мой Ефимьяний меня нежно воспитал)

Частушки- короткие рифмованные лирические песенки, которые создавались и исполнялись как живой отклик на разные жизненные явления, выражая ясную положительную и отрицательную оценку. Во многих частушках присутствует шутка и ирония.

Частушки — язык общения молодежи, позволяющий ее представителям оказывать влияние на общественное мнение.

Адоньева. Прагматика частушки \\ прагматика фольклора.

второй части исследования посвящена прагматике частушки. Описание бытования частушки в Белозерской традиции второй половины ХХ века построено на анализе характеристик тех социальных пространств, в рамках которых осуществляются частушечные акции, а также тех «коммуникативных коридоров», которые определяют такие акции динамически.

Частушка — обязательная часть молодежных праздничных собраний вплоть до восьмидесятых годов: гуляний (в летнее время) и посиделок-бесед (в зимнее время). В рассматриваемой нами традиции частушка — основная форма публичной речи этой половозрастной группы. И девки, и парни поют частушки во время хождения по деревне, девушки прогуливаются небольшими группами, парни — шатиями. Частушки парней отличаются от частушек девичьих. Время от времени группы гуляющих вдоль деревни парней и девушек останавливаются, собираются в кружок около гармониста, и тогда начинается пляска. Во время пляски «русского» частушка возглашается особым образом. Пляшущие выбивают каблуками дробь —дробушки, мужчины выделывают коленца, но, в какой-то момент один из участников пляски останавливается и пропевает частушку. Участники пляски обмениваются частушечными репликами, никогда не перебивая друг друга. Этот процесс регулируется тактами гармошки, с одной стороны, и остановками в пляске — с другой. Остановившийся обозначает этим действием то, что он «взял слово», что следующая реплика — его. Это правило действует очень жестко: даже в том случае, если частушка оскорбительна для одного из участников пляски (например, если девушка поет о своей «супостатке») перебить возглашающего невозможно, можно только ответить — «отпеть». Умение «отпеться» высоко оценивается сообществом. Частушка оценивается самими носителями традиции как речевое действие: «она его выпоет — он ее отпоет».

Предмет частушечных сообщений — оглашение распределения отношений между членами молодежного сообщества. Частушки, исполняя которые, парни и девушки сообщают о том, что они думают и чувствуют, имеют особое определение — примерные. Посредством такихпримерных песенисполнители обнаруживают публично то, что в повседневной норме социального поведения скрывается. Частушечная речь служит каналом, посредством которого может быть публично передано сообщение, невозможное для передачи никакими иными способами.

Если примерность — характеристика содержания частушки, то состязательность — одна из форм ее использования. Призом в частушечном состязании служит репутация. Так, девушку, которая хорошо поет частушки, называли славутницей/слабутницей. Состязательность характеризует и частушку парней. Наряду с частушечным межперсональным диалогом, частушка парней может исполняться от лица группы — шатии, артели.

Экспликация конфликтов в виде праздничного частушечного состязания позволяет предполагать, что такой конфликт — весьма специфической природы. Он не является деструктивным для социума. Он нормативен. Такой конфликт следует определить как-то иначе: как состязание или как агон. Нормативна драка парней как кульминация деревенского праздника, нормативна частушечная перебранка девушек-соперниц во время праздничной пляски. О его нормативности свидетельствует и наличие конвенциональной речевой формы — частушки, оформляющей и легализующей конфликты такого рода. Частушечный жанр в молодежном сообществе включен в сценарий презентации группового и межличностного конфликта-агона. Частушка используется в качестве конвенциональной речевой формы для состязания, составляющего основной принцип публичного поведения крестьянской молодежи. Эта форма связана с понятием «славы»-репутации. Частушка, таким образом, репрезентирует конкурентные отношения между отдельными персонами и группами внутри деревенской молодежи. Состязаясь, исполнители частушки стыдят «супостатов» и создают славу себе. Создание и ратификация репутаций — одна из социальных функций частушки, таков вывод, который мы можем сделать на основе анализа бытования частушки в молодежной группе.

