают происходить еще до окончательного воцарения князя в Глупове: так, один из намест­ников князя, провинившись перед хозяином, «предварил казнь тем, что, не выждав петли, зарезался огурцом». Подобные «драматические» коллизии лишь предваряют наступление «исторических времен», возникших с прибытием князя, возо­пившего: «Запорю!» Это слово-угроза станет своего рода «идеологемой» глуповского социума: без этого «девиза» немыслим сам институт «градоначальничества».

Рисуя портреты «отцов» города, Щедрин не скупится на различные приемы сатирической характеристики. «Опись гра­доначальникам» поражает обилием разнообразных имен, не оставляющих сомнений в «профессиональной пригоднос­ти» их носителей: Дементий Варламович Брудастый, Иван Матвеевич Баклан, Василиск Семенович Бородавкин, Иван Пантелеевич Прыщ, Архистратиг Стратилатович Перехват-Залихватский... (Сама форма «описи», т.е. списка вещей или бу­маг, применительно к галерее «значительных лиц», является средством сатирического снижения, «расчеловечивания» пер­сонажей.) Под стать фамилиям и «исторические» деяния гра­доначальников: «торговал греческим мылом, губкою и ореха­ми», «ввел в употребление горчицу и лавровый лист», «летал по воздуху в городском саду», «спалил тридцать три деревни», «любил рядиться в женское платье и лакомиться лягушками» и т.п. Принцип абсурда главенствует во всем, что связано с фи­гурами градоначальников, начиная с момента их прихода к власти и заканчивая обстоятельствами их увольнения или гибели («за измену бит в 1734 году кнутом», «был найден в постели, заеденный клопами», «переломлен пополам во вре­мя бури», «умер от объядения», «оказался с фаршированной головой», «умер от меланхолии» и т.п.).

Щедрин в «Истории одного города» создает иллюзию воспроизведения в сатирической форме исто­рии российского самодержавия. На это формально указывает упоминание в повествовании реальных исторических лиц (Бирон, граф Кирила Разумовский, Елизавета Петровна - «кроткая Елисавет», князь Потемкин, соратники М.М. Сперанского - А.А. Чарторыйский, Н.Н. Новосильцев и П.А. Строганов и др.). За некоторы­ми персонажами легко угадываются их исторические прототипы: Пфейфер - император Петр III, Негодяев - Павел I, Грустилов - Александр I, Беневоленский - ипостась упомянутого в связи с ним Сперанского, Перехват-Залихватский - Николай I, Угрюм-Бурчеев - министр А.А. Аракчеев. Некоторые сюжеты романа-хроники вос­производят определенные исторические коллизии (например, пе­риод дворцовых переворотов). Вместе с тем прототипами градо­начальников явились и некоторые крупные чиновники, с которыми Салтыков-Щедрин сталкивался по долгу службы. Так, майор Прыщ, «оказавшийся с фаршированной головой», был «списан» с тульского губернатора М.Р. Шидловского, ретивого и властного начальника, не отличавшегося высокими умственны­ми способностями (итогом затяжного конфликта между ним и Щедриным стало появление щедринского памфлета с недву­смысленным названием «Фаршированная голова»). Наконец, многие персонажи явились плодом фантазии художника и не мог­ли быть отнесены к каким-либо известным лицам (при этом даже самый фантастичный Брудастый-Органчик с «особливым устрой­ством» в голове несет в себе «частичку» тульского губернатора с его излюбленной репликой «Не потерплю!»). Это обилие «соответ­ствий» и «отклонений» от реальных исторических фактов составля­ет сложное взаимодействие, а сам роман благодаря этому обретает образную и идейно-смысловую многослойность, требующую от чи­тателя включения в условный, смеховой мир щедринской сатиры.

Выбрав из всей «описи» градоначальников наиболее «заме­чательные» фигуры, издатель помещает номером первым био­графию Дементия Варламовича Брудастого, прискакавшего в Глупов «во все лопатки» в августе 1762 года («брудастыми» называли породу длинношерстных гончих собак, отличающих­ся свирепым нравом). Точная историческая дата многое объяс­няет в поведении глуповцев, возмечтавших о процветании тор­говли, науки и искусств (именно в этом году на российский престол взошла «просвещенная» Екатерина II). Но иллюзии ожидавших золотого века обывателей не сбылись: «одно­сложный» градоначальник, не выбивающийся из словесного лейтмотива «Не потерплю!», «заперся в своем кабинете, не ел, не пил и все что-то скреб пером». Словесная угроза в сочетании с таинством бюрократического бумаготворчества создают тот устрашающий комплекс, имя которому «власть»: «Глуповцы ужаснулись... теперь чувствовали только страх, зловещий и безотчетный страх». Дальнейшие события, вызвавшие в Глупове хаос и анархию, носят характер фантасмагории: история «гово­рящей головы», вышедшей из строя и даже укусившей почтово­го мальчика за икру, напоминает сюжеты народных сказок о «прирастающих» головах злодеев. Похождения «укладки», заменяющей градоначальнику голову, не способны заслонить для внимательного читателя главную авторскую мысль: для то­го чтобы управлять глуповцами, не обязательно иметь голову, главное — «быть» начальником, т.е. следовать все тому же прин­ципу подавления массы, ее «сечения». Но история с начальни­ком-органчиком знаменательна и в другом отношении: к глуповцам приходит понимание (хотя и не до конца осознанное), что ими управляют случайные, ничтожные самозванцы:

