Буквализм в переводческих автометадескрипциях

Н. Галь и П. Ньюмарка

Буквализм в автометадескрипции Н. Галь	Буквализм в автометадескрипции П. Ньюмарка
Переводчик должен отступить от буквы подлинника и передать его «дух» (Галь 2007)	Переводчик должен следовать букве оригинала, буквализм сохраняет дух оригинала (the genius of the language) (Newmark 1988(a): 140)
Буквализм – «порочный принцип», порча, умерщвление русского языка (Галь 2007: 74)	Буквализм – основной критерий передачи правдыоригинала (Newmark 1988(a): 141)
Буквализм – безграмотность переводчика, халтура, ремесленничество (не мастерство) (Галь 2007)	Буквализм – критерий научности перевода, основной инструмент критики иноязычного произведения (Newmark 1991: 26)
Буквальный перевод искажает стиль автора оригинала (Галь 2007: 209)	Буквализм – реализация моральной ответственности переводчика перед автором оригинала; способ сохранения авторского стиля, манеры письма (Newmark 1991: 74)
Переводчик должен понять и прочувствовать интенцию автора, его замысел и передать это читателю, отступив от буквального перевода (Галь 2007: 54)	Буквальный перевод дает читателю право самому понять то, что хотел сообщить автор оригинала (Newmark 1988: 77-78)

Различия в переводческих автометадескрипциях Н. Галь и П. Ньюмарка обусловлены различием состава мотивационного уровня их языковых личностей. Основные черты мотивацинного уровня в структуре языковой личности Н. Галь: 1) требовательность, точность, следование строгим правилам; 2) доказательность, обоснованность; 3) энциклопедизм; 4) опора на гуманистические ценности, эстетические идеалы, 5) ориентация на широкую массовую аудиторию, читателя-неспециалиста; 6) эмоциональность повествования, выраженная обращениями и призывами к читателям («Берегись канцелярита!», «SOS!» (Галь 2007), «Поостережемся «вводить в язык» такое, что его портит и за что потом приходится краснеть!» (Галь 2007: 30) и т. п.), возмущениями («Так и напечатали!» (Галь 2007: 26), «И это не перевод!» (Галь 2007: 27), «И впрямь, нарочно не придумаешь!» (Галь 2007: 143) и т. п.).

Специфику мотивационного уровня языковой личности П. Ньюмарка определяют: 1) правда как переводческий и гуманистический принцип; 2) следование строгим этическим нормам; 3) эстетика; 4) ориентация на переводчика, читателя-специалиста в области перевода.

Н. Галь и П. Ньюмарк рассматривают перевод как искусство, мастерство, науку, но выражают свою точку зрения на перевод разными лингвистическими средствами. Для П. Ньюмарка перевод – это, прежде всего, наука и только потом искусство, поэтому его теория перевода нацелена на переводчиков, специалистов в области перевода. И, напротив, для языковой личности Н. Галь перевод – это искусство и лишь затем наука. Прагматическая направленность языковой личности Н. Галь – широкая массовая аудитория, продвижение культуры родного языка в массы.

Общая структура языковых личностей Н. Галь и П. Ньюмарка представлена в таблице.

Таблица 2

Структура языковых личностей Н. Галь и П. Ньюмарка

Языковая личность Н. Галь	Уровни языковой личности	Языковая личность П. Ньюмарка
1. Отсутствие канцеляризмов, клише, штампов. 2. Замена научной (лингвистической и переводческой) терминологии общеупотребительной, разговорной лексикой. 3. Замена научной (лингвистической и переводческой) терминологии метафорой, образными существительными. 4. Использование медицинской терминологии в представлении лингвистических проблем. 5. Использование терминов музыки в анализе перевода и переводческой деятельности. 6. Употребление терминов живописи в анализе перевода и переводческой деятельности.	Вербально-семантический уровень	1. Строгий академичный стиль, отклонения от которого редки. 2. Насыщенность текстов специальной переводческой и лингвистической терминологией. 3. Нераспространенность метафоры и разговорной лексики.
1. Концепты ПРАВДА, ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ, БОРЬБА, ЖИЗНЬ. 2. Дихотомии «живой» – «мертвый» / «дух» – «буква».	Лингво-когнитивный уровень	1. Концепт TRUTH (ПРАВДА). 2. Дихотомия «literal» (буквальный) – «faithful» (верный).
1.Требовательность, точность, следование строгим правилам. 2.Доказательность, обоснованность. 3. Энциклопедизм. 4. Опора на гуманистические ценности, эстетические идеалы. 5. Ориентация на широкую массовую аудиторию, читателя-неспециалиста. 6. Эмоциональность научного дискурса (обращения и призывы к читателю, возмущения).	Мотивационный уровень	1. Правда как переводческий и гуманистический принцип; 2.Следование строгим этическим нормам. 3. Эстетика. 4. Ориентация на переводчика, читателя-специалиста в области перевода.

