Рост городов. Расслоение свободных

Отделение ремесла от сельского хозяйства и широкий обмен предполагают существование городов и развитой городской жизни. Города микенской эпохи потеряли прежнее значение. Гомеровские города (полисы) представляли собой укреплённые центры. Но первоначальный характер полиса, как местопребывание военного вождя и его дружины, с течением времени совершенно изменился. Понятие полиса расширилось. Полисом стали называть не только укреплённую часть, но и всю совокупность поселений, входивших в городскую черту. Площадь городов расширялась, вокруг городов возникали торгово-ремесленные слободы. Наиболее населёнными городами в VIII—VII вв. до н. э. считались на востоке Милет, на западе Коринф. Старые же города крито-микенской эпохи—Микены, Орхомен и Тиринф к этому времени совершенно заглохли и сошли на положение второстепенных поселений.

Раньше всего городская жизнь развилась в полисах Малой Азии. Расцвет малоазийских городов объяснялся историческими условиями и выгодным географическим положением. Малоазийские города находились между материковой Грецией и восточными городами. Будучи расположены на судоходных реках и обладая прекрасными бухтами, они силой вещей превращались в торговых посредников, проводников восточной культуры для Запада и западной — для Востока. Богатая природа и избыток сырья способствовали быстрому и пышному расцвету высокой сельскохозяйственной культуры и не менее блестящему расцвету ремёсл и денежных операций. Политические отношения в Малой Азии сложились благоприятно для греческих полисов. Правда, в конце VII в. многие из этих городов подпали под власть Лидии, но лидяне терпимо относились к греческим городам, ограничиваясь сбором умеренной дани и некоторыми натуральными повинностями, одновременно с тем обеспечивая им все виды транзитной торговли.

Вышеописанный экономический подъём Греции подрывал значение родовой аристократии. Родовая организация в колониях, не имея под собой прочной социальной опоры и традиций, легко и глубоко разлагалась под напором денежного хозяйства и рабского способа производства. Людей стали расценивать не до их роду, а по их состоянию. «Не знатность, а богатство делают человека», — таков был лозунг новой эпохи. «Имущество — душа несчастного смертного», «Честь следует за богатством», «Деньги, деньги — человек!» «Если бы я имел деньги, — с горечью восклицает мегарский поэт VI в. Феогнид, разорившийся аристократ, — и был бы тем, чем желаю, то я, конечно, не стал бы молчать, лучшими был бы принят, как друг. Ныне же к чему моё знание? Везде презирают, обходят. Знаю не меньше других, но бедность сковала язык». «Правда, — резюмирует свои мысли Феогнид, — наш город остался таким же городом, но народ стал иной. Те, которые прежде не ведали законов и прав, которые с козьими шкурами на плечах паслись подобно оленям за городскими воротами, теперь стали благородными. Простолюдины добились должностей и почестей. То, что принадлежало знати, стало достоянием демоса, а бывшие благородные стали простолюдинами». «Кто же может вынести подобное зрелище? Нас постигло великое бедствие, о, если бы мы теперь же умерли!»

С ростом товарно-денежного хозяйства и рабовладения увеличивалось имущественное неравенство среди свободных, углублялась и обострялась классовая борьба. Кричащая роскошь одних и бедность других ещё сильнее подчёркивали социальное неравенство и обостряли классовые противоречия.

Материальное положение земледельцев и ремесленников с каждым поколением ухудшалось.

В условиях натурального хозяйства фет сравнительно легко получал кредит натурой у своего богатого соседа, не знавшего, куда девать свой хлеб, вино, овощи и фрукты. С ростом же денежного хозяйства положение изменилось. Богатый сосед, желая быть ещё более богатым, давал деньги взаймы лишь при условии высоких процентов, требовал точной и аккуратной уплаты долга, а в противном случае захватывал участок и имущество должника, а его самого вместе с семьёй продавал в рабство.

Классовая ненависть массы обезземеленного и обедневшего населения греческих полисов VII—VI вв. к «пожирающим дары» басилеям запечатлена в известной басне о соловье и ястребе, рассказанной в «Трудах и днях» Гесиода.

Басню теперь я царям (басилеям) расскажу, хотя они

это хорошо понимают и сами.

Вот что однажды сказал соловью пестрошейный ястреб,

По облакам высоко неся его, охвативши когтями.

Он же, кривыми пронзённый когтями, о жалости плакал;

Тот ему молвил надменно в ответ тогда слово такое:

«Что ты, чудак, там вещаешь? Ведь держит тебя много лучший,

Там тебе быть, куда я поведу, хоть певец ты отличный.

Съем я тебя, коль того пожелаю, а может, пущу и на волю.

Нет, тот безумен, с сильнейшим кто захотел бы тягаться:

Не достигнет победы, но срам и страдания терпит».

Так быстролётный тот ястреб сказал, длиннокрылая птица.

Гесиоду, ещё не совсем порвавшему с традициями родового быта и натурального хозяйства, современная ему эпоха казалась глубоким кризисом, началом конца мира, железным веком, пришедшим на смену медному, серебряному и, ещё раньше, золотому.

Ныне железное племя царит. Не видать им просвета

Днём от тяжёлых трудов и от мук. Не устанет и ночью

Гибель их племя носить·: окружат их несчастьями боги.

Приведённые слова Гесиода относятся к отсталой деревенской области греческого мира—Беотии. Исходя из этого, можно представить, до какой степени остры в эти столетия были классовые противоречия в Малоазийской Греции, на островах и тех частях Балканской Греции, где разложение натурального хозяйства и патриархального быта было значительно глубже и полнее.