Взаимоотношения России и США в контексте террористической опасности

Окончание эпохи биполярности, разрушившее систему ставших привычными за последние пять десятилетий глобальных геополитических балансов, привело к беспрецедентному усилению трансатлантического “полюса”. Ввиду отсутствия “контрполюса” в течение последнего десятилетия ХХ века постепенно оформился концепт монополярного мира. Но утеря общей консолидирующей угрозы практически сразу же обозначила разницу в приоритетах по разные берега Атлантики.

Европейцы отказались от экстремальной “шоковой” геополитики еще после второй мировой войны, распад же соцлагеря привел к окончательной ставке Европы на несиловую интеграцию, сохранение постялтинской секьюритарной системы (позволявшей решать проблемы европейской безопасности во многом за счет США) и параллельное освобождение от американского геополитического патроната. Вашингтон же переориентировал высвободившиеся из биполярного противостояния ресурсы на усиление своей геополитической роли и утверждение глобального лидерства.

В конце ХХ века это выражалось в форме инициатив США, которые поддерживались старыми европейскими партнерами, а геополитические акции проводились в формате постялтинской коллективности. Но уже тогда все четче просматривалась и новая тенденция – Вашингтон тяготился символическим участием Европы и утомительной ооновской процедурой. Кроме того, все чаще американские инициативы шли в разрез со старыми механизмами международной безопасности. Но разорвать это “кольцо легитимности” на тот момент не представлялось возможным.

Ситуация кардинально изменилась с началом геополитического ХХІ века- то есть после “черного вторника” 11 сентября. Американская имперская инициатива переформатирования поля глобальной безопасности сделала ставку на реконструкцию Ближнего Востока в целом и, в частности, современный акцент был поставлен на силовую критику саддамовского режима. Это предоставило Соединенным Штатам беспрецедентный со времен ялтинского баланса мировых сил карт-бланш, который во многом изменил роль ООН, как единственно супер-конвенционального и легитимного субъекта глобальной безопасности.

Не секрет, что, в мире и в Европе, в частности, НАТО стала монополистом по предоставлению услуг военной безопасности. Несмотря на то, что НАТО юридически охватывает север Атлантики, на самом деле система предглобальна. Пока, от ее услуг отказываются ядерные Россия, Китай, в определенной мере Индия, т.е. те геополитические гиганты, которые хотели бы видеть систему глобальной безопасности несколько иной, чем презентуемая Трансатлантикой. Но, например, ядерный Пакистан уже стал стратегическим партнером США (с оговоркой “вне НАТО”), хотя, вероятно, эта оговорка носит временный характер.

В этом контексте, Соединенным Штатам было бы невыгодно и дальше проецировать свою демократическую идею в старой логике “холодной войны”. Исчезла актуальность “внешней опасности”, опасности крупномасштабных сражений, с вовлечением массовых армий, при крупнейших сосредоточениях боевой техники. Но вряд ли было бы возможно при этом избежать актуальности “опасности внутренней”, т.е. того, что в последствии стало основным признаком террористической войны. Такая война с точки зрения методов крайне демонстративна, и является прекрасным негативно окрашенным идеологически фактором. Террористический акт не требует специальной подготовки для того, кто бы попытался его оценить эмоционально и понять насколько он опасен и вредоносен. Падение 11 сентября 2001 года двух башен ВТЦ в Нью-Йорке и гибель 5 тысяч мирных, невооруженных, неподготовленных людей – потрясающая демонстрация террористического зла, которое не имеет права на оправдание. После этого Соединенные Штаты не могли уже менять антитеррористическую логику своей новой теории безопасности. Хотя и пытались ее модифицировать, выстраивая “оси зла” или выделяя “режимы-изгои”.

В этом смысле очень показателен своеобразный американо-российский антитеррористический союз, в котором обе стороны начинают получать массу преимуществ. Например, преимущества повышения уровня международной легитимности в ведении компаний подобных иракской или чеченской, или же в занятии особых ниш во внутреннем политическом поле элементами и представителями госбезопасности. Таким образом, 11 сентября стали датой, которая задала совершенно новую глубину проблемы глобальной безопасности.

11 сентября 2001 года стало отправной точкой в формировании новой геополитической реальности, явно обозначив антитеррористический формат новой системы глобальной безопасности. Старая же система неизбежно должна была измениться после “черного вторника”. Соединенные Штаты получили беспрецедентный карт-бланш со стороны международных структур (ООН, НАТО) и колоссальный кредит международной легитимности своих антитеррористических действий. В итоге американская “акция возмездия” в Афганистане стала скоординированной акцией западного мира в целом. Новая антитеррористическая платформа позволила задать иной, более комфортный для Вашингтона формат геополитических конфигураций, сделала возможным включение в формирование новых коалиций России, до этого принципиально дистанцировавшейся от западных геополитических проектов. На определенный период именно Москва обозначивалась в качестве ключевого (наряду с Европой) глобального партнера США в новых постманхеттенских условиях.

Начало иракской войны поставило под сомнение цементирующий потенциал глобальной террористической угрозы и актуальность старых схем безопасности в смысле решения геополитических задач нового порядка, ставших приоритетами Белого Дома. Антитеррористическая консолидация постепенно нивелировалась самим ходом иракской операции. В то же время вырисовывалась совершенно иная мотивация миротворческой деятельности, которая уже не умещалась в антитеррористическую логику.

Наряду с контентом этой деятельности претерпели существенные изменения ее приоритеты и конечные цели. Формат иракской акции, заданный американцами, изначально предполагал достижение более масштабных (чем обладание энергетическими ресурсами Ирака) успехов и более глубинных (чем локальные победы в борьбе с глобальным терроризмом) геополитических сдвигов. В то же время, американская операция в Ираке поставила перед евроатлантическими партнерами США вопрос о дальнейшей судьбе НАТО, пересмотре существовавших схем безопасности и выработке собственных механизмов активного глобального геополитического участия.

В преодолении наметившегося евроатлантического раскола решающую роль сыграл ряд объективных тенденций, которые начали просматриваться во время иракской операции американцев. Первой из них, безусловно, стало непрогнозируемое американской администрацией развитие иракского сценария, вылившееся в ослабление ресурсных позиций Соединенных Штатов и кризис внутренней и международной легитимности. Второй является осознание Европой собственной невключенности в заданный американцами новый глобальный формат. Европейцы были вынуждены искать и новые схемы взаимодействия с США, и новые механизмы глобального участия.

Североатлантический альянс, являющийся военно-политической “оболочкой” Старого Света, в ближайшем будущем не сможет быть заменен европейским военно-политическим блокированием. Принцип европейской консолидации был другим - экономическим и культурно-гуманитарным, однако, сама возможность такой гармоничной интеграции обеспечивалась делегированием секьюритарных полномочий Соединенным Штатам. Собственные же проекты, такие как расширение Евросоюза, вовлечение постсоветского пространства в свою культурно-гуманитарную орбиту в постиракских условиях будут иметь региональный (континентальный) характер. В свою очередь НАТО остается пока единственным более-менее эффективным инструментом глобального участия Европы. Поэтому в обозримой перспективе геополитическая игра Евросоюза не станет глобальной без участия в американских геополитических проектах.

США осознали на данном этапе свою неспособность решать проблемы глобального масштаба в одностороннем порядке и пошли на реализацию коллективного сценария. Но эта неспособность носит ситуативный (ресурсный) а не концептуальный характер. Признание же новой глобальной реальности, ставшей креатурой Соединенных Штатов, уже состоялось.

Ключевым моментом в судьбе постиракского мира стала юридическая легитимация постфактум состоявшейся де-факто ликвидации потенциально опасного, дестабилизирующего ближневосточный регион режима. Поэтому новый коллективный иракский сценарий не изменит в корне глобального баланса сил, складывающегося пока в пользу США. Миротворческие инициативы американцев вполне могут сочетаться со старым форматом коллективной безопасности, однако функциональная роль этих структур будет постепенно трансформироваться. Выработка постиракских правил игры потребует решения дилеммы ООН – НАТО в смысле формата новой “коллективности”. Стоит предполагать, что функциональным военно-политическим инструментом будет оставаться НАТО, в то время как ООН станет главным легитимирующим инструментом. Поэтому подвижки в сфере евроатлантической кооперации в сторону возобновления коллективной безопасности и ответственности в институциональном контексте стоит рассматривать не как возврат к ООН, а как “полувозврат” к НАТО или постиракскую модернизацию НАТО. В ближайшее время можно ожидать выстраивания новой постиракской конфигурации партнерства, которая потребует согласования правил евроатлантической игры, обеспечивающих активное геополитическое участие Европы и сохранение стратегической инициативы США.

