Турки готовятся бежать из Константинополя и основать новую столицу на полуострове Малая Азия. Флот Антанты атакует Дарданеллы

Вероятно, единственной причиной столь страстного желания Германией мира была ситуация в Дарданеллах. В начале января, когда Вангенхайм убеждал меня написать письмо в Вашингтон, люди в Константинополе были очень встревожены. Прошел слух, что союзники собрали флот из сорока военных кораблей в устье Дарданелл и намеревались попытаться захватить пролив. Распространенная в Константинополе уверенность, что подобная попытка увенчается успехом, делала ситуацию особенно напряженной. Это мнение разделял Вангенхайм в какой-то своеобразной форме – так же как и фон дер Гольц, знакомый с обороной Дарданелл не понаслышке, а как человек, в течение нескольких лет занимавшийся реорганизацией турецкой армии. В своем дневнике я обнаружил мнение фон дер Гольца, переданное мне Вангенхаймом, по этому вопросу. Здесь я привожу его буквально: «Хотя он и полагает, что невозможно захватить Дарданеллы, но, по его мнению, все равно, если Англия решит, что этот шаг важен в ведении войны, то, пожертвовав десятком кораблей, сможет захватить вход в пролив и сделает это очень быстро. Через десять часов после начала штурма пролива англичане будут в Мраморном море».

В тот же самый день, передав мне мнение фон дер Гольца, Вангенхайм попросил меня спрятать несколько чемоданов с ценностями в американском посольстве. Очевидно, он готовился к отъезду.

Читая доклад Кромера об атаке на Дарданеллы, я обнаружил, что адмирал сэр Джон Фишер, глава морского ведомства, назвал цену успеха – двенадцать кораблей. Вполне очевидно, что мнения фон дер Гольца и Фишера различались незначительно.

Когда до Турции дошли сведения об атаках Антанты, ситуация стала почти безнадежной. Повсюду страх и паника охватили не только простой народ, но и официальных лиц. Страна плавно двигалась к катастрофе. До 1 января 1915 года Турция никак не оправдывала свое участие в войне. Наоборот, практически везде ее военные терпели поражение. Джемаль, как уже говорилось, покинул Константинополь как будущий «победитель Египта», но его экспедиция потерпела жестокое и унизительное поражение. Попытка Энвера освободить Кавказ от российского господства имела гораздо более тяжелые военные последствия. Он проигнорировал совет немцев позволить русским дойти до Сиваса и остановиться там. Вместо этого он тупо попытался захватить российскую территорию на Кавказе. Турецкая армия по всем статьям потерпела поражение, но военная неудача оказалась отнюдь не последней бедой, с которой пришлось здесь столкнуться. Медицинская и санитарная служба Турции была более чем плохой. Во всех лагерях начались эпидемии тифа и дизентерии, во время которых погибло около 100 тысяч человек. В город постоянно приходили жуткие вести о страданиях несчастных солдат. Всем было прекрасно известно, что Англия готовилась к вторжению в Месопотамию, и ни у кого не было никаких причин полагать, что эта кампания потерпит поражение. Каждый день турки проводили в ожидании новостей: вот болгары объявили войну и теперь шли на Константинополь. Все прекрасно понимали, что данный факт означал вступление в войну также Румынии и Греции. Не было дипломатическим секретом, что Италия ждала лишь наступления теплой погоды, чтобы присоединиться к Антанте. Тогда же российские моряки на Черном море атаковали Трапезунд, и каждый день ожидалось, что они вот-вот окажутся в устье Босфора. В то же время внутренняя ситуация была плачевной: по всей Турции ежедневно от голода умирали тысячи человек; практически всех здоровых мужчин призвали в армию; так что лишь те немногие, что остались, должны были возделывать землю; криминальные конфискации практически полностью разрушили торговлю; казна была опустошена гораздо в большей степени, чем это можно было позволить, поскольку закрытие Дарданелл и блокада средиземноморских портов прекратили импорт и не у кого было взимать таможенные пошлины. Все возрастающий гнев населения в любой момент мог обернуться против Талаата и его товарищей. И в тот момент, когда беды окружали страну со всех сторон, турки узнали, что приближается могучая английская армада со своими союзниками, полная решимости разрушить оборону и захватить город. Не было другой силы, которую они бы боялись так, как английский флот. В течение нескольких веков этот самый флот ни разу не терпел поражений, и это вызывало чувство подавленности у турецких граждан. Англичане казались им людьми, обладающими сверхчеловеческими способностями – непреодолимой силой, которую невозможно победить.