- И откуда к нам экой прохвост выискался! - говорили обыватели, изумленно вопрошая друг друга и не придавая слову «прохвост» никакого особенного значения.

- Смотри, братцы! Как бы нам тово... отвечать бы за не­го, за прохвоста, не пришлось! - присовокупляли другие.

Последующие «портретные» главы хроники лишь укреп­ляют и возводят в систему тип «начальника-прохвоста». Это и калейдоскопично сменяющие друг друга «ираидки» и «клемантинки», и шаткий либерал Двоекуров, и «путешествен­ник» Фердыщенко, и инициатор «войн за просвещение» Васи­лиск Бородавкин. Эпоха «увольнения от войн» представлена князем Микаладзе, а также Беневоленским и Грустиловым, погрузившими Глупов в праздность и лень и подготовившими явление Угрюм-Бурчеева, взявшего реванш за «невоенное» время. Вместе с тем смена наделенных властью прохвостов и временщиков подчеркивает неизменность глуповского строя жизни, берущего свое начало в упомянутой легенде о призвании князей.

Глуповское народонаселение неоднородно по своему сос­таву, хотя в нем явно преобладает «племя землепашцев» (многие глуповцы живут в избах, занимаются земледелием и скотоводством). Сам город вырастает до размеров обшир­ной аграрной страны (один только Бородавкин «спалил тридцать три деревни», подобные же «подвиги» числятся и за другими градоначальниками). Несмотря на наличие в Глупове купечества и некоторой «интеллигентской» прослойки, глуповцы в целом весьма однородны и в своих проявлениях предельно предсказуемы. Одной из главнейших черт глуповского народа является его терпеливость, фантастическая покорность: «Нам терпеть можно! Потому мы знаем, ибо у нас есть начальники!» Все эмоциональные проявления глуповцев связаны с единым «раздражителем» — действиями власти («глуповцы просто обезумели от ужаса», «глуповцы оцепенели» и т.п.). При этом доминирующим состоянием глуповских «людишек», «сирот», как называет их автор, являет­ся чувство страха - страха перед завтрашним днем, перед зыбкостью, необеспеченностью жизни. На этом фоне «подви­гом» глуповского народонаселения становится сам факт его существования («Уже один тот факт, что, несмотря на смерт­ный бой, глуповцы все-таки продолжают жить, достаточно свидетельствует в пользу их устойчивости и заслуживает серьезного внимания со стороны историка»). Глуповцы не просто живут - они выполняют разнообразные предписания сменяющих друг друга «отцов» города: сеют горчицу и отдают предпочтение лавровому листу и прованскому маслу, прино­сят в дар срединную часть приготовленного пирога и т.п. В лучшем случае эти предписания просто разрешают глуповцам «быть» (вспомним примеры «законотворчества» Бенево­ленского, включающего такие «гуманные» указания, как «вся­кий да яст» или «всякий имеющий надобность утереть свой нос - да утрет»!!). В худшем случае глуповцы могут быть «приобщены» к цивилизации, которую Василиск Бородавкин понимал не иначе как «науку о том, колико каждому Россий­ской империи доблестному сыну отечества быть твердым в бедствиях надлежит» (примечательно имя градоначальника: Василиск - сказочный змей, убивавший одним своим взгля­дом). Излишнее усердие начальствующих «цивилизаторов» может вызвать ропот глуповской массы, а случаи исчезнове­ния носителей «государственной воли» способны породить бунт, либо протекающий на грани смирения (как это было в ис­тории с «органчиком»), либо принимающий характер темного, разительность, то что же признавать после этого?..» — так ото­звался о «глуповской хронике» известный критик А.С.Суво­рин. Вместе с тем попытки обвинить автора «Истории одно­го города» в глумлении над народом, в бездушном осмеянии трагических сторон русской жизни не имели под собой дос­таточных оснований: щедринский смех тяготеет к трагифар­су, и его первоисточник - боль и гнев художника, любящего свое отечество и желающего ему блага. Внешне смешной и абсурдный быт глуповцев трагичен в своей внутренней нравственной сущности: именно народ вынужден расплачи­ваться за самодурство властителей (в этом отношении щед­ринские самодуры значительно «масштабнее» семейных дес­потов из пьес Островского!). И как символ мученичества, народного страдания предстает фигура человека, погибаю­щего во время одного из великих глуповских пожаров (глава «Соломенный город»):