Кроме того, вполне возможно, что на фоне сохраняющейся региональных противоречий (Россия – НАТО, США – Россия, США-ЕС), параллельно будет прорисовываться новый тренд – расширение круга глобальных партнеров Соединенных Штатов. В силу того, что именно они сейчас являются основными законодателями глобальных смыслов, весь глобальный контекст будет постепенно изменяться в поиске нового цементирующего фактора. Им может стать не просто террористическая угроза, а сама среда, откуда эта угроза исходит.

Речь идет о полноценном цивилизационном разломе между сравнительно благополучным, успешным миром и неблагополучными нестабильными регионами. И в этом смысле противоречия между США и Европой, США и Россией представляются внутрисистемными. Они со временем могут быть нивелированы новой угрозой - цивилизационно чуждым и потенциально опасным “третьим миром”.

“Третий мир” в глобальном смысле и есть тот “потенциально опасный регион”, который периодически напоминает о себе локальными вспышками нестабильности и является источником нового зла - терроризма. Но победа над этим злом на сегодняшний день стоит гораздо дороже, чем просто война. Американцы берут курс не на ликвидацию глобальных террористических сетей, а на перестройку локальных сред, в которых складываются предпосылки для их появления.

Поэтому постиракская конфигурация глобальной безопасности может провести водораздел между системным мировым “Севером” и несистемным, чрезвычайно пестрым в социально-политическом и цивилизационном смысле “Югом”, в то время как западно-восточная система координат будет постепенно утрачивать актуальность. Такой своеобразный секьюритарный “союз богатых и небедных” может стать закономерным результатом расширения геополитической орбита “золотого миллиарда” за счет оформляющегося “серебряного”.

В таком контексте оптимальной секьюритарной моделью представляется симбиоз американской военной машины, экономико-гуманитарного потенциала Евросоюза и геополитического ресурса Евразии. Ключевым мегатрендом обозримой перспективы вполне может стать создание пока неформального своеобразного “Северного кольца” безопасности, предполагающее подключение новых игроков помимо Европы (возможно, трудно прогнозируемых на сегодняшний день).

На сегодняшний день Ирак сфокусировал на себе весь комплекс глобальных противоречий и в то же время - глобальных перспектив. От того, сконцентрирует ли он на себе весь “миротворческий негатив”, или станет прецедентом сравнительно удачной и перспективной военно-гуманитарной акции зависит актуальность заданной американцами глобальной динамики, перспективность новых коллективных схем безопасности. Станет ли Ирак действительно суверенным и безопасным государством или войдет в число не реализовавшихся государств, “государств-неудачников” - вот главный вопрос, стоящий перед ключевыми геополитическими игроками.

Включение в иракскую игру ООН и НАТО в первую очередь решило проблемы лигитимации американской военно-гуманитарной интервенции и проблемы диверсификации ресурсного участия в иракской реконструкции. И лишь в последнюю очередь - проблемы его стабилизации. В свою очередь сценарии, по которым она может развиваться как никогда поливариантны.

На саммите НАТО были озвучены намерения проводить политику на тесное сотрудничество по вопросам общей безопасности с Европейским союзом и государствами в Европе, включая Россию и Украину, а также со странами Центральной Азии и Кавказа, Средиземноморского региона и Большого Ближнего Востока. Как видно, обозначены ключевые на сегодня для трансатлантической системы страны и регионы. Это означает военное осваивание этих территорий. Образно говоря, идет “мирная война”, происходит “мирное завоевание” ранее вражеских территорий. Без единого выстрела войска НАТО “заняли” бывшие страны социалистической системы Польшу, Чехию и Словакию, Венгрию, Словению, Болгарию и Румынию, страны Прибалтики – подошли вплотную к границам России. Минимальные, в сравнении с натовским масштабом, контингенты Российской федерации в Грузии и Молдове оказались в негативном списке НАТО. И, вероятнее всего, этим было продиктовано отсутствие российского президента на саммите. Путин не просто проигнорировал это мероприятие. Скорее всего, он прекрасно понимает объективность тренда расширения североатлантической безопасности на Восток, его укрупнения и укрепления. По сути, лидер Кремля не пожелал иметь проигрышную полемику со своими партнерами по глобальному антитеррористическому лагерю сил, которая касается вывода российского военного контингента из Молдавии и Грузии. В новой исторической реальности, в новых параметрах безопасности у России слишком мало аргументов в пользу выстраивания какого-то особого региона безопасности, будь он непосредственно российский или, допустим, восточноевропейский. Поскольку, это было бы явной инертной идеей духа варшавскоблочной эпохи. К тому же, Украина не делает ставки на “сопротивление” и сохранение своей особой секьюритарной ниши в Европе.

