Процесс и решение суда

Судебный процесс, т. е. чрезвычайное заседание Военной Коллегии Верховного Суда СССР, состоялся за закрытыми дверями 28 и 29 декабря 1934 г. Он начался в 14 час. 20 мин. и закончился на следующий день в 5 час. 45 мин.[605] Председателем суда был Ульрих; ему помогали два других члена Военной Коллегии, Матулевич и Горячев, а также секретарь суда Батнер[606]. Процесс начался с того, что обвиняемые сообщили суду, когда они вступили в партию, когда были из нее исключены и т. д. Ульрих изложил основные процедурные положения. Николаев был вызван в зал суда первым; при этом остальные обвиняемые в зале суда не присутствовали. В последующем обвиняемые вызывались в зал суда один за другим; таким образом, к моменту когда был опрошен последний из обвиняемых, все они уже находились в зале суда[607].

Это было необычное судебное разбирательство. Когда один из обвиняемых хотел задать процедурный вопрос, то Ульрих резко оборвал его: «Какой вопрос? Никакого вопроса нет. Суд устанавливает порядок, и такой порядок будет проводиться. Регулирует судебный порядок Председатель Суда, а не подсудимый»[608].

Процедурные аспекты оказались достаточно важными. Когда в зал суда вызвали Николаева, то сначала он отказался от своих показаний на допросах и утверждал, что убийство Кирова планировал он один. Если бы в это время в зале суда оказались другие подсудимые, то весь процесс мог бы пойти по совершенно другому пути. Казалось, в его исходе засомневался даже Ульрих; есть данные, что он звонил Сталину и предлагал продолжить следствие по делу. Ему, однако, в этом было отказано. Сталин хотел, чтобы дело было закрыто: «Какие еще доследования, никаких доследований. Кончайте!»[609] В результате сильного давления со стороны Ульриха Николаев изменил свои показания, и снова заявил, что убийство было организовано с участием других обвиняемых по делу, т. е. зиновьевцев.

Ни реакция Николаева, ни его заявление о том, что он действовал в одиночку, в протокол заседания суда не попали. При других обстоятельствах это было бы немыслимо. Информация о данном судебном процессе была предоставлена во времена Хрущева комиссии по расследованию Матулевичем, Горячевым и Батнером. Эта информация также подтверждается письмом в Комиссию партийного контроля Г. А. Аристовой-Литкенс, бывшей сожительницы Ульриха, которая присутствовала на процессе и утверждала, что знает его конфиденциальные подробности[610].

Гусев, сотрудник НКВД, назначенный охранять Николаева во время процесса, также отвечал на вопросы этой комиссии. Ему казалось, что Николаев испытывал муки совести, потому что ему пришлось оговорить своих товарищей. После того, как он дал показания на суде, он якобы закричал: «Что я сделал, что я сделал, теперь они меня подлецом назовут. Все пропало!» Однако теперь Николаев был уверен, что ему вынесут мягкий приговор, возможно, 3-4 года тюремного заключения[611].

Некоторые из обвиняемых частично признали свою вину. Они признали, что состояли в «контрреволюционной зиновьевской организации»; кто-то также подтвердил «террористические настроения» Николаева. Как мы видим из показаний, отдельные обвиняемые признавали свою моральную и политическую вину за «воспитание» Николаева в оппозиционном духе. При этом все они отрицали, что причастны к убийству Кирова или знали о планах убийства[612].

Котолынову были предъявлены показания, сделанные им во время допроса 12 декабря, в котором он признал свою политическую и моральную ответственность за совершенное убийство. Согласно расшифровке стенограммы суда, когда его спросили, подтверждает ли он свои слова, он сказал следующее:

Котолынов: Я могу ответить...

Председатель: Вы отвечаете, а не подтверждаете?

Котолынов: Лучше не подтвердить.

Председатель: Что значит лучше? Вы подтверждаете или не подтверждаете?

Котолынов: Не подтверждаю.

Председатель: Почему же Вы писали это показание?

Котолынов: Эти показания даны на основе утверждения следствия о том, что Николаев состоял членом нашей организации[613].

Юскин, который во время следствия признался в своих словах, обращенных к Николаеву о необходимости убийства Сталина, заявлял теперь, что это была всего лишь шутка. В действительности он, выслушав жалобы Николаева, предложил пойти с ними к Кирову. Но Николаев возразил: «Киров меня не принимает, — я этого добиваюсь в течение целого месяца — словно чувствует, что я его убью». Тогда Юскин высказался в том духе, что это просто «обывательская брехня», и саркастически предложил: «Что Киров — надо Сталина». Впоследствии он добавил, что Николаев говорил чушь. Это был полный абсурд. Юскин отрицал, что он знал что-либо об убийстве. Он просто не мог вообразить, что Николаев на самом деле мог сделать что-нибудь подобное[614].

Как мы видим, представленная здесь ситуация несколько отличается от того, что занесено в протоколы допросов Юскина от 10 декабря. В протоколах указано: Юскин в ответ на изложенный Николаевым план убить Кирова предложил ему убить Сталина. Из этого становится ясно, что версия, представленная в суде, была в общем-то очень похожа на высказанную Юскиным во время допроса 10 декабря. Но в протоколе допроса она была полностью искажена.

После того как все обвиняемые были опрошены, им была предоставлена возможность сказать последнее слово. Почти все из них признались, что принадлежали к оппозиции и просили дать им возможность загладить свою вину перед партией и рабочим классом. Некоторые из них при этом выражали благодарность своим следователям и руководству НКВД. Так, например, Ханик сказал:

В процессе этого следствия я должен отдать большую благодарность тт. Когану и Стромину, к которым вначале попал, тт. Косареву и Ежову, тт. Миронову и Агранову, которые показали мне всю историческую сущность и значимость и которые открыли мне глаза и показали, как по-иному надо рассматривать вещи, иначе, чем я смотрел до сих пор[615].

Полностью отрицал свою вину только один из осужденных — Шатский; многие надеялись, что жизни им все-таки будут сохранены. Но кто-то понимал, какое направление приняли события. По словам Мандельштама, все они заслуживали смертной казни. Он просил всего лишь одного: «Я старый боец, мне тяжело умирать, как собаке, поэтому я прошу Вас, товарищи, разрешите мне принять этот выстрел в грудь, а не в затылок, как принимают обычно»[616].

29 декабря в 5 час. 45 мин. приговор был оглашен[617]. Агранов докладывал Сталину, что почти все осужденные с опущенной головой, печально и спокойно выслушали приговор. При этом Мандельштам воскликнул: «Да здравствует Советская власть, да здравствует коммунистическая партия!» — и проследовал к выходу вместе с другими осужденными. Николаев кричал: «Жестоко» — и бился головой о скамью[618]. Он также якобы кричал: «Неужели так, не может быть, не может быть». Когда же его уводили на расстрел, то он якобы заявил, что ему обещали сохранить жизнь в случае, если он опорочит своих товарищей, и что его жестоко обманули[619].