Проблема условности в православном храме

В нормах церковного сознания светские историки и позитивистические богословы усматривают свойственный Церкви обычный ее консерватизм, старческое удержание привычных форм и приемов, потому что иссякло церковное творчество, и оценивают такие нормы как препятствия нарождающимся попыткам нового церковного искусства. Но это непонимание церковного консерватизма есть вместе с тем и непонимание художественного творчества. Последнему канон никогда не служил помехой, и трудные канонические формы во всех отраслях искусства всегда были только оселком, на котором ломались ничтожества и заострялись настоящие дарования. Подымая на высоту, достигнутую человечеством, каноническая форма высвобождает творческую энергию художника к новым достижениям. Требования канонической формы или, точнее, дар от человечества художнику канонической формы есть освобождение, а не стеснение. Истинный художник хочет не своего во что бы то ни стало, а прекрасного, объективно-прекрасного, т.е. художественно воплощенной истины вещей. Художник, опираясь на всечеловеческие художественные каноны, когда таковые здесь или там найдены, через них и в них находит силу воплощать подлинно созерцаемую действительность. Принятие канона есть ощущение связи с человечеством, свое же постижение истины, проверенное и очищенное собором народов и поколений, оно закрепило в каноне.

Ближайшая задача - постигнуть смысл канона, изнутри проникнуть в него, как в сгущенный разум человечества, и, духовно напрягшись до высшего уровня достигнутого, определить себя, как с этого уровня мне, индивидуальному художнику, является истина вещей.

В отношении к духовному миру Церковь, всегда живая и творческая, вовсе не ищет защиты старых форм, как таковых, и не противопоставляет их новым, как таковым. Церковное понимание искусства и было и есть и будет одно - реализм. Это значит: Церковь, «столп и утверждение Истины», требует только одного - истины. В старых ли, или новых формах истина, Церковь о том не спрашивает, но всегда требует удостоверения, истинно ли нечто, и, если удовлетворение дано, благословляет и вкладывает в свою сокровищницу истины, а если не дано - отвергает.

Каноническая форма - это форма наибольшей естественности, то, проще чего не придумаешь, тогда как отступления от форм канонических стеснительны и искусственны. Чем устойчивее и тверже канон, тем глубже и чище он выражает общечеловеческую духовную потребность: каноническое есть церковное, церковное - соборное, соборное же - всечеловеческое.

Стиль требует известной полноты круга условий, некоторой замкнутости художественного целого как особого мира, и вторжение в него иного характера ведет к искажению, как целого, так и отдельных частей, в целом имевших свой центр и начало равновесия. В храме, говоря принципиально, все сплетается во всем: храмовая архитектура, например, учитывает даже такой малый, по-видимому, эффект, как вьющиеся по фрескам и обвивающие столпы купола ленты голубоватого фимиама, которые своим движением и сплетением почти беспредельно расширяют архитектурные пространства храма, смягчают сухость и жесткость линий и, как бы расплавляя их, приводят в движение и жизнь Тончайшая голубая завеса фимиама, растворенного в воздухе, вносит в созерцание икон и росписей смягчение и углубление воздушной перспективы.

Вспомним о пластике и ритме движений священнослужащих, например, при хождении, об игре и переливах складок драгоценных тканей, о благовониях, об особых огненных просеиваниях атмосферы, ионизированной тысячами горящих свечей.

Синтез храмового действа не ограничивается только сферой изобразительных искусств, но вовлекает в свой круг искусство вокальное и поэзию. Тут все подчинено единой цели и потому все, соподчиненное тут друг другу, не существует, взятое порознь.

Искусство выводит из субъективной замкнутости, разрывает пределы мира условного и, начинаясь от образов и через посредство образов, возводит к первообразам. Искусство - не психологично, воистину - есть откровение первообраза. Искусство воистину показывает новую, доселе незнаемую нами реальность. Художник не сочиняет из себя образа, но лишь снимает покровы с уже, и притом примерно, сущего образа.

Активное неприятие христианской теологией земной природы искусства вступало в противоречие с практикой духовной жизни христианских церквей, которые все же не могли обойтись без его способности глубоко влиять на духовный мир человека, на его самые сокровенные желания и порывы. И именно образы пластического и изобразительного искусства позволяли это сделать с наибольшей силой и эмоциональной убедительностью. Однако это именно и свои оборотные стороны – человек через объем, и изображение приобщался к миру живой, социально-природной реальности, и это грозило мироощущению христианство определенными потерями или, в конечном счете, возможным поражением.