Мысли и чувства, связанные с личной сферой отношений, возглашаются публично — на улице и в присутствии «компании». В таком возглашении присутствует значительный элемент театральности. Для провозглашения текста о своих чувствах исполнителю нужен не только адресат — предмет чувств, но и публика. Сама частушечная форма создает нечто вроде кавычек, в которые размещает исполнитель свое высказывание. Такие кавычки позволяют говорящему разделить ответственность за свое высказывание с обществом/традицией, а обществу, тем не менее, отнести такое высказывание к личной сфере исполнителя. Публичность частушки позволяет ее исполнителю обеспечить выравнивание между собственной «славой» — тем, что «думает» о нем сообщество, и «персоной» — тем, в каком качестве он сам предлагает себя этому сообществу. Поэтому, какие бы свои действия или намерения человек ни оглашал в частушке и кто бы ни был формальным адресатом такого высказывания — друг, враг или возлюбленная, частушечный коммуникативный акт имеет в качестве адресата значительно большее количество лиц, чем это может быть представлено в частушечном тексте.

Одна из главных тем частушечного диалога — ролевое распределение внутри молодежного сообщества. Текущее распределение позиций в группе «публикуется» в примерных песнях. Сводка новостей подобного рода принимается к сведению общественностью (как молодежной, так и старшими, поскольку публичные события гулянки непременно обсуждаются с домашними) и корректируется от собрания к собранию. Сам же набор ролей достаточно стабилен. К ролевым определениям относится лексема «супостат»/ «супостатка»: изменивший парень — для девушки и соперник — для парня. Определение «супостат»/ «супостатка», так же как и другие ролевые определения: миленок/милка, ягодинка, дроля, залетка — принадлежат общему словарю частушки. Они всегда маркируют не лицо собственно, а характер отношений между говорящим и тем, к кому относится частушечное определение. Конвенциональный характер частушечной речи проявляется, в частности, и в том, что лексика, описывающая набор позиций в молодежной среде, принадлежит частушечному регистру по преимуществу. В спонтанной речи она употребляется редко и обычно как стилистически маркированное определение, требующее комментария. Определение ролей при описании отношений между девушками и парнями в спонтанной диалогической речи заимствуется из частушечного словаря.

Сообщество, наиболее активно использующее частушечный жанр — деревенская молодежь. Эта конвенциональная форма публичного высказывания активно осваивается и используется именно носителями данного габитуса — парнями и девушками. Во время пляски старших — мужиков и баб — частушка представляет собой высказывание со ссылкой на вполне определенный контекст, не языковой, но поведенческий. Этот контекст — молодежное собрание и весь комплекс отношений, который определяет поведение его участников. Петь частушки и плясать для старших — молодиться, представлять себя в прошлой возрастной роли. Такое условное поведение предполагает особый игровой, комический эффект. Смеховая функция частушки в значительной степени определена несоответствием статуса поющего и частушечной темы. Для молодого человека частушка, напротив, представляет собой один из значимых навыков публичного поведения, связанный с его ролью и положением в своей группе. Исполнение частушки — одна из редких возможностей для публичного высказывания парней и девушек. Место оратора, в соответствие с конвенциями публичной речи в деревне, отведено старшим. Молодежи «выступать» (привлекать к себе общее внимание) — стыдно. Социальной площадкой, специально предназначенной для частушечного взаимодействия, служат праздничные собрания этого сообщества. Таковы рамки статического контекста частушки, определяющие исходную — ритуализованную — форму ее бытования.

Описание бытования частушки в среде белозерской молодежи позволяет сделать вывод, к которому приходили исследователи частушки ранее — в ней сообщают новости. Сам частушечный текст может не быть новостью: как было отмечено, примерной может быть частушка как сочиненная, так и известная, но исполненная к случаю. Записи частушек позволяют заметить ее исключительную пространственную мобильность: одни и те же тексты фиксируются на очень отдаленных друг от друга территориях. Тексты частушек могут быть достаточно устойчивыми, несмотря на всеми отмечаемую их «сиюминутность». Это позволило предположить, что новостью является не сам текст, но акт приписывания некоего текста некоему конкретному факту: сотворение некоего социального факта — новости (события) — посредством верификации определенного текста. К процедурам такого рода следует отнести рекрутскую частушку — один из наиболее устойчивых пластов частушечного фольклора Белозерья. Сами тексты не новы, они хранятся в пассивном знании сообщества, о чем свидетельствует их многократная фиксация в нашей коллекции. Новостью является исполнение частушки тем парнем, который стал призывником. Публичное исполнение рекрутской частушки ограничено вполне определенным контекстом — ритуалом проводов в армию и предполагает вполне определенных исполнителей — парней, призванных в армию. Впервые спетая парнем в этой ситуации частушка входит в его репертуар, исполнение ее до переживания им этой ситуации — неуместно. Новостью такого ритуального исполнения частушки является оглашение факта принятия на себя определенной внешней ситуации, а также оглашения собственных мыслей и переживаний по этому поводу: мысли и чувства заданы их носителю внешним образом. Это так и со стороны ситуации, поскольку призыв — принудительное действие, и со стороны их речевой экспликации — некрутская частушка задает определенную общую форму личному чувству.

