Аграрные отношения в Византии VIII – X вв. по «Земледельческому закону»

Характеристика источника

«Земледельческий закон» (Nomos Georgikos) – единственный правовой памятник византийской эпохи, воссоздающий в системном виде картину общинного бытия деревенской глубинки. «Земледельческий закон» и в наши дни, наравне с другими правовыми памятниками и актами, служит надежным источником изучения сельского хозяйства как такового, предоставляя возможность проникать в сущность обустройства средневекового византийского села как средоточия аграрного производства и раскрывать исконные методы регулирования поземельных отношений общинного крестьянства. «Земледельческий закон» долгие столетия выступал как правовое выражение прообщинной традиции, которая до последних веков существования Византии служила источником правового регулирования отношений односельчан и воплощала уровень самосознания и коллективистских интенций средневекового византийского крестьянства.

Дискуссии о происхождении и времени возникновения «Земледельческого закона» и в отечественной, и в зарубежной историографии длятся долгие годы. Правда, современная зарубежная историография преимущественно акцентирует проблемы предназначения «Земледельческого закона» и особенностей преломления в нем традиций римского и византийского права (подробнее см.: [41, p. 180–185]). А наибольший вклад в изучение собственно общинной проблематики этого уникального памятника византийского права внесли отечественные ученые прошлых десятилетий.

Как известно, «Земледельческий закон» – сборник правовых норм, регулирующих жизнь сельской общины как самой империи, так и сопредельных с ней регионов, отображает общинные порядки в Византии VIII–IX вв.

Из ряда наиболее заметных трудов прошедших десятилетий, имеющих прямое касательство к проблемам византийской сельской общины, нужно выделить особо критическое издание «Земледельческого закона», предпринятое Е.Э. Липшиц, И.П. Медведевым и Е.К. Пиотровской [2]. Оно безусловно воплотило неоднократно выраженное названными учеными признание «Земледельческого закона» уникальным памятником ранневизантийского права. В их концепции подлинное значение «Земледельческого закона» объясняется исторической ролью свободных крестьянских общин в эпоху становления византийского Средневековья. Е.Э. Липшиц и И.П. Медведев характеризуют «Земледельческий закон» как свод правовых норм, регулировавших социально-экономические отношения, сложившиеся в общинной деревне. Главная его особенность усматривается в сочетании обычного эллинистического и варварского права с положениями законодательных кодификаций. Е.Э. Липшиц и И.П. Медведев единодушно подчеркивают близость «Земледельческого закона» наряду с «Военным» и «Морским» законами в «Эклоге» Льва III. Одновременно отмечена востребованность «Земледельческого закона» в византийском праве последующих столетий.

Аграрные отношения.

 Крупные социально-экономические перемены произошли прежде всего в аграрной сфере. Подобно раннефеодальной Западной Европе, Византия также пережила период относительного экономического и социального преобладания деревни над городом. Наиболее подробные сведения о жизни византийской деревни содержит «Земледельческий закон» VIII в., