Симфония по Юстиниану и прочим

Помощь пришла от императорской власти. Дело в том, что в тотально православной стране положение императора напрямую зависит от отношения к нему Церкви. Не дай Бог, если это отношение будет негативно – тогда у конкурентов будет очевидное преимущество. Если же Церковь полностью поддерживает императора, то это не только укрепляет его властные позиции, но и позволяет использовать Церковь в качестве «министерства идеологии» для проведения в жизнь желательной внутренней политики. Поэтому, закрепив за собой социальную сферу, императорская власть, нуждаясь тем не менее в работе Церкви среди населения, постаралась закрепить свои отношения с Церковью в виде союза.

Через полтораста лет после гибели Златоуста, император Юстиниан впервые озвучил факт этого союза. Вот что он писал: «Величайшие дары Божии человеку, дарованные Высшим человеколюбием, – священство и царство: одно служит вещам Божественным, другое управляет и заботится о вещах человеческих; и то, и другое происходит от одного и того же начала и богоукрашает человеческую жизнь, так что ни о чем так не пекутся цари, как о чести священников, а сии и о самих царях всегда Бога молят. Если то (священство) будет во всем безупречно и причастно дерзновения к Богу, а это (царство) будет правильно и подобающим образом упорядочивать врученное ему общество, то будет благое некое согласие (симфония) дарующее человеческому роду всевозможную пользу» [цит. по: 2, с. 34-40].

Этот текст, помещенный в преамбуле к знаменитой 6-й новелле, впервые упоминает о «симфонии» между Церковью и императорской властью. С тех пор о «симфонии» были исписаны горы бумаги, но что же содержательно означает это «благое некое согласие», так и осталось в тумане. А. В. Карташёв, известный историк Церкви и апологет «симфонии», пришел к выводу, что она «является наилучшей из всех формул, не ясной теоретически, но жизненной прак​тически, открывающей путь к прагматическому и гибкому решению вопроса в каждом отдельном случае при разных изменяющихся обстоятельствах» [3, с. 227]. Тут обращает на себя внимание удивительное признание: «не ясной теоретически». То есть, симфония не выводима из Писания или святоотеческого предания. Но зато эта «формула» открывает путь «к прагматическому и гибкому решению вопроса в каждом отдельном случае». Так вот, оказывается, в чем дело: симфония – это «формула», форма, в которую может быть налито разное содержание. И действительно, симфонию понимали на разные лады, и в смысле данности, и в смысле заданности. Перечислим некоторые.

1. Симфония, как ее понимал сам Юстиниан, – когда император правит и государством, и Церковью. Он и пишет гражданские законы, он и приспосабливает их к древним канонам, он и определяет решения Вселенского Собора, он и ставит епископов и Патриарха, он и определяет количество хиротоний и пр. и пр. Священству же надлежит лишь молиться за императора. Юстиниан как бы говорит: государство и Церковь – это я. В литературе такой вариант симфонии обычно называют цезарепапизмом.

Правда, позднейшая византийская практика была не столь однозначной. Конечно, в подавляющем большинстве случаев император ставил своего «карманного» Патриарха, который во всем потакал василевсу. Но все-таки бывали случаи, когда сильный Патриарх противостоял императору, и даже принуждал его к покаянию вплоть до отречения. Правда, в социальные проблемы патриархи уже никогда не вмешивались.

2. Русская практика больше походила на цезарепапистскую модель Юстиниана, с той лишь разницей, что русские цари, будучи плохими богословами, ограничивались поставлением первых иерархов. Но они хорошо понимали, что подчинить себе Церковь можно только путем лишения ее собственности. И русская история наглядно показывает, что процессы земельной секуляризации и лишения Церкви самостоятельности шли «ноздря в ноздрю», так что такого рода «симфония», по мнению Карташёва, в синодальный период «превратила Церковь из жены в безавторитетную прислугу» [4, с. 108].

3. «Классический идеал», когда симфонию мыслят как союз равных властей, каждая из которых, не покушаясь на территорию другой, относится к этой другой положительно, понимая ее необходимость и полезность.

4. Наконец, католический вариант симфонии, когда Рим претендует на роль не только патрона всех королей, но и на право смещать их, если те не подчиняются указаниям римского престола. Обычно римский вариант называют «папоцезаризмом».

Задачи симфонии

Заметим, что главным признаком, характеризующим приведенные выше варианты, является степень доминирования той или иной стороны. Но гораздо интереснее рассмотреть цели, ради которых заключается симфония. Собственно, этот вопрос и не особенно дискутируется, ибо кажется достаточно очевидным: симфония помогает обеим сторонам в их земном существовании. Действительно, так сложилось исторически, таковы реальные резоны симфонии. Но важно поставить вопрос: а каков идеальный смысл симфонии, каков о ней замысел Божий? Тут начинается самое интересное.

Часто утверждают, что Церковь и государство имеют разную природу и разные задачи. Церковь принадлежит Небесному Царству и имеет задачей введение туда людей; государство же принадлежит царству земному и имеет задачей ограничение зла в этом мире – так, чтобы возможно было существование в нём Церкви. Церковь самодостаточна, и без симфонии она ничего не теряет; то же относится и к государству. Поэтому симфония – просто способ, с помощью которого Церковь обеспечивает свое бытие в этом падшем мире. Иначе говоря – симфония принципиального значения для Церкви не имеет. Так, при большевиках симфония была полностью уничтожена, и, хотя это и осложнило жизнь Церкви, ни ее существование, ни полнота ее таинственной жизни промыслом Божиим не были упразднены.

Но есть и другая точка зрения. Отец Валентин Асмус, комментируя 6-ю новеллу, пишет: «Прежде всего нужно устранить распространенную ошибку, состоящую в отождествлении Священства и Церкви. Юстиниан был достаточно хорошим богословом и достаточно свободным от клерикализма государем, чтобы впадать в эту ошибку. Слово «Церковь» отсутствует в приведенном мной тексте. Но понятие Церкви выражается уж никак не словом «Священство», а скорее – употребленным здесь словом «Человечество». То есть соотношение Царства и Священства вовсе не понимается как соотношение государства и Церкви, но понимается как соотношение различных сфер внутри Церкви… царство, вовсе не отождествляемое с государством, сосредоточено в единой личности императора. Дело священства – тайносовершение, молитва; царству – я всё время следую приведенному тексту – принадлежит забота и о догматах, и о чести самого священства, и о соблюдении церковных канонов, то есть устроение предельно широко понимаемой человеческой стороны Церкви» [2, с. 35].

Отметим главное: симфония понимается как «соотношение различных сфер внутри Церкви». Конечно, само объяснение представляется натянутым – Юстиниан под «священством» в 6-й новелле понимает Церковь. Так же понимает это место и святитель Серафим (Соболев): «По терминологии восточных иерархов, здесь слово «священство» взято как часть вместо целого, почему под словом «священство» надо вообще разуметь Церковь» [5, с. 128]. Но сама мысль представляется достойной внимания: священство (т. е. Церковь в узком, «профессиональном» смысле) и государство объединяются в рамках Церкви в широком смысле. Или иначе: император вводится в Церковь, получая в ней особое высокое место с большими полномочиями (об этих полномочиях и говорит Юстиниан в тексте 6-й новеллы). Или еще иначе: происходит воцерковление государства.

Но для чего всё это, для чего эта сложная конструкция? Ответ: ради христианизации социума, ради того, чтобы жизнь населения христианской империи не сводилась бы к «храмовому» христианству, а была бы христианской во всей ее глубине и повседневности. И объединение Узкой Церкви и государства в Широкую Церковь позволяет эту задачу решить, ибо именно государству, а не священству, свойственно заниматься устроением общественной жизни. А чтобы эта жизнь была христианской, оно должно направляться и контролироваться Церковью. Точнее, Церковь (в узком смысле) должна создать социальную доктрину, (т. е. некий христианский идеал общества, дополненный путями его достижения), а также выработать механизм отслеживания и направления в желательное русло законодательных и исполнительных усилий власти. Метод симфонии предполагает выполнить всё это через личность императора, путем столь глубокого погружения его в Церковь, что он сам вырабатывает христианскую модель общества и сам ищет пути реализации этой модели.

Но почему именно монархия? Ведь «не вливают новое вино в старые меха». Дело в том, что воздействие именно на личную душу монарха – для Церкви наиболее простой и эффективный путь. Кроме того, находясь «над законами», благочестивый монарх имеет силу и право изменять социум вопреки существующим законам. Так сказать, может совершить скачок «из царства необходимости в царство свободы» без разрушительного разгула революционной стихии. Во всяком случае, именно монархия может сделать такой поворот наиболее безболезненно. Лишь бы монарх обладал необходимыми для этого верой, умом и волей. Другие способы правления в этом смысле гораздо более консервативны и инертны, и христианизация общества, даже если народ готов к этому, невозможна без разрушения власти, т. е. революционных потрясений.

Впрочем, всё это – соображения скорее технические, чем принципиальные, так что в конце концов годится и государственная власть другого типа – лишь бы она действительно возымела намерение построить христианский социум.

Однако в истории получилось лишь слабое подобие нарисованной нами картины идеала симфонии. Конечно, императоры были православными и кое-что они делали в смысле христианизации общества. Но надо сказать, что, в основном, они плыли по течению истории и их усилия по переводу общества на православные рельсы носили косметический характер. Хотя императоры, в частности, Юстиниан, издали ряд законов, смягчающих бесправное положение рабов, сам институт рабства в Византии никогда не был отменен и дожил до ее падения в 1453 г. Тем более, в Византии и речи не шло о социализме, коммунизме и подобных вещах, пусть даже в виде тенденции. В подобной ситуации виновато не только государство, но и Узкая Церковь, которая, после уничтожения Златоуста, крепко стояла за индивидуальную собственность.