Частушечный жанр контролирует внутреннюю — психологическую — форму исполнителя в отношении его социальной роли. План отношений (внутренний план) выравнивается в частушечном акте с планом общего знания. Наряду с частушками, оглашение которых эксплицирует персональную сферу, достаточно весомую часть текстов составляют частушки-индикативы, что не отменяет их конструирующей социальное пространство функции. Иррациональная модальность — желания, опасения, потребности — вводится ею на общих правах с реальностью факта. Утверждение факта и утверждение намерений, утверждение реального и ирреального, в частушечном речевом акте выравнивается в правах и используется в качестве двух посылок к общему выводу.

Социальным результатом частушечного коммуникативного акта становится то, что область интенций наделяется реальностью факта. Не являясь перформативным высказыванием формально, публично исполненная частушка преобразует социальное пространство, вводя в поле общего знания иррациональные миры интерпретаций. Тем самым конвенциональная форма речи захватывает область интерпретации. В частушке высказывается личная оценка, претендующая на то, чтобы стать оценкой коллективной. Публичность — обязательное условие ее возможной легитимации.

После своего первого — к случаю — оглашения на какое-то время примерная частушка становится валютой в процессе информационного обмена сообщества. Многократное воспроизведение текста интересантами, а к таковым относится все сообщество, вносит событие в реестр «личных дел», ведомых общественным мнением по поводу каждого члена локального социума — репутаций. Но кроме этой, классификационной, задачи, решается и другая — частушка фиксирует конкретный жизненный факт, постулируя формульным текстом и закрепляя за счет возможного многократного его воспроизведения его смысловую форму. Вместе с тем, и это третья задача, уже речевая, которую решает частушка, — она пополняет общий словарь частушечных фигур: заготовок, позволяющих сцеплять факт и интерпретацию. Потребностью в таком словаре можно объяснить частушечные коллекции, хранимые в виде многостраничных тетрадных записей и предлагаемые собирателям для переписывания. После того, как текст частушки входит в фонд общего знания, она может быть принята участником обозначенных частушкой событий в качестве составной части личного биографического сюжета. На этом этапе публичность перестает быть обязательной для частушки. Одной из практик исполнения частушки является одинокая лирическая медитация. Чаще всего мы становились случайными свидетелями того, как у себя дома старшие — мужчины и женщины — наигрывали на гармошке и пели частушки «для себя». Женщины часто исполняют такие частушечные спевы во время работы — стирки или жатвы, их мелодическая форма отличается от мелодической формы публичной частушки.

Частушечное высказывание реализует социальные действия двух типов. Во-первых, создает социальный прецедент: совершается акт перемещения границы, разделяющей внутреннее, скрытое и внешнее, публичное. Вне специфического социального контекста, принуждающего к такому действию — молодежной гулянки, гулянки рекрутов, это — область личной инициативы исполнителя. Такая инициатива может быть поддержана и одобрена сообществом или проигнорирована. (В последнем случае частушку не помнят.) Обнародование личного — чувства, оценки, потребности — призывает всю публику в свидетели, вручая сообществу право контролировать, ратифицировать, одобрять или осуждать. Такой тип социального действия может быть назван координацией: частушка вырывает некоторые события из временного потока и определяет их координаты на общей карте социального пространства, тем самым его преобразуя. Так информация, новость, содержащаяся в частушечном высказывании, перерастает в перформатив. Условием преобразования служит публичность частушечного жанра. Использование частушки вне публики, для себя, выполняет иные функции: личные частушечные серии, спевы, создают персональную историю, представленную в общих, ратифицированных социумом, формулировках.

В частушечных высказываниях просматривается общий принцип: происходит координация конкретного факта, детерминированного во времени и пространстве, и общего места, детерминированного в символическом пространстве социума. Один из приемов, реализующих такую координацию — троп. Следуя нашим исходным установкам, мы различаем идентификационную (тематическую) и предикативную (рематическую) части высказывания, разводя и анализируя отдельно два плана — план истории (сюжета) и план речи. Троп служит скрепом двух планов, связывая сюжет и актуальный коммуникативный контекст.

Существует определенный зазор между социальным статусом говорящего и той персоной, которой он себя предъявляет в акте речи. Исполнитель частушки в ситуации первичного контекста ее бытования (молодежное гулянье) представляет себя для других, моделируя в актах речи свое социальное «я». Когда же этой формой в качестве публичной формы пользуется старший, она становится способом двойного «закавычивания» — высказывания и говорящего. Приняв на себя не свойственный себе статус («молодой»), говорящий использует его как маску, позволяющую ему уйти от «примерности» частушки, отнести ответственность за высказывание к роли, а не к «эго». Исполнитель в акте речи берет на себя право распределять роли в данной коммуникации, поскольку, присваивая некоторую роль себе, он вынуждает публику либо к разделению того мнения, которое он возглашает, либо к ответной реплике — предполагающей перехват инициативы. «Я» частушечного высказывания представляет собой субъект речи и субъект социального действия, посредством этой речи совершаемого. Роль же, которую присваивает себе говорящий, используя данную форму — есть роль носителя общего знания, точнее — общего мнения. Результатом такого действия служит выравнивание между наличной ситуацией и общим знанием (общей оценкой). Именно в этом отношении частушечное высказывание может быть квалифицировано как перформативный акт — оно конструирует социальную реальность. «Я» (говорящий), используя конвенциональный речевой регистр, принимаю на себя определенную ролевую позицию. Ее функция — оглашение, возглашение или разглашение. «Я» говорящего использует «я» роли для того, чтобы объявить некий факт существующим. Такая конвенциональная процедура обеспечивается в том числе и особым образом организованной речью — частушкой.

Идентификация плана речи — это те семиотические средства, за счет которых определяется социальная площадка совершаемого действия. Пластический образ, позволяющий обозначить коммуникантов, для частушки очень устойчив: плящущий останавливается, топает ногой и поет, повернувшись к адресату. При этом действительным адресатом частушечного коммуникативного акта является сообщество в целом. Оно выступает в качестве референтной группы, которой предлагается на ратификацию интерпретация некоего факта. Таким образом, фактический адресат и адресат, который может быть назван в тексте, не совпадают. «Я говорю тебе, кому-то или никому, но хочу, чтобы слышали все». Перед нами — заданная традицией форма социальной игры.

ВОПРОС 32. малые жанры русского фольклора(паремии). Пословица, поговорка, загадка.

К малым фольклорным жанрам относятся произведения, различающиеся по жанровой принадлежности, но имеющие общий признак- небольшой объем. Это припевки, частушки, поговорки, загадки и проч. Их называют паремиями от греч. Притча.

Поговорка

, образное выражение, существующее в речи для эмоционально-экспрессивных оценок (например, "Надоел как горькая редька" - выражение досады). В отличие от пословицы- целого суждения, П. всегда часть его.

"Поговорка, - говорит Даль, - окольное выражение, переносная речь, простое иносказание, обиняк, способ выражения, но без притчи, без осуждения, заключения, применения: это одна первая половина пословицы". Вместо: "он глуп" она (поговорка) говорит: "У него не все дома, одной клепки нет, он на цвету прибит, трех не перечтет".

Пословица.

От греческого названия П. - paroimía - идет научная терминология: паремиология- отрасль литературоведения, занимающаяся историей и теорией П.,паремиография- запись П., собирание и издание их] - словесная формула, не связанная с каким-либо литературным или фольклорным произведением и вошедшая во фразеологию массовой речи, утверждение, вывод, совет, наказ - в форме ходячего афоризма. "Пословица к слову молвится".