Это выразилось в том, что в канонах церковного искусства четко учитывался характер народных образных представлений, характер «наивного» народного художественного мышления, для которого характерно не визуальное, не буквальное представление о пространственно - временном существовании человеческого и предметного мира. Достаточно взглянуть на картины любого христианского народа, чтобы убедиться в условности изображении, убедиться в универсальности необъемного принципа изображения, в особом значении величины изображаемых фигур (на пример, значительные фигурки – большие, незначительные – меньше, значительные – в центре композиции, незначительные – на в тором плане и т.д.). «В сфере древнего искусства, в условиях малый глубины, - пишет Л.Ф. Жегин, - вся, или почти вся, система пространства умещается в пролете рамы – отсюда совершенная устойчивость формы… То, что показывает здесь композиция, - это как бы в сильнейшем сокращении вся пространственная система в целом». [1]

Сейчас мы приходим к осознанию того, что в течение многих столетий вера православная, хранимая Русской Церковью, была и источником вдохновения, и основой содержания, и мерилом красоты и подлинности любого творческого процесса - храмоздательства и иконописания, литературного творчества и декоративно-прикладного искусства.

Только обратившись к животворным духовным истокам творчества предыдущих поколений, мы сможем сохранить то, что осталось после многолетнего истребления культурного наследия нашего народа, и, может быть, - создать что-то новое, достойное наших предков.

Во все времена русский народ выражал свои высшие религиозные чувства в построении храмов Божиих. Многочисленные монастыри, храмы и часовни наполняли Русскую землю, были средоточием духовной жизни народа, хранилищами его духовного достояния. Сейчас мы удивляемся, соразмерности и пропорциональности древнерусских храмов, выверенности их архитектурного облика, и возникает вопрос - как же русские зодчие смогли воплотить в своем творчестве идеалы гармонии? Конечно, ответ не может быть однозначен. Все памятники древнерусской архитектуры связаны с именами духовных подвижников, прославленных Церковью в лике святых. Это непреложный закон духовной жизни древнерусского общества, начиная с причисленных к лику святых греков - строителей соборной Успенской церкви в Киеве - матери русских городов.

Русское храмоздательство воплощало в себе не только духовные и эстетические идеалы Православия; зодчие рассматривали свое творчество как воплощение в дереве и камне образов Царства небесного. Особенно показателен в этом смысле удивительный ансамбль Воскресенского Ново-Иерусалимского монастыря под Москвой, который строился под руководством и по замыслу патриота Русской земли Патриарха Никона. Все в нем - и топонимика окрестностей, и духовно-архитектурное содержание комплекса монастырских строений - прежде всего главного Воскресенского собора - позволяет современным исследователям видеть в нем воплощение сокровенных чаяний русской души о граде Божьем, небесном Иерусалиме, вечном Отечестве.

Веяния западного искусства, проникшие к нам через прорубленное Петром I «окно в Европу», стали во многом определяющими в архитектурном творчестве. Однако тем-то и был ценен вековой опыт русского храмоздательства, что оно гармонично воспринимало новые архитектурные формы, сохраняя характерные черты национальной духовной традиции. А когда новаторство грозило размыванием канонических норм церковной архитектуры, русская мысль обращалась к опыту прошлого, к традиционным формам, уделяла особое внимание памятникам старины. Особо это заметно во второй половине XIX - начале XX веков.

К сожалению, сейчас в деле церковного строительства и реставрации преобладает такой подход, как методические рекомендации, которые сводятся к формальному историко-художественному описанию. Игнорируются духовное содержание памятника, его смысл, роль и значение. Между тем православные храмы, часовни, монастырские комплексы и другие памятники церковной архитектуры следует рассматривать, прежде всего, как святыню.

Искусство Церкви родственно мирскому искусству, имеет историческую связь с ним, во многом выросло на его почве. Но, используя и в определенной степени возрастая на опыте светского искусства, Церковь внесла в искусство духовность, наполнив его высоким Содержанием, создав символы и образы неповторимой глубины и своеобразия.