 

Приложение 1 Книга «Слово живое и мертвое» Н. Галь

Для ясности

Автор этой книжки не лингвист и отнюдь не теоретик. Но когда десятки лет работаешь там, где главный материал и инструмент – СЛОВО, накапливается кое-какой опыт.

Автору приходилось много учиться, а подчас и учить. Приходилось иногда писать, довольно много переводить, немало редактировать. В качестве переводчика случалось спорить с редакторами, а в качестве редактора – с переводчиками и вообще с людьми пишущими. Порой приходилось яростно доказывать иные спорные и даже бесспорные истины, устно и на бумаге повторять их снова и снова, без конца, самым разным людям, чаще всего молодым. В таких случаях автор вовсе не стремился развивать теоретические положения, а старался показать и доказать на деле: вот так лучше, а эдак хуже, так верно, а эдак неверно.

Так сложилась книжка. В ней не без умысла дано много разных примеров. Если угодно, это отчасти даже справочник, наглядное (но, конечно, отнюдь не всеобъемлющее!) пособие.

Допустим, я говорю: в любой статье, заметке, даже в ученом труде, стократ – в художественной прозе почти всякое иностранное слово можно, нужно и полезно заменить русским, а отглагольное существительное – глаголом. Кое-кто возражает: это, мол, не нужно и ничуть не лучше. Или: это очень трудно, подчас невозможно. Что ж, вот перед вами на каждый случай примеры из практики. Смотрите, сравнивайте и судите сами.

Это – об истинах азбучных. А сверх того, в работе со словом, как и во всяком другом труде, есть и кое-какие тонкости, своего рода приемы – в меру опыта и умения стараюсь кое-что рассказать и о них.

О том, как огромна роль слова, роль языка в жизни человека и человечества, говорится не первый день и не первый век. Об этом говорили и писали величайшие мыслители, ученые, поэты. С этим как будто никто и не спорит. И все же на практике всем нам, кто работает со словом, ежечасно приходится чистоту его отстаивать и охранять.

Каждого ученика, подмастерья, стоящего на пороге любой профессии, где работать надо со словом, хорошо бы встречать примерно так:

– Помни, слово требует обращения осторожного. Слово может стать живой водой, но может и обернуться сухим палым листом, пустой гремучей жестянкой, а то и ужалить гадюкой. И слово может стать чудом. А творить чудеса – счастье. Но ни впопыхах, ни холодными руками чуда не сотворишь и Синюю птицу не ухватишь. Желаем тебе счастья!

Скажут: для чудотворства ко всему нужен талант. Еще бы!

Чем больше талантов, тем лучше. Но надо ли доказывать, что и не обладая редкостным, выдающимся даром можно хорошо, добросовестно, с полной отдачей делать свое дело? А для этого нужно прежде всего, превыше всего – знать, любить, беречь и никому не давать в обиду родной наш язык, чудесное русское слово.

Это – забота каждого настоящего литератора и каждого истинного редактора.

* * *

Снова выходит книжка. И каждое издание приносит новые письма от читателей. О чем-то люди со мной спорят, что-то советуют. Но в главном согласны все. Люди самые разные – вчерашняя школьница и заслуженный профессор-медик, геолог, инженер-строитель, пенсионер и горняк – разделяют тревогу, которой продиктована эта книжка: что же творится с нашим родным языком? Как защитить и сохранить наше слово?