От П. отличаются гномы,сентенции,апофегмы,изречения(см.) книжного происхождения. От П. нужно также отличатьпоговорку, которая приближается к идиоме, к ходовому обороту речи и не имеет резко выраженного учительного, дидактического характераВ живой речи П. можно низвести до поговорки, равно как и поговорка может развиться в П.: "Сваливать с больной головы на здоровую" - поговорка; "Сваливать с больной головы на здоровую не накладно" - П. (пример Даля). Так. обр. П. есть поэтически оформленный афоризм, поговорка - речение, речевой оборот, ходовое выражение.

Первое научное собрание русских П. принадлежит Снегиреву, продолжателями его явились Буслаев и Даль. Труд Даля "Пословицы русского народа" [1862] и работа Иллюстрова "Жизнь русского народа в его пословицах и поговорках" [1910] являются для дореволюционной России наиболее богатыми собраниями русских П. Кроме сводов пословиц существует ряд произведений очеркового характера, вводивший П. по тематическому принципу. Начало таким очеркам положил Даль; в конце XIX, в начале XX вв. подобные работы дали Коринфский, С. Максимов, А. С. Ермолов. Послеоктябрьские издания П. посвящены преимущественно П. других народов нашего Союза; по русской П. за истекшее время не вышло крупных работ ни собирательского ни исследовательского характера.

Идейная направленностьП., ее соц. значимость ощущаются очень остро. Однако в трудах буржуазных ученых мы находим большую неясность в этом вопросе. Снегирев, Даль говорят о противоречиях в П. как о чем-то случайном, принимая общее содержание пословичного свода как некую единую народную мудрость.

Классификация П. по социальному их содержанию, характеристика П. феодального крестьянства, пролетарских, барских, кулацких, поповских и т. д. - очередная задача советской фольклористики.

РождениеП.и ее жизнь- это тот раздел паремиологии, к-рый особенно и всегда интересовал исследователей. Часто искали истоков П. в различных исторических ситуациях, положивших начало тому или другому пословичному обороту: "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день", "Погибоша, яко обри", "Голодный француз и вороне рад". Обширные исторические и бытовые экскурсы находим у Снегирева, у Буслаева, у Максимова. Наряду с отражением методов "исторической школы" находим в русской паремиологии и попытки приложить культивируемый школами "заимствования" и "антропологической" сравнительный метод. Так, работа Тимошенко дает античные первоисточники целого ряда современных русских пословиц: "Человек человеку волк" - латинская "Homo homini lupus est", "Рука руку моет" - латинская П. "Manus manum lavet".

Ставится также вопрос о связи П. с другими жанрами лит-ры и фольклора.

Потебня выводит П. из притчиибасни(см.). П. может стать кратко выраженное содержание басни в целом: "Кобыла с волком тягалась, только грива да хвост осталась". Или же на правах П. идет итоговая фраза басни, напр.: "И мы пахали" ("Вол и муха"). Эта теория Потебни объясняет действительно многие П., вскрывая их связь с ходячими анекдотами, рассказами, притчами, баснями. Но само собой разумеется, что этот источник не единственный. Удачное слово оратора, остроумная реплика на сцене, слова ходовой песни - все это рождает повторение, запоминается и начинает ходить как П., напр.: "Тяжела ты, шапка Мономаха" (из "Бориса Годунова" Пушкина), "Хорошо-то на бумаге, да забыли про овраги" (перефразировка строк севастопольской песни, приписываемой Л. Н. Толстому). П. нашего времени идет в значительной мере из политического источника, культивируется газетой, часто обновляя и переосмысляя старый лит-ый и фольклорный материал: "Факты - упрямая вещь", "На ошибках учимся", "Революции в перчатках не делают". Сталин на XVI съезде партии сказал: "Недаром говорят у нас рабочие: пойдешь налево - придешь направо".