Удастся сохранить Москве присутствие своих контингентов в Грузии и Молдове или нет, от этого мало зависит раскладка безопасности в восточноевропейском регионе. Важнейшей западной секьюритарной проблемой России остается Украина и ее позиционирование в поле европейской безопасности. Пока России не удается создать с Украиной единое пространство, речь идет не только о ЕЭП, но и о военном едином пространстве, едином пространстве безопасности. Экономически Украина буквально “подсажена” на российские энергоносители и остается в недиверсифицированном поле. Известно, что в этом смысле европейский опыт успешно оперирует техникой взаимодополняемости энергоисточников и Украина, как государство признающее европейское право, европейские методики регуляции политической, социальной и экономической систем, идет навстречу данным стандартам и будет вынужденно осваивать практики диверсификации своих энергоисточников. Поэтому, эти тенденции говорят о возможности и важности для Украины большого восточно-европейского геополитического тренда выделения ее из сферы российского военного влияния в сферу НАТО, а из российской экономической сферы в сферу ЕС. Разумеется украино-российские контакты сохранятся, но станут гораздо более опосредованы.

Трендом 2004 года стало усиление влияния внутриполитических процессов в некоторых государствах на общую глобальную динамику. 2004 год был богат на такие события.

Результатом парламентско-президентского цикла в России стало утверждение и усиление курса на активную интеграционную игру в Евразии, проявляющегося в форсировании создания альтернативного Брюсселю континентального центра интеграции. Судя по всему, действия России будут сконцентрированы в поле “восстановления глобальной роли”. Однако, в этом смысле собственно российский набор геополитического инструментария представляется достаточно ограниченным. Москве в той или иной форме придется включаться в новые коллективные схемы безопасности. В таком контексте сохранить “альтернативность” своих евразийских проектов будет непросто.

Президентский цикл в США не изменил в корне геополитической стилистики Вашингтона, хотя определенная ее корректировка стала неизбежна. Но эти изменения во внешнеполитической стилистике может вылиться лишь в усиление одних составляющих и ослабление других. Вероятно смещение акцентов во внутренней политике. Однако, “республиканский” формат внешней политики, заданный Манхеттеном и откорректированный иракской войной остался неизменным.

Президентская кампания в Украине завершила постсоветский геополитический цикл. Представляется вероятность того, что они могут дать толчок пока “зависшей” евразийской интеграции. Кроме того, украинские выборы во многом определили и дальнейший сценарий неизбежного включения постсоветского пространства в новую систему глобальной безопасности. Что отчетливо показали недавние события в Киргизии.

Заключение

Россия идет по сложному пути переосмысления своего места в мире, своего национального самосознания. После распада СССР страна пытается найти для себя новую роль в мировом раскладе сил. А время не стоит на месте.

Россия никогда не была просто страной, она, пожалуй, всегда благодаря обстоятельствам своего формирования представляла собой евроазийскую цивилизацию, не похожую ни на Запад, ни на Восток. Это сплав, и сплав уникальный. Сегодня Россия потеряла статус глобальной державой, сошла на уровень державы региональной. Но будучи расположенной в двух частях света и охватывая несколько регионов мира, она имеет возможностью утвердиться как трансрегиональная держава. Как часто бывало в ее истории, встает проблема естественного соперничества с морскими державами, имеющими протяженные побережья (римленд) и претендующими на роль мировых лидеров. Стратегическим римлендом обладают и США.

Вслед за распадом СССР было модным говорить о завершении идеологического противостояния, о наступлении эры всеобщего братства и мира. Жизнь не подтвердила эти ожидания. Политика государственного расчета сегодня сильна, как и в прошлом. Наивность у многих сменилась пессимизмом. Пессимисты говорят о социально-экономическом кризисе в России, новой волне терроризма в мире, даже в "цитаделе демократии" США, опасности радикального мусульманского фундаментализма. Именно в этих реальных условиях формируется "новый мировой порядок". Пессимизм должен смениться прагматизмом. Биполярный мир не превратился в монополярный, не произошло "конца истории" с однообразным шествием торжества одной идеологической модели. Мир становится многоликим, многослойным, с массой красок и оттенков. Мир становится сложнее.

Манера поведения держав в постсоветском мире осталась в целом прежней. За счет исчезновения одной из супердержав, число "тяжеловесов" увеличилось, но по-прежнему руководствуются они не абстрактными идеями постидеологического братства, а реалиями жизни. Те государства добиваются успеха на международной арене, которые отстаивают свои национальные интересы.