Вангенхайм и практически все представители военных и военно-морских сил считали захват Дарданелл не только возможным, но и неизбежным. Вероятность британского успеха была одной из самых популярных тем для разговора. Профессионалы, как и люди невоенных профессий практически всегда склонялись к успеху Антанты. Истинная причина того, что Турция выступила против Египта, добавил Талаат, заключалась в том, чтобы отвлечь англичан от Галлипольского полуострова. Существовавший тогда образ мышления демонстрирует тот факт, что 1 января турецкое правительство приготовило два поезда, один из которых должен был доставить султана и его свиту на полуостров Малая Азия, а второй был предназначен для Вангенхайма, Паллавичини и других членов дипломатического корпуса. 2 января у меня произошел интересный разговор с Паллавичини. Он показал мне сертификат, выданный ему Бедри, префектом полиции, дающий право ему, его секретарям и слугам пройти на один из скорых поездов. У него также были билеты на сидячие места для него и его людей. Он сообщил мне, что у каждого локомотива должно быть всего три вагона, так что поезд сможет развить большую скорость. Ему было сказано, чтобы все было готово по часам. Вангенхайм практически не пытался скрыть своих опасений. Он сказал мне, что подготовил все для отъезда своей жены в Берлин, и пригласил миссис Моргентау сопроводить ее, чтобы и она покинула опасную зону. Вангенхайм боялся того, чего и большинство жителей этого города Турции, – массовых беспорядков как в Константинополе, так и в остальной Турции. Предчувствуя подобные беспорядки, он сказал характерную фразу. По его мнению, если английский флот пройдет Дарданеллы, жизнь ни одного англичанина в Турции не будет в безопасности – все они будут убиты. Поскольку было очень трудно отличить американца от англичанина, Вангенхайм предложил мне выдать американским гражданам характерные значки, которые защитили бы их от насильственных действий со стороны турок. Будучи абсолютно уверенным, что истинной целью Вангенхайма было обнаружить англичан и таким образом сделать их объектами жестокого обращения со стороны турецкого народа, я отказался последовать «дружескому» совету.

Сейчас все это кажется абсолютно абсурдным, поскольку тогда английский флот не провел ни одной атаки. В тот самый момент, когда весь Константинополь трясся в страхе в ожидании британских дредноутов, британский кабинет в Лондоне лишь рассматривал целесообразность подобного мероприятия. Записи показывают, что 2 января из Петрограда пришло телеграфное послание британскому правительству с просьбой провести какую-либо демонстрацию против турок, теснивших русских на Кавказе. На эту просьбу тут же был отправлен ободряющий ответ, однако лишь 28 января британское правительство отдало приказ атаковать Дарданеллы. Сейчас уже не секрет, что далеко не все были уверены в успехе этого предприятия. Адмирал Карден выразил уверенность, что пролив «невозможно захватить одним махом, однако путем длительной осады с участием большого количества кораблей успеха добиться можно». Наказанием же Англии за поражение, добавил он, стала бы потеря престижа и влияния на Востоке. Насколько верным было это пророчество, у меня еще будет повод рассказать. До этого времени одной из фундаментальных и всеми признанных аксиом военно-морского дела было то, что военные корабли не должны пытаться атаковать стационарные наземные укрепления. Но немцы продемонстрировали огромную мощь мобильных орудий, разрушая крепости в Льеже и Намюре, из-за чего многие военные в Англии полагали, что эти события меняют данный военно-морской принцип. Мистер Черчилль, в то время глава адмиралтейства, возлагал огромные надежды на разрушительную силу нового супердредноута – «Королева Елизавета», – только что построенного и находящегося сейчас на пути к Средиземноморскому флоту.