Художественная природа П. определяет в значительной мере ее прочность, ходкость, запоминаемость. Лаконизм, краткость, удобопроизносимость П. как единого целого в размере единого высказывания - вот что определяет синтаксическую сторону П. Если длинная П. и запоминается, то впоследствии ее начинают произносить, не договаривая до конца. В П. "Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить" вторая часть нередко опускается. Встречаются П. и книжные, но они сразу выдают себя своим синтаксисом. Устная П. предпочитает опускать союзы и соединительные слова: "Тонул - топор сулил, вытащил - топорища жаль". Или же соединительные слова занимают обычное в устной речи, но недопустимое в письменном языке место: "Которая служба нужнее, та и честнее". В П., как и вообще в живой речи, часто нет подлежащего и сказуемого: "Богатому - как хочется, бедному - как можется", "Первый блин, да комом". Охотно пользуется П. инфинитивом: "Волков бояться - в лес не ходить". В роли подлежащего становятся наречия: "Твердо крепку брат", или же глагольные формы: "Подари помер, а остался в живых брат его - купи". П. часто двучленна: "Играй, дудка! пляши, дурень!", "Умный плачет, глупый скачет". П. часто играет на звуках: "Своя рогожа чужой рожи дороже". П. искусно использует собственные имена, обыгрывая их рифмами и созвучиями: "От Решмы до Кинешмы глазами докинешь ли!"

Образ, к-рым пользуется П., обычно общеупотребителен, он берется из басни и сказки, из мирового фонда языковой символики. Волк, свинья, пес, ворон, ворона, осел, лиса и т. д. - вот те ходовые метонимии, к-рыми пользуется П. вместе с басней: "Лиса все хвостом прикроет", "Сказал бы словечко, да волк недалечко", "Овца шерсть растит не про себя", "Похожа свинья на быка, да рылом не така". Истоки этой образности лежат еще в животном эпосе, но выразительность этих образов-масок так велика, что, получая иное содержание и новые социальные функции, они отлично служат и в наше время.

П. в художественной лит-ре. - Интерес к П. мы обнаруживаем уже у русских писателей XVIII в. Разнообразные пословицы использует Крылов; Пушкин вносит П. в "Капитанскую дочку"; Островский берет П. в качестве заголовков или постоянного сопровождения речи своих персонажей; у Толстого и Достоевского П. - это целая историко-литературная проблема. Часто П. творится писателем в духе живой речи: так, Горький (мастер афоризма) широко использует ходовую П. и творит ее зачастую сам

Загадка.И. А. Седакова. С.М. Толстая

Загадки — один из древнейших «малых» жанров славянского фольклора, сохранивший значительный пласт общего праславянского (и индоевропейского) наследия и вместе с тем испытавший сильное влияние средневековой слав. книжности и через нее античной, библейской и восточных традиций. Примером загадки общеслав. распространения может служить загадки о звездах и месяце: рус. «Поле не меряно, овцы не считаны, пастух рогат», укр. «Один чабан тисячi овець пасе», бел. «Поле не змерана, быдла не злiчана, пастух рагаты» и т. п. (общность приведенных загадок проявляется в тождестве семантики и образной структуры). Загадывание загадок — особый вид ритуально-игрового поведения, вербальный акт, в котором один участник предлагает зашифрованное высказывание о некоем предмете или явлении, а другой должен назвать денотат. Диалогичности речевого акта загадывания соответствует двухчастность текста загадки, состоящего из иносказания (собственно загадка, вопрос) и его расшифровки (отгадка, ответ). В своем происхождениизагадки обнаруживают связь с архаическим ритуалом, моделирующим преодоление хаоса и упорядочение состава мира путем обозначения и именования каждого его элемента; с магией слова и мифопоэтической картиной мира; с явлениями языкового табу и тайных языков. Загадки являются одновременно и продуктом, и инструментом языковой категоризации и концептуализации мира, идентификации, сравнения и систематизации его элементов; имеют познавательную, магическую, аксиологическую, дидактическую, игровую функции.

Книжное влияниеслав. загадки испытали прежде всего со стороны популярного в средневековье жанра вопросо-ответных произведений типа «Беседы трех святителей» (и далее — духовного стиха о Голубиной книге, ср. «Коя земля всем землям мати, которо море всем морям мати, кое возеро всем возерам мати...» — Стихи духовные. М., 1991:33), а также символико-толковательных книг (азбуковников, лунников, громовников, «Физиолога» и пр.) и других переводных и оригинальных памятников средневековой литературы, таких как «Пчела», «Толковая Палея», «Разумник», повести об Акире премудром, о Соломоне, об Александре Македонском и др.