Среди рдеющего кругом хвороста темная, полузыбкая фигу­ра его казалась просветлевшею. Людям виделся не тот нечи­стоплотный, блуждающий мутными глазами Архипушко, каким его обыкновенно видали, не Архипушко, преданный предсмертным корчам и, подобно всякому другому смерт­ному, бессильно борющийся против неизбежной гибели, а словно какой-то энтузиаст (выделено мной. - С.З.), изне­могающий под бременем переполнившего его восторга.

Эта ужасающая сцена «распыления» человека и одновре­менно его «просветления» в момент неминуемой гибели - ме­тафора общенациональной трагедии, не исчерпанной эпохой Щедрина. На возможный финал этого трагического действа указывает в романе фигура Угрюм-Бурчеева - последнего из явленных в повествовании градоначальников.

«Бывый прохвост» Угрюм-Бурчеев напоминает вестника пришествия Антихриста: «То был взор, светлый, как сталь, взор, совершенно свободный от мысли и потому недоступный ни для оттенков, ни для колебаний». Не случайно щедринский летописец уподобляет «ужасного» градоначальника персона­жу одной из церковных фресок - «врагу рода человеческого».

С появлением градоначальника-«нивеллятора» история Глу­пова начинает стремительно приближаться к своему финалу (при этом как бы забывается, что последним по «описи» градона­чальником был Перехват-Залихватский). Но финал этот двоя­кий: что-то начало меняться и на уровне власть предержащих и на уровне «низов». Власть градоначальников пришла к своему итоговому обозначению в лице «непреклонного идиота», враж­дебного самой природе. В свою очередь, глуповцы начинают пос­тигать всю нелепость многовекового поклонения бесчеловечной власти («Не только спокойствие, но даже самое счастье казалось обидным и унизительным в виду этого прохвоста, который еди­нолично сокрушил целую массу мыслящих существ»). Внутрен­ний отказ, протест глуповцев против навязываемой им «схемы счастья» несет в себе явные черты литературной антиутопии (вспомним реакцию Щедрина на роман Н.Г. Чернышевского!).

АНТИУТОПИЯ (от греч. anti - против, Utopia - утопия) - пародийное переосмысление утопических идей, несущих человечеству различные схемы идеального общества. Анти­утопия раскрывает те последствия, которые несет «средне­му» человеку тот или иной «рецепт» установления социаль­ной и нравственной гармонии.

Финал щедринской антиутопии одновременно впечатля­ющ и загадочен: не сумевший остановить реку Угрюм-Бурчеев исчезает, не успев договорить фразы, а на смену ему приходит Оно — нечто, прекратившее течение глуповской истории. Что это: явление обещанного Архистратига Стратилатовича? На­ступление темных сумерек реакции? Социальная буря, кото­рую предсказывали писатели-демократы? Какая история «прекратила течение свое»? Важно отметить, что река жизни, которую пытался заглушить Угрюм-Бурчеев, не остановила своего движения, и только история Глупова внезапно пресек­лась, поглощенная чем-то более глобальным, существенным для человека и человечества. В связи с этим очень важна фра­за Салтыкова-Щедрина о его намерении «написать и другой том этой «Истории...».

В творческой биографии Щедрина есть интересный факт: стремясь восполнить некоторые пробелы в образовании своей юной жены, Салтыков написал для нее и ее сестры «Краткую историю России» — своего рода учебное пособие. «История од­ного города» несет в себе ту же просветительскую направлен­ность, но только в общероссийском масштабе: она призвана ликвидировать тот дефицит гражданской зрелости и истори­ческой ответственности, который во все времена служил пита­тельной почвой для любой тирании.

Задание:

1. Объясните, как Вы понимаете приведенное в статье определение Глупова как «гротескного пространства», укажите признаки этого пространства.

2. Выясните значение слова «пародия» ( лучше пользоваться 2-3 справочниками) и ответьте на вопрос: можно ли считать «Историю одного города» пародией?

3. Выясните, каково значение слова «трагифарс» в данном тексте, сформулируйте свою мысль.