Почти в каждом письме – выписки и даже вырезки: новые образчики словесного варварства. Да и у автора за это время накопилось вдоволь новинок – печальное свидетельство того, что все до единой болезни языка, о которых говорилось в книжке, отнюдь не сходят на нет. Штампы забивают живое, хорошее слово (об этом – главки «Откуда что берется?», «Словесная алгебра»), а глагол вытесняют полчища отглагольных существительных («Жечь или сушить?»). Пишущие без конца сталкивают друг с другом слова, не сочетаемые по смыслу, стилю, фонетике («На ножах»), по национальной и социальной окраске («Мистер с аршином»), по чувству и настроению («Когда глохнет душа»), калечат исконно русские народные речения и обороты («Свинки замяукали»).

Особенно щедро, увы, пополняет жизнь главки о том, как назойливо захлестывает нас поток иностранных слов («А если без них?», «Куда же идет язык?»), о том, как отвыкают люди обращаться со словами образными, редкими («Мертвый хватает живого»), об ошибках, вызванных недостатком культуры («Предки Адама»).

И практика и письма читателей показывают: штампы и канцеляризмы становятся чуть ли не нормой. Тем важнее с ними воевать – каждому на своем месте.

Некоторые читатели говорили и писали мне, что они пользуются этой книжкой в повседневной работе: редакторы – при правке рукописей, преподаватели – на лекциях и семинарах. Значит, книжка работает. Это – самая большая награда автору.

Сердечное спасибо всем, кто мне писал. И если кому-нибудь из них попадется на глаза это новое издание и он узнает здесь свою лепту, прошу принять за нее мою искреннюю благодарность.

1. Берегись канцелярита!

Откуда что берется?

Молодой отец строго выговаривает четырехлетней дочке за то, что она выбежала во двор без спросу и едва не попала под машину.

– Пожалуйста, – вполне серьезно говорит он крохе, – можешь гулять, но поставь в известностьменя или маму.

Сие – не выдумка фельетониста, но подлинный, ненароком подслушанный разговор.

Или еще: бегут двое мальчишек лет по десяти-двенадцати, спешат в кино. На бегу один спрашивает:

– А билеты я тебе вручил?

И другой пыхтя отвечает:

– Вручил, вручил.

Это – в неофициальной, так сказать, обстановке и по неофициальному поводу. Что же удивляться, если какой-нибудь ребятенок расскажет дома родителям или тем более доложит в классе:

– Мы ведем борьбу за повышение успеваемости…

Бедняга, что называется, с младых ногтей приучен к канцелярским оборотам и уже не умеет сказать просто:

– Мы стараемся хорошо учиться…

Одна школьница, выступая в радиопередаче для ребят, трижды кряду повторила:

– Мы провели большую работу.

Ей даже в голову не пришло, что можно сказать:

– Мы хорошо поработали!

Не кто-нибудь, а учительница говорит в передаче «Взрослым о детях»:

– В течениенескольких лет мы проявляем заботуоб этом мальчике.

И добрым, истинно «бабушкиным» голосом произносит по радио старушка-пенсионерка:

– Большую помощь мы оказываем детской площадке…

Тоже, видно, привыкла к казенным словам. Или, может быть, ей невдомек, что для выступления по радио эта казенщина не обязательна. Хотя в быту, надо надеяться, бабушка еще не разучилась говорить попросту:

– Мы помогаем…

Можно, конечно, заподозрить, что тут не без вины и редактор радиовещания. Но ведь и редактор уже где-то обучен такому языку, а вернее сказать, им заражен.

Впрочем, случается и в быту… На рынке немолодая чета соображает, купить ли огурцы. Милая старушка говорит мужу:

– Я ведь почему спрашиваю, ты же сам вчера ставил вопрос о солке огурцов…

Детишкам показывают по телевидению говорящего попугая. Ему надо бы поздороваться со зрителями, а он вдруг «выдает»:

– Жрать хочешь?

– Что ты, Петя! Так не говорят.

А попугай опять свое…

Попугай – он и есть попугай: что слышал, то и повторяет. Ну а мы, люди? Мы сетуем: молодежь говорит неправильно, растет не очень грамотной, язык наш портится, становится бедным, канцелярским, засоренным. Но ведь ученики повторяют то, что слышат от учителей, читатели – то, чем изо дня в день питают их литераторы и издатели.

На кого же нам пенять?