Ритуальные истоки загадок прослеживаются в сохраняющихся иногда до наших дней регламентациях и запретах, касающихся времени и условий загадывания загадок. Обычно оно происходило зимой, после Рождества, в мясоед и особенно — на масленицу (по серб. поверью, тот, кто на масленицу не загадает или не отгадает ни одной загадки, весь год не будет иметь успеха в делах); нередко также до Рождества, на осенних посиделках и вечеринках, за общей работой или же на праздничных сборищах (у сербов, например, на семейно-родовых праздниках «славы»); иногда этим занимались женщины, пришедшие за водой к источнику и т. п. Однако строго запрещалось загадывать загадки в период Великого поста (ср. запрет в это время на пение, танцы и др. увеселения). Сербы Левча и Темнича верили, что нарушившего запрет укусит змея-шарка, в Косово воздерживались от этого ради благополучия скота и мира в семье (загадывание загадок в пост грозило ссорами). Во многих местах юж. Сербии считалось опасным и не допускалось загадывание загадок во время появления приплода у скота, ибо это якобы грозило ему болезнями и хромотой; белорусы строго следили за тем, чтобы никто в доме не загадывал загадки, когда овцы начинают котиться. Русские Пермской губ. не позволяли загадывать загадки днем, летом, в пост (иначе коровы не будут возвращаться домой или их задерет в лесу волк; сам заблудишься в лесу и т. п.).

Как правило, старшие загадывали загадки молодым, которые лишь постепенно приобщались к этому искусству; девушки часто вообще стыдились сами произносить известные им загадки и просили это сделать кого-нибудь из старших (серб.). Знатоку загадок приписывались особые способности к тайному знанию, сербы называли его враж, вражар или заумљив. Загадывание загадок нередко носило характер состязания, турнира или испытания: загадки адресовались какому-то определенному лицу, и никто другой не смел за него отвечать. За неумение отгадать загадку предусматривались разного рода наказания, в характере которых проступают следы древних инициационных ритуалов: например, проигравшего под специальные «отгонные» приговоры изгоняли «на мусорную кучу», «под юбку к какой-нибудь малопривлекательной особе», «постирать чулки женщинам села» и т. п., подвергали унизительным действиям (напр., брали сковороду и мазали ему сажей бороду и брови), выставляли на осмеяние или же «присуждали» заплатить штраф — поцеловать кого-то из присутствующих, «полаять на лампу» и т. п. (ю.-вост.-серб.). Ср. мотив награды за верный ответ и наказания за неверный в самом тексте загадки: «...Кто-сто отганет, тому сто рублей; кто не отганет, тому сто плетей».

Загадывание загадок входило в сценарий свадебного обряда, будучи одной из форм ритуального общения между партиями жениха и невесты (при этом загадывает всегда сторона невесты) или разновидностью «тайного» языка. У русских во время свадебного пира жених мог занять свое место рядом с невестой лишь после того, как дружка отгадает предложенные подругами невесты загадки; в первую брачную ночь молодого не пускали к невесте, пока он не разгадает загадок. В Пошехонском у. Ярославской губ. во время сва-товства «продавец» невесты обращался к «покупателю» со словами: «Как ты у меня будешь торговать ~ на загадки или на золоту казну?» И если «покупатель» не умел отгадывать загадок, он должен был платить (КС 1889/27:290-291

Загадывание загадок ставилось в один ряд с языческими обрядами и ведовством (ср. запрет Алексея Михайловича: «В бесовские сонмища сходитися... загадки загадывать...»), считалось делом «нечистым», к которому прибегали мифологические персонажи, например, полудницы и русалки. По укр. верованиям, завлекая людей, они загадывают им загадки и не отгадавших «защекочивают», ср. в песне «Панночка загадочек не вгадала./ Русалочка панночку залоскотала» (Чуб.ТЭСЭ 3:190).

В некоторых жанрах фольклора, прежде всего в сказках, обрядовых песнях (колядках, купальских, свадебных и др.), балладах загадки выступают как форма иносказательной речи в связи с мотивами испытания героев, решения «трудных задач» и т. п. Например, в старинной польской купальской («собутковой») песне поется: «Ой, постой, подожди, Касенька, / Ой, у меня есть загадка, я тебе ее загадаю, лелуя! / — Что же я за красная девица. / если загадку твою не отгадаю». При этом загадки всегда предлагаются в наборе, и состав загадок в разных песнях часто повторяется полностью или частично; например, в укр., бел. и пол. песнях весьма популярны загадки типа укр. «Ой, шчо росте без кореня, а шчо бiжить без повода, а шчо цвiте без всякого цвiту? — Камiнь росте без кореня, вода бiжить без повода, папорот цвiте без всякого цвiту».