США, Европа во главе с Германией, Китай и все еще и Россия как лидер СНГ с явным отрывом от других претендуют на роль мировых геополитических центров в 21 веке.

Бесспорным лидером международной арены являются США. Покупательная способность их экономики равна западноевропейской, составляет 260% от китайской и 630% от российской. По военным параметрам им нет равных, и в отличии от своих конкурентов США имеют отлаженный механизм по принятию стратегических решений. Единственной преградой, которая может появиться на пути использования этих параметров в международных делах, может стать только добровольный уход от роли мирового лидера, известная американцам по политике "самоизоляции". Но нет сомнения, что в случае продолжения активной внешней политики, США будут продолжать рассматривать своим ближайшим союзником только Западную Европу.

Экономически Россия самая слабая из перечисленных лидеров. Не стабилизирована ее политическая система, до сих пор не решена проблема территориальной целостности. Никогда на Россию не посмотрят как на равного, покуда в нашем отечестве не будет воссоздана достойная его экономическая мощь. Только тогда российское государство будет способно противостоять экономической экспансии других держав и параллельно осуществлять выгодную ее национальным интересам политику, подкрепленную военной мощью, адекватной военной силе других стран-лидеров. Оно никуда не уйдет от модели регулируемого рынка и смешанной экономики с сильным государственным сектором. Представление о том, что экономика страны может развиваться, опираясь в основном на сырьевой сектор, является опасным заблуждением. Это ведет к ослаблению других отраслей. Недальновидным является желание строить фундамент экономики за счет невосполнимых природных ресурсов.

В своих отношениях с США Россия должна различать как свои, так и чужие первичные и вторичные интересы. Последними поступиться можно, а первыми никогда. США могут иметь свои сферы влияния, например, доктрина Монро, а Россия свои и противодействовать планам по превращению, скажем, Украины или Казахстана в противовес себе. США вправе сотрудничать в области атомной технологии с Израилем, а Россия имеет такое же право, например, строить атомную станцию в Иране. Не стоит путать конъюктурные изменения в политике других стран с их долговременными подходами. Ярким примером является Китай, руководство которого не спешит с политическими реформами, а западные экономические партнеры не считают это основанием для прекращения активного с ним сотрудничества. В общем, в каждой игре есть свои правила.

Неприкословной является истина, что на просторах СНГ Россия имеет геополитические интересы стратегического характера. Попытки противостоять России в ее стремлении к созданию демократического и взаимовыгодного союза членов СНГ должны дипломатически активно пресекаться. Без упорядочивания геополитического пространства СНГ, склонного к естественной интеграции, его осколки превратятся в игровые фигуры других мировых центров.

Другой аксиомой для России является осознание себя не только европейской, западной страной, но и сердцевиной материковой части Евроазии, опирающейся на массивы территорий Запада и Востока. Это означает, что в российских интересах сотрудничать с обоими, и, следовательно, развивать взаимовыгодные отношения с исламским миром и Китаем, откинув ложное чувство неудобства за это перед переоцененным стремлением к однобокому союзу с западным миром. Союз с Китаем является залогом продвижения стратегических российских интересов в Азии. Необходимо также найти решение курильской проблемы в интересах и России, и Японии. Нормализация отношений с последней стало бы настоящим прорывом России на Востоке.

Наконец, Москва должна твердо заявить, что она не видит стабильного будущего Европы без сохранения и развития структуры всеобщей европейской безопасности с видной ролью России. Пока этого не будет сделано, расширение НАТО на Восток должно быть исключено и стесняться здесь нечего. США, например, в дни Карибского кризиса, защищая свои национальные интересы, не остановились даже перед угрозой применения ядерного оружия. Не может быть и речи о возможности повторения подобной ситуации, но общепризнанные сегодня другими великими державами меры силового воздействия должны находиться и во внешнеполитическом арсенале России.

Период 2001-2004 стал временем кристаллизации новой формулы коллективной безопасности. Актуализировав антитеррористическую консолидацию, он трансформировал ее в более широкий и масштабный концепт - превентивных гуманитарных интервенций, направленных на стабилизацию потенциально опасных регионов. США, глобализирующим свою национальную безопасность, постепенно удается сделать эту идею смысловым контентом новой коллективной игры.

В течение этого периода была не только демонтирована старая система глобальных балансов, но и созданы предпосылки для формирования новой коалиционности, что было невозможным ни в постялтинских, ни даже в постманхеттенских условиях.