Отлично придумано – по радио учить ребят правильной речи. Мол, неверно сказать: «На субботник пойдут где-тотриста человек». Не стоит «заменять точное слово приблизительнонеправильным где-то». Справедливо. Хотя еще лучше, думается, было бы не точноеслово, а верное(уж очень плохо сочетается «точное» с «приблизительно»). И лучше и верней было бы, пожалуй, не длинное «приблизительно», а короткое «примерно». Но это уже мелочи. А беда в том, что следом диктор произнес ни много ни мало: «Такие замены не способствуют пониманию вас вашими собеседниками»!!!

Дали хороший, добрый совет, исправили одну ошибку – и тут же совершили другую, много хуже, подали пример чудовищного уродования речи. Ибо и сами эти тяжеловесные слова, и неестественный, невразумительный строй фразы – все это казенщина и уродство.

Где же, где он был, редактор передачи? Почему не поправил хотя бы уж так: Такие замены не помогают собеседникам вас понять?

Неужто не легче и не лучше? А тем более – когда тебя слушают миллионы ребят, которых ты хочешь научить говорить правильно!

Считается несолидным в газетной статье или очерке написать, к примеру: Мы решилибольше не пытаться…

Нет, непременно напишут: Мы приняли решение прекратить попытки…

Или о работе экипажа космической станции: « Проводился забор(!) пробвыдыхаемого воздуха». Этот заборне залетел бы в космос, если бы не стеснялись сказать попросту: космонавтыбрали пробы. Но нет, несолидно!

И вот громоздятся друг на друга существительные в косвенных падежах, да все больше отглагольные:

«Процесс развития движения за укрепление сотрудничества».

« Повышение уровня компетенцииприводит к неустойчивости».

«Столь же типовым явлением является мотив мнимой матери».

«… блужданиев… четвертом измерении… окончательноепоражение, когда подвергаешь сомнениюсвое…существование»!

«… С полным ошеломления удивлениемучаствовал онмгновениеназад в том, что произошло…» Это не придумано! Это напечатано тиражом 300 тысяч экземпляров.

Слышишь, видишь, читаешь такое – и хочется снова и снова бить в набат, взывать, умолять, уговаривать: Б е р е г и с ь к а н ц е л я р и т а!!!

Это – самая распространенная, самая злокачественная болезнь нашей речи. Много лет назад один из самых образованных и разносторонних людей нашего века, редкостный знаток русского языка и чудодей слова Корней Иванович Чуковский заклеймил ее точным, убийственным названием. Статья его так и называлась «Канцелярит» и прозвучала она поистине как SOS. Не решаюсь сказать, что то был глас вопиющего в пустыне: к счастью, есть рыцари, которые, не щадя сил, сражаются за честь Слова. Но, увы, надо смотреть правде в глаза: канцелярит не сдается, он наступает, ширится. Это окаянный и зловредный недуг нашей речи. Сущий рак: разрастаются чужеродные, губительные клетки – постылые штампы, которые не несут ни мысли, ни чувства, ни на грош информации, а лишь забивают и угнетают живое, полезное ядро.

И уже не пишут просто: «Рабочие повышаютпроизводительность труда», а непременно: «…принимают активное участие в борьбе за повышениепроизводительности труда…»…

Давно утвердился штамп: ведут борьбу за повышение (заметьте, не борются, а именно ведут борьбу!). Но вот метастазы канцелярита поползли дальше: участвуют в борьбе за повышение – и еще дальше: принимают активное участие в борьбе за повышение…

Таким примерам нет числа. Слишком много пустых, бессодержательных, мертвых слов. А от них становится неподвижной фраза: тяжеловесная, застойная, она прямо противоположна действию, о котором говорит, чужда борьбе, движению, содержательности, экономности. Суть ее можно выразить вдвое, втрое короче – и выйдет живей и выразительней.

Вот тут бы и вмешаться редактору, выбросить все лишнее… Нет, куда там, вдруг выйдет «несолидно»!

А чем больше длинных, казенных слов, косвенных падежей, придаточных предложений, тем, видите ли, солиднее… И уже не разберешь, что с чем связано и что для чего нужно. Да и не нужно тут больше половины! Пять длинных слов да два коротких – там, где хватило бы одногослова, причем – что очень важно – одного глагола!