Тематиказагадок отражает практический опыт человека, его повседневную бытовую и хозяйственную деятельность, его знания о мире. В загадках кодируются видимые и осязаемые реалии и явления: звездное небо, светила, ветер, дождь, снег, радуга и т. п.; единицы времени; растения, животные; человек, его тело, одежда и пища, семья; предметы и орудия труда, занятия и ремесла, жилище и утварь и т. д. При этом «ответная» часть загадки (отгадка) носит по преимуществу предметный характер (например, загадывается «ветер»), а «вопросная» — предикативный (задаются признаки загаданного объекта: «Без рук, без ног, а ворота отворяет»). Значительно реже загадываются действия («День и ночь одну работу работаю» — «Дышу») и целые ситуации («Идут девки лесом, поют куролесом, несут пирог с мясом» — «Покойника несут»). Тематическая систематизация корпуса загадок строится исходя из загадываемых объектов и соответствует наивной таксономии вещного мира.

Архаическая картина миранаходит отражение в способах толкования загаданных реалий, в приписываемых им признаках, в привлекаемых сравнениях и ассоциациях. Например, в загадках о небе и земле, о тучах, дожде и др. присутствуют такие древние и.-е. космологические мотивы, как брачный союз неба и земли (ср. серб. «Висок тата, плоена мама, буковит зет, манита девоjка» [Высокий отец, плоская мама, шумный зять, неистовая девушка] — «Небо, земля, ветер, мгла /туман»), как мотив небесного скота и образ тучи-коровы (ср. укр. «Чорна корова небо лиже» — «Туча»), получающий подтверждение в других фольклорных текстах, в верованиях и обрядах вызывания дождя. Тексты загадок содержат мифологические образы мирового древа (ср. «Стоит столб до небес, на нем двенадцать гнезд, в каждом гнезде по четыре яйца, в каждом яйце по семи зародышей» — «Год, месяц, недели, дни»), яйца как прообраза мира и источника жизни («Живое родит мертвое, а мертвое родит живое») и многие другие; в них постоянно проводится параллель между макро- и микромиром (ср. «По всей сковороде оладьи, посередке каравай» — «Небо, звезды, месяц»; «Печь день и ночь печет, а невидимка дошлую ковригу выхватывает» — «Смерть»; и т. п.).

Многие загадки, особенно имеющие форму вопроса, дают представление о народной аксиологии и иерархии ценностей: «Что на свете дороже всего?» — «Здоровье»; «Кто сильнее всего?» — «Сон»; «Что ниже Бога, а выше царя?» — «Смерть» и т. п.

Структуразагадок определяется семантикой и логикой «вопросной» части и отношением отгадки к загадке; для нее характерна несимметричность загадки и отгадки (одна загадка может иметь несколько отгадок и наоборот), наличие подтекста, двойной смысл и т. д.

На уровне языковой прагматики различаются загадки-вопросы и загадки-«сообщения», однако это разделение достаточно условно, т. к. «вопросительность» ~ неотъемлемая черта загадки, и если загадка не содержит прямого вопроса, то так или иначе подразумевает вопросительную рамку («Что это такое?») и, следовательно, является косвенным вопросом, требующим ответа словом или действием. Загадки-сообщения» могут иметь разнообразные жанровые признаки: это могут быть побасенки, анекдоты, сказки, песни, игры, каламбуры, «ловушки», головоломки, задачи и др. Они могут иметь форму диалога, прямого обращения одного денотата к другому и т. п.

Логическаяструктура и стратегия отгадывания загадок недостаточно изучена. По оценкам Г. Л. Пермякова, логических моделей, по которым построены загадки (аналогия, метафора, метонимия, парадокс и т. д.), не более сорока, но они универсальны для всех типов культур.

Семантическаяструктура загадки определяется соотношением трех ее основных компонентов: денотата (или десигната), т. е. объекта, загадываемого и подлежащего дешифровке; заместительного объекта, имеющего какие-то общие с загаданным свойства, и «образа», т. е. некоторого описания, применимого одновременно к обоим объектам. Например, в загадке «