Мы в Константинополе ничего не знали об этих размышлениях, однако их результат стал очевиден во второй половине февраля. Вечером 19-го числа австрийский посол Паллавичини принес мне важные новости. Маркиз обладал огромным чувством собственного достоинства, однако было видно, что он очень нервничал и даже не пытался скрыть свое волнение. Флот Антанты возобновил свои атаки на Дарданеллы, которые в этот раз были особенно жестокими. В тот самый час дела австрийцев шли из рук вон плохо; российская армия с успехом шла вперед; сербы отбросили австрийцев за линию фронта, а европейская пресса была полна мрачных прогнозов по поводу распада Австрийской империи. Поведение Паллавичини в тот вечер было отражением опасностей, окружавших его страну. Он был несколько сентиментальным и в то же время гордым человеком, он гордился своим императором и тем, что называл великой Австро– Венгерской империей. Теперь же он был объят страхом, предчувствуя разрушение великой габсбургской машины, в течение многих веков противостоявшей вызовам истории. Как и большинство людей, Паллавичини жаждал сочувствия, однако не мог ждать его от Вангенхайма, который редко посвящал его в свои дела и постоянно обращался с ним как с представителем нации, подчиняющейся господствующей Германии. Возможно, именно по этой причине австрийский посол изливал душу мне. Нападение флота Антанты на Дарданеллы стало для него кульминацией. В то время страны оси верили, что смогли сдержать Россию, закрыв Дарданеллы и не дав возможности русским экспортировать пшеницу и импортировать военное снаряжение, необходимое для ведения войны. Таким образом, Германия и Австрия намертво вцепились в своего огромного врага, и, если подобное положение сохранилось бы еще некоторое время, крушение России стало бы неизбежным. Тогда, правда, войска царя победоносно шли вперед, что само по себе очень тревожило австрийцев, но скоро запасы военной амуниции закончатся, после чего подавляющее количественное превосходство русских не поможет и они обязательно потерпят поражение. Однако если русские доберутся до Константинополя и возьмут под контроль Босфор и Дарданеллы, то получат необходимую для ведения войны амуницию в огромном количестве, после чего поражение держав оси станет лишь вопросом времени. А подобное поражение, и Паллавичини прекрасно понимал это, имело бы для Австрии гораздо более тяжелые последствия, чем для Германии. Вангенхайм сообщил мне, что в планах Германии, в случае распада Австро-Венгрии, включить 12 миллионов австрийских немцев в число подданных Гогенцоллернов, и Паллавичини сознавал эту опасность. Нападение Антанты на Дарданеллы для Паллавичини означало исчезновение его страны. Чтобы лучше понять ход его мыслей, нужно помнить, что он, как и большинство значительных людей в Константинополе, верил, что данная операция завершится успехом.

Это навязчивое убеждение сделало положение Вангенхайма чрезвычайно жалким. Как я уже говорил, сдерживание России было практически полностью заслугой немецкого посла. Он доставил «Гебен» и «Бреслау» в Константинополь, после чего Турция вступила в войну. Захват проливов означал бы не только полноценное участие в войне России, его могущественного противника, но и – это было не последней заботой Вангенхайма – бесславный конец его великого личного достижения. И все же Вангенхайм выражал свою тревогу отличным от поведения Паллавичини образом. Он в истинно немецком стиле прибегнул к угрозам и браваде. Он не оплакивал свою судьбу, а искал способ нанести ответный удар. Часто сидя в моем кабинете, он курил и рассказывал мне о всех тех ужасных вещах, которые желал совершить со своими врагами. А особенно терзало Вангенхайма открытое расположение немецкого посольства. Оно находилось на высоком холме и было одним из самых заметных зданий в городе – прекрасная цель для предприимчивого английского адмирала. Когда английские моряки войдут в порт, одним из первых зданий, которое они увидят, будет это желтое здание Гогенцоллернов. И соблазн уничтожить его может оказаться непреодолимым.

– Пусть только попробуют уничтожить мое посольство! – говорил Вангенхайм. – Я с ними расквитаюсь! Если они сделают хотя бы один выстрел в него, мы разнесем посольства Франции и Англии! Скажите это адмиралу! Также передайте ему, что у нас уже готов для этого динамит!

Также Вангенхайм выражал большое беспокойство в отношении предложенного переезда правительства в Эскишер. В начале января, когда все ожидали прорыва флота союзников, все было готово для переезда правительства на полуостров Малая Азия. И сейчас при первых выстрелах британских и французских орудий вновь были поданы специальные поезда. Оба, и Вангенхайм, и Паллавичини, сообщили мне о своем нежелании сопровождать султана и правительство во время переезда на полуостров. Если союзники захватят Константинополь, послы стран оси окажутся отрезанными от своих стран и будут полностью в руках турок.

– Тогда турки смогут держать нас в качестве заложников, – сказал Вангенхайм.