Сколько бумаги понапрасну занимают лишние, мертвые слова. А сколько драгоценных радиоминут уходит на них впустую!

Нет, слова-канцеляризмы, слова-штампы не безвредны. Пустые, пустопорожние, они ничему не учат, ничего не сообщают и, уж конечно, никого не способны взволновать, взять за душу. Это словесный мусор, шелуха. И читатель, слушатель перестает воспринимать шелуху, а заодно упускает и важное, он уже не в силах докопаться до зерна, до сути. Вывеска на московской улице « Швейно-пошивочная(?) мастерская» – на совести того, кто ее заказал, и видят ее все же немногие. Но по московской радиосети изо дня в день объявляют, что такие-то ателье обслуживают « население, проживающее» в таких-то районах, – это уже чудовищно. Видно, невдомек «авторам», что население – это и есть те, кто проживает, то есть население района, а лучше бы просто – жителирайона.

Читают газеты, слушают радио – миллионы. Они верят: раз уж так пишет газета и вещает радио, стало быть, так можно, так правильно.

Радио сообщает: «В Ульяновске продолжает работумеждународная встреча, посвященная…»

Чуть позже сообщили правильно: «В Ульяновске закончилась встреча…». А в следующем же выпуске снова: «… закончила свою работу встреча…»

А через годик попробует иной редактор запротестовать, вычеркнуть откуда-нибудь это самое «встреча продолжает работу», и ему возразят:

– Но ведь это вошло в язык!

Немало таких словесных уродцев уже «вошло», непоправимо «вошло» – не выгонишь! Миллионы доверчивых читателей, зрителей, слушателей назавтра подхватывают канцелярский да в придачу безграмотный оборот. И вот пошло все шире, и привилось в обиходе, и уже не поспоришь, и мало кто помнит, что это неверно. Поистине, не из гущи народной пошло, не народом-языкотворцем создано, а ввели, насадили не шибко грамотные газетчики или редакторы. В лучшем случае – нечаянно насадили, повторили и внедрили чью-то оговорку.

Люди всех возрастов и профессий, ораторы и педагоги, авторы и переводчики не только научных трудов, но – увы! – и очерков, романов, подчас даже детских книжек словно оглохли и ослепли. И вот уже не только неопытные новички, не только безграмотные, случайные полулитераторы или откровенные халтурщики, но подчас и литераторы опытные, одаренные, даже признанные корифеи пишут – и притом в переводе художественном: «В течениебесконечно долгих недель (героя романа) мучили мысли,порожденные состояниемразлуки»!

А не проще ли, не лучше ли хотя бы: Нескончаемо долгие недели (много долгих недель) его мучили мысли, рожденные разлукой (мучила тоска)?

Или: «Он находился в состоянии полного упадка сил». А разве нельзя: Он совсем ослабел, обессилел, лишился последних сил, силы оставили его, изменили ему?

А уж не корифеи…

«Он владел домом в одном из… предместий, где проживалс женой и детьми» – прямо справка из домоуправления, а не слова из романа!

«Да и кто принимает любовника в митенках? Ведь это создаст неудобства»!!! Совсем как табличка в подъезде: «Берегите лифт, он создает удобства».

Из «художественного» перевода: «…совсем особый характерморя: с этим последним происходиликакие-то быстрые перемены»; «…волос, зажатый между большим и указательным пальцами, свисал без малейшей возможности уловить его колебание»; «Порывы ветра превосходили своей ужасностьюлюбую бурю, виденную мною ранее»; « Обособленное облако, которое заслуживало внимания…»

Так и напечатали! И покорнейше прошу помнить: в этой книжке нет выдуманных примеров, все – подлинные.

Из радиопередачи, да не какой-нибудь, а под названием «Портрет поэта»: «Поистине счастливым поэт может считать себя, когда он чувствует свою необходимостьлюдям». Отчего бы не сказать по-людски: Поистине счастлив поэт, когда чувствует, что нужен людям.

Или в очерке о Хемингуэе: « он понимаем намипотому…» вместо мы понимаем его…

В живом хорошем очерке вдруг читаешь: «Горы должны делать человека сильней, добрей, душевней, талантливей… И они совершают этот процесс»!!! Судите сами – плакать или смеяться?

Из переводного романа:

«Он был во власти странного оцепенения, точно все это происходило во сне и вот-вот наступит пробуждение… Одолев столько кризисов, он словно утратил способность к эмоциям. Воспринимать что-то он еще мог, но реагировать на воспринимаемое не было сил».

А ведь можно сказать хотя бы:

Странное чувство – будто все это не на самом деле, а на грани сна и яви. Он словно оцепенел, после пережитого не хватало сил волноваться. Он был теперь ко всему безучастен.

Уж наверно, никто не жаждет уподобиться знаменитому чеховскому телеграфисту, о котором памятно сказано: «Они хочут свою образованность показать, всегда говорят о непонятном». И однако многие, нимало не смущаясь, пишут: «Очарование (героини) состоит в органичности ее контрастов»! И это не перевод!

«…холод, как и голод, не служил для них предметомсколько-нибудь серьезной заботы– это был один из неотъемлемых элементових быта».

Это не официальная информация и не ученая статья, а хоть и научно-фантастический, но все же роман. Речь идет о дикарях, о первобытных людях. И право, ни суть сказанного, ни научность, ни фантастичность, ни читательское восприятие не пострадали бы, если написать: …холод, как и голод, малоих заботил– они издавна к нему привыкли(или, скажем: другой жизни они никогда и не знали).

Зачем писать: «… авторитетмой возрос. Или если не авторитет, то, во всяком случае, внимание, с каким относилисько мне окружающие и котороеслегка напоминало благоговейный страх здоровых людей, прислушивающихся к мнению явно недолговечного человека».

Ни мысль, ни выразительность, право, ничего бы не утратили, скажи переводчик хотя бы:

Я сразу вырос в глазах окружающих. Во всяком случае, ко мне стали прислушиваться с каким-то суеверным почтением – так здоровые люди слушают того, о ком известно, что он не жилец на этом свете.

«Сейчас было непохоже, чтобы она стала иронизировать, сейчас она была слишком серьезна, да, именно так, ее взгляд был серьезным; то, что он принял за пустоту, было отсутствием ее привычной веселости, это и делало ее лицо таким незнакомым, таким чужим. Он же должен был сейчас открыться ей, ведь именно этого требовал ее взгляд, он должен был говорить, объяснять, но разве это возможно перед таким чужим лицом, не обнаруживающим никакой готовности к пониманию?»

Тяжело, невнятно, скучно… а ведь это о человеческих чувствах, о трудном переломе в отношениях людей! Не лучше ли было хоть немного прояснить фразу? Хотя бы:

Да, именно так, она смотрела серьезно, взгляд был не пустой, нет, но ему не хватало привычной веселости, оттого ее лицо и стало таким незнакомым… Надо сейчас открыться, этого и требует ее взгляд, надо говорить, объяснять… но как объяснить (или – но разве это возможно), когда у нее такое чужое(отчужденное), замкнутоелицо (или – когда по лицу ее сразу видно, что она вовсе не хочет услышать его и понять)…

Отрывки эти взяты из разных переводных романов, переводили их разные люди, с разных языков. Но дело не в переводе: сами подлинники вовсе не требуют такого сухого, канцелярского стиля и строя фразы. Дело в отношении к русскомуязыку, к русскойречи. Подобного сколько угодно и у авторов, пишущих по-русски.

У нашего современного прозаика читаем: «Этот маленький, щуплый человечек сразу как-то преображается, глаза становятся колючими, волосы кажутся ставшими дыбом».

У другого: « Дочерчиваниелинии происходит с тщательностьючертежника-ученика, высунувшего язык от старания».

Кто-томожет, точно ученик, высунуть от усердия язык, но как представить дочерчиваниес высунутым языком?

Ребенок поцеловал усталую мать – и «в лице (ее) появилось какое-то неуловимое просвежение». Очевидно, лицо ее просветлело?

И даже у талантливого мастера герой оказывается « в состоянии неудовлетворенного возмездия», как будто мучается тем, что не получил возмездия! А ведь смысл – что его сжигает, терзает, мучит жажда мщения (мести)!

* * *

Так что же он такое, канцелярит? У него есть очень точные приметы, общие и для переводной и для отечественной литературы.

Это – вытеснение глагола, то есть движения, действия, причастием, деепричастием, существительным (особенно отглагольным!), а значит – застойность, неподвижность. И из всех глагольных форм пристрастие к инфинитиву.

Это – нагромождение существительных в косвенных падежах, чаще всего длинные цепи существительных в одном и том же падеже – родительном, так что уже нельзя понять, что к чему относится и о чем идет речь.

Это – обилие иностранных слов там, где их вполне можно заменить словами русскими.

Это – вытеснение активных оборотов пассивными, почти всегда более тяжелыми, громоздкими.

Это – тяжелый, путаный строй фразы, невразумительность. Несчетные придаточные предложения, вдвойне тяжеловесные и неестественные в разговорной речи.

Это – серость, однообразие, стертость, штамп. Убогий, скудный словарь: и автор и герои говорят одним и тем же сухим, казенным языком. Всегда, без всякой причины и нужды, предпочитают длинное слово – короткому, официальное или книжное – разговорному, сложное – простому, штамп – живому образу. Короче говоря, канцелярит – это мертвечина. Он проникает и в художественную литературу, и в быт, в устную речь. Даже в детскую. Из официальных материалов, из газет, от радио и телевидения канцелярский язык переходит в повседневную практику. Много лет так читали лекции, так писали учебники и даже буквари. Вскормленные языковой лебедой и мякиной, учителя в свой черед питают той же сухомяткой черствых и мертвых словес все новые поколения ни в чем не повинных ребятишек.

Так нахально «входят в язык» все эти канцеляризмы и штампы, что от них трудно уберечься даже очень неподатливым людям, и тогда, как бы защищаясь, они выделяют эти слова иронической интонацией.

Вот горькие, но справедливые строки из письма одной молодой читательницы автору этой книжки: «Мы почти не произносим открытого текста, мы не строим больше нашу речь сами, а собираем ее из готовых стандартных деталей, но подчеркиваем „кавычками“, что делаем это сознательно, что понимаем все убожество нашего материала. Мы повторяем те же ненавистные штампы, выражая свое отношение к ним лишь негативно, ничего не создавая взамен».

Думается, это – голос того поколения, перед которым виноваты мы, старшие. Но и в этом поколении уже не все понимают, что утрачено. А что же достанется внукам?

Ох, как хочется в иные минуты кричать «караул»!

Люди добрые! Давайте будем аккуратны, бережны и осмотрительны! Поостережемся «вводить в язык» такое, что его портит и за что потом приходится краснеть!

Мы получили бесценное наследство, то, что создал народ за века, что создавали, шлифовали и оттачивали для нас Пушкин и Тургенев и еще многие лучшие таланты нашей земли. За этот бесценный дар все мы в ответе. И не стыдно ли, когда есть у нас такой чудесный, такой богатый, выразительный, многоцветный язык, говорить и писать на канцелярите?!

Жечь или сушить?

Не всякий пишущий способен глаголом жечь сердца людей. Но, казалось бы, всякий писатель к этому стремится. А для этого глагол– то есть слово– должен быть жарким, живым.

Быть может, самое действенное, самое взволнованное слово в нашем языке – как раз глагол. Быть может, не случайно так называется самая живая часть нашей речи.

Громоздкими канцелярскими оборотами жечь сердца, затронуть душу довольно трудно. Обилие существительных, особенно отглагольных, тяжелит и сушит речь. Фраза со многими косвенными падежами неуклюжа и недоходчива. Причастия и деепричастия, слова вроде вращающиеся,находившиеся, выращиваемыетоже не делают прозу благозвучной, ясной и никого не взволнуют. Во всем этом нетрудно убедиться. К примеру, авария на корабле, люди на краю гибели – и вот как в двух вариантах рассказано о капитане:

…Под влиянием длительного непрекращающегося напряжения он словно утратил способность к критическому суждению…..