Они уговаривали Талаата перевести правительство в Адрианополь, из которого могли легко попасть в Константинополь и выйти из него. В случае же, если город будет захвачен, они смогут спастись и попасть на родину. С другой стороны, турки не приняли это предложение, поскольку боялись нападения со стороны Болгарии. Таким образом, Вангенхайм и Паллавичини оказались меж двух огней. Если они останутся в Константинополе, то велика вероятность стать заложниками англичан и французов. С другой стороны, если же они отправятся в Эскишер, то могут стать пленниками турок. Свидетельства непрочности основы, на которой покоился союз между Турцией и Германией, уже попадали в поле моего внимания, но это было самое очевидное. Вангенхайм, как и все остальные, знал, что в случае, если французы и англичане захватят Константинополь, турки дадут выход своей ярости, направленной, главным образом, не против Антанты, а против немцев, которые вовлекли их в войну.

Сейчас кажется более чем странной та уверенность в неизбежности прорыва Дарданелл, успехе флота союзников и последующем захвате Константинополя в несколько дней. Я вспоминаю оживленный разговор, состоявшийся в американском посольстве вечером 24 февраля. Произошел он на еженедельном вечере миссис Моргентау – эти встречи в те дни были чуть ли не единственной возможностью для дипломатов собраться вместе. Присутствовали практически все. Первый штурм на Дарданеллы, во время которого были уничтожены укрепления в устье пролива, состоялся за пять дней до этого. Что случится, если прорыв осуществится? Каждый из присутствующих – Вангенхайм, Паллавичини, итальянский посол Гаррони, шведский посол Анкарсвард, болгарский посол Колушев, Кюльман и Шарфенберг, первые секретари немецкого посольства – высказывал свое мнение, и эти мнения сходились: атака союзного флота будет успешной. В особенности мне запомнилось отношение к происходящему Кюльмана: он обсуждал захват Константинополя как нечто уже произошедшее. Иранский посол высказал большую озабоченность тем, что здание его посольства находилось недалеко от Оттоманской Порты. Он сообщил мне, что опасается, что его посольство может подвергнуться атаке и что несколько случайных выстрелов могут уничтожить его собственную резиденцию. Он поинтересовался, нельзя ли ему перевезти архивы в американское посольство. Ходили самые дикие слухи. Нам сообщили, что представитель компании «Стандард ойл» насчитал 17 транспортных средств c кавалеристами, что моряки с военных кораблей выпустили около 800 снарядов, сровняв с землей холмы у входа в Дарданеллы, что был застрелен один из телохранителей Талаата – было выдвинуто предположение, что пуля не достигла своей цели. Говорили, что все турецкое население было охвачено страхом, боялись, что англичане и французы, попав в город, станут насиловать турецких женщин. Последнее конечно же было полным абсурдом, эти слухи распространялись немцами и их турецкими коллегами, скорее всего, большинство жителей Константинополя молились о том, чтобы флоту союзников сопутствовал успех и он бы освободил их от политической шайки, правившей страной.

Среди всего этого хаоса был один опечаленный и одинокий человек – Талаат. Когда бы я ни встречал его в те дни, он всегда являл собой картину полного опустошения и отчаяния.

Как и большинство людей с общинной психологией, турки не умели скрывать свои эмоции, и поэтому переход от радости к отчаянию произошел очень быстро. Очевидно, грохот британских орудий в устье пролива Талаат понимал как собственный рок. Казалось, его карьере в Адрианополе пришел конец. И вновь он поделился со мной своими опасениями относительно того, что англичане захватят турецкую столицу, и вновь выразил сожаление в том, что Турция вообще вступила в войну. Талаат прекрасно понимал, что произойдет, когда флот союзников войдет в Мраморное море. Согласно докладу комиссии Кромера, лорд Китченер, давая свое согласие на чисто военно-морскую экспедицию, надеялся, что благодаря революции в Турции данная кампания пройдет успешно. Лорда Китченера часто критиковали за его участие в штурме Дарданелл. Однако, отдавая долг его памяти, нужно признать, что в этом отношении он был абсолютно прав. Если бы флот союзников вошел в пролив, правлению младотурок пришел бы конец. Как только раздались первые выстрелы, на улицах появились плакаты, на которых Талаата и его товарищей называли виновниками бедствий, обрушившихся на Турцию. Бедри, префект полиции, был занят тем, что собирал безработных молодых людей и высылал из города. Цель этих действий заключалась в том, чтобы освободить Константинополь от тех, кто мог поднять революцию против младотурок. Часто говорили, что Бедри боялся революции гораздо больше, чем британского флота. И это была та же самая Немезида, которая постоянно держала свой меч над головой Турции и в любой момент могла опустить его.