Приложение 2 Нора Галь

 

Имя при рождении:	Элеонора Яковлевна Гальперина
Псевдонимы:	Нора Галь
Дата рождения:	14 апреля (27 апреля) 1912
Место рождения:	Одесса, Российская империя
Дата смерти:	23 июля 1991 (79 лет)
Место смерти:	Москва, СССР
Гражданство:	СССР
Род деятельности:	переводчик, литературовед, редактор, поэт, прозаик
Годы творчества:	1925—1991
Жанр:	роман, повесть, рассказ, стихотворение, литературная критика, мемуары
http://www.vavilon.ru/noragal/content.html
Произведения на сайте Lib.ru

Но́ра Галь (настоящее имя Элеоно́ра Я́ковлевна Гальпе́рина; 1912—1991) — советская переводчица с английского и французского, литературный критик и теоретик перевода, редактор. Прославилась переводом «Маленького принца» Сент-Экзюпери, «Постороннего» Камю, «Убить пересмешника» Харпер Ли и произведений мировой фантастики.

Биография

Нора Галь родилась 27 апреля 1912 года в Одессе, в семье врача Якова Исааковича Гальперина^[1] и юриста Фредерики Александровны Гальпериной^[2]. С детских лет жила в Москве. После многократных настойчивых попыток была принята в Московский педагогический институт имени В. И. Ленина^[3], окончила его в 1937 году, затем училась в аспирантуре (окончила в 1941), защитила диссертацию, посвящённую творчеству Артюра Рембо, публиковала в периодике статьи о классической (Мопассан, Байрон, Мюссе) и новейшей зарубежной литературе. Вышла замуж за литературоведа Бориса Кузьмина^[4] (впоследствии подготовила к печати том его избранных работ).

Среди друзей, учителей, учениц и коллег Норы — Александр Аникст, Вера Топер, Нина Дарузес, Мария Лорие, Раиса Облонская, Морис Ваксмахер, Евгения Таратута, Абрам Штейн, Александра Раскина, Борис Володин, Лев Разгон, Мариэтта Чудакова, Тамара Казавчинская.

Была замужем за литературоведом Борисом Кузьминым (погиб в 1943), дочь — литературный критик и редактор Эдварда Кузьмина. Внук — поэт, литературный критик, литературовед, издатель и активист гей-движения Дмитрий Кузьмин.

Нора Галь умерла 23 июля 1991 года после тяжёлой болезни. Её память увековечена в космосе: в июле 1995 года малой планете из пояса астероидов присвоено имя Норагаль^[5]. 27 апреля 2012 года, к 100-летию Норы Галь, была впервые вручена премия имени Норы Галь за перевод короткой прозы с английского языка.

Деятельность

Ещё будучи школьницей, опубликовала несколько стихотворений, в студенческие годы выступила в печати как прозаик. В конце тридцатых годов много печаталась со статьями о текущей зарубежной литературе в журнале «Интернациональная литература», «Литературном обозрении», «Литературном критике» и др. В военные годы впервые попробовала себя в переводе (1942), после войны много работала как редактор переводов (произведения Жюля Ренара, Александра Дюма, Герберта Уэллса). С 1948 года окончательно уходит в перевод.

На рубеже 1950-х и 1960-х переводы таких книг, как «Маленький принц» Сент-Экзюпери, рассказы Сэлинджера, повесть Харпер Ли «Убить пересмешника» выводят Нору Галь в круг ведущих мастеров художественного перевода. В последующем переводческом творчестве Норы Галь уживается тонкая психологическая проза XX века — «Посторонний» Камю, «Смерть героя» Олдингтона, романы Томаса Вулфа, Джойс Кэрол Оутс, Кэтрин Энн Портер, — с увлечением фантастикой, вылившимся в плодотворную работу над рассказами и повестями Рэя Брэдбери и Клиффорда Саймака, Азимова и Кларка, Желязны и Ле Гуин, Старджона и Шекли.

Многие переводы Норы Галь долгое время оставались «в столе» (например, «Корабль дураков» Кэтрин Энн Портер переведён в 1976, опубликован только в 1989 году), некоторые увидели свет уже после её смерти: романы Невила Шюта «Крысолов» (первый перевод сделан в 1942 году) и «На берегу».

Более 30 лет (с 1935 года) была дружна с писательницей Фридой Вигдоровой. С французским текстом «Маленького принца» Нора Галь познакомилась благодаря Вигдоровой и тут же перевела повесть для Фриды и её маленьких дочерей — Галины и Александры. Несколько статей на нравственно-педагогические темы были написаны Вигдоровой и Норой Галь в соавторстве^[6].