Один-единственный эпизод демонстрирует напряженность, господствующую тогда в Турции. Доктор Ледерер, корреспондент «Берлинер тагеблатт», побывал в районе Дарданелл, а по возвращении передал нескольким дамам в дипломатическом кругу то, что сообщили ему немецкие офицеры. Они сказали ему, что постоянно ждут своей смерти. Этот рассказ, как огонь, моментально распространился по всему городу, а доктору Ледереру грозил арест. Он обратился ко мне за помощью. Я отвел его к Вангенхайму, который отказался иметь с ним дело. Ледерер, по его словам, был австрийским подданным, несмотря на то что представлял немецкую газету. Он был очень зол на Ледерера за этот опрометчивый поступок. Но в конце концов мне удалось провести столь непопулярного журналиста в австрийское посольство, где он и провел ночь. Через несколько дней Ледерер должен был покинуть город.

Среди всего этого кошмара был один человек, которого все это, по-видимому, не коснулось. Хотя послы, генералы и политики ждали самых страшных бедствий, голос Энвера оставался все таким же обнадеживающим и тихим. Спокойствие и мужественность человеческого духа никогда не были столь полезны, как тогда. В конце декабря – начале января, когда город накрыла первая война страха, Энвер сражался с русскими на Кавказе. Однако эта кампания, как я уже говорил, была не слишком успешной. Энвер покинул Константинополь, чтобы стать завоевателем, однако в конце января вернулся, командуя побитой и деморализованной армией. Такой кошмарный опыт сломал бы любого другого, и то, что Энвер остро чувствовал неудачу, было видно исходя из того способа, который он выбрал, чтобы спрятаться от общественности. В первый раз после его возвращения я увидел его на благотворительном концерте в пользу Красного Креста. Энвер сидел в глубине ложи, стараясь не попадать в поле зрения присутствующих. Было вполне очевидно, что он был не уверен, что публика радушно его примет. Все важные люди в Константинополе – наследник, члены кабинета и послы – посетили это мероприятие. И согласно традиции наследник приглашал к себе высокопоставленных лиц, чтобы сказать им несколько приветственных слов. Среди прочих был приглашен и Энвер. По-видимому, это прибавило ему мужества, и он появился в обществе дипломатов, которые восприняли это как знак того, что его положение в обществе восстановлено. Спустя несколько дней после этого он обсудил сложившуюся ситуацию со мной. По его словам, он был изумлен распространением страха и отчаяния в городе, а приготовления к переезду султана и правительства, что практически оставляло город на милость англичан, вызывали у него отвращение. Он не верил, что флот союзников мог войти в Дарданеллы, он совсем недавно проинспектировал все фортификационные сооружения и был уверен в их способности дать успешный отпор. И хотя корабли союзников все же уже находились в Дарданеллах, он заверял всех, что Константинополь будет защищаться до последнего человека.

Однако заверения Энвера не удовлетворили его коллег. Они готовились к приходу англичан. Если, несмотря на самое героическое сопротивление, которое смогут оказать турецкие армии, союзники все-таки захватят город, правящие классы были к этому готовы. Они намеревались сделать со своей столицей то же самое, что русские сделали с Москвой, когда к ней подошел Наполеон.

– Они никогда не получат этот город, – говорили мне, – а только кучу пепла.

Кстати, эти слова были вовсе не пустой угрозой. Мне сообщили, что во все полицейские участки и ряд других мест завезены канистры с бензином, которые можно было очень быстро поджечь. Так как большая часть домов в Константинополе была построена из дерева, то все это представлялось не слишком сложной задачей. Но турки были решительно настроены уничтожить не только эти временные здания; их планы распространялись также на прекрасные архитектурные творения, созданные христианами задолго до турецкой оккупации. В частности, они хотели взорвать мечеть Святой Софии. Это здание, которое было христианской церковью в течение многих веков до того момента, когда стало мусульманской мечетью, представляло собой величественное строение времен исчезнувшей Византийской империи. Естественно, предложение совершить подобный акт вандализма вызвало у всех нас возмущение, и я обратился к Талаату с просьбой пощадить храм Святой Софии. Он легко отнесся к предполагаемому разрушению.

– В комитете партии «Единение и прогресс» не найдется и шести человек, – сказал он мне, – которые любили бы старое. Нам всем нравится все новое!

Это все, чего я смог добиться тогда относительно этого вопроса.

Настойчивость Энвера в отношении того, что Дарданеллы смогут выстоять, привела к тому, что его товарищи потеряли всякое доверие к его мнению. Спустя примерно год Бедри-бей, префект полиции, рассказал мне все в деталях. Пока Энвер был на Кавказе, говорил Бедри, Талаат созвал совещание, что-то вроде военного совета по Дарданеллам. Присутствовали Лиман фон Зандерс, немецкий генерал, реформировавший турецкую армию; Узедом, немецкий адмирал, бывший генеральным инспектором турецких береговых укреплений; Бронссарт, немецкий начальник штаба турецкой армии, и еще несколько человек. Все присутствующие высказывали как свое личное мнение, что британский и французский флот сможет захватить пролив. Единственным поводом для дискуссии, по словам Бедри, было то, сколько времени – восемь или двадцать часов – потребуется кораблям, чтобы добраться до Константинополя после того, как они разрушат укрепления. Мнение Энвера было всем хорошо известно, однако совет решил игнорировать его и провести подготовку без его ведома – исключить военного министра, по крайней мере временно, из принятия решений.

В начале марта Бедри и Джамболат, ответственный за национальную безопасность, пришли ко мне. Тогда уже началось массовое бегство из столицы. Турецких женщин и детей отправили в глубь страны; банки заставили отправить свое золото в Малую Азию; архивы Оттоманской Порты уже были перевезены в Эскишер, и практически все послы и их сопровождающие, как и большинство чиновников правительства, были готовы к отъезду. Директор музея, который был одним из тех шести турок, и, по словам Талаата, «любил старое», спрятал произведения искусства, находящиеся в Константинополе, в подвалы или укрыл их в защищенных местах. Бедри пришел, чтобы согласовать детали моего отъезда. Будучи послом, я был аккредитован при султане, и моим долгом было, по словам Бедри, следовать туда, куда решил следовать султан.

Поезд уже готов, добавил он. И ему хотелось бы узнать, сколько человек я собирался взять с собой. На его предложение я ответил отказом. Я проинформировал Бедри, что, по моему мнению, мой долг заключался в том, чтобы остаться в Константинополе. Только посол, сохраняющий нейтралитет, сказал я, сможет помешать убийствам и разрушению в городе, и я обязан цивилизованному миру, если смогу, предотвратить подобные бедствия. Если моя должность посла обяжет меня следовать за султаном, то я уйду в отставку и стану генеральным консулом.

И Бедри, и Джамболат были гораздо моложе и гораздо менее опытными, чем я. Таким образом, я намекнул им, что в подобной ситуации в качестве советчика им потребуется человек с многолетним опытом. Я был заинтересован не только в защите иностранцев и американских учреждений, но и, по чисто гуманным соображениям, в том, чтобы сохранить турецкое население от перегибов, которых следовало ожидать. Представители некоторых национальностей, склонные к грабежу и убийствам, вызывали особое беспокойство. Поэтому я предложил Бедри и Джамболату сформировать что-то вроде комитета, состоящего из нас троих, который попытался бы взять под контроль близящуюся катастрофу. Они согласились. Мы втроем собрались и разработали план действий. Мы взяли карту Константинополя и отметили на ней районы, которые, согласно существовавшим правилам ведения войны, по нашему мнению, союзный флот имел право атаковать. Таким образом, мы решили, что военное министерство, военно-морское министерство, офисы телеграфа, железнодорожные станции и все общественные здания вполне могут стать целями их орудий. Затем мы отметили зоны, которые должны обладать иммунитетом, на чем мы должны настаивать. К ним были отнесены основная часть города, состоящая из жилых домов, а также часть города, где находились все посольства, Пера, район на северном берегу бухты Золотой Рог. Их мы отметили как места, которые нельзя атаковать. Мы также разграничили определенные жилые районы Стамбула и Галаты, турецкие области. Я телеграфировал в Вашингтон, запрашивая у Государственного департамента ратификацию этих планов и согласие уважать эти зоны безопасности со стороны британского и французского правительства, и получил подтверждающий ответ.

Таким образом, все приготовления были проведены. На станции стояли поезда, готовые увезти султана, правительство и послов в Малую Азию. Они стояли под парами, готовые в любой момент тронуться в путь. Все мы ждали триумфального прибытия флота союзников.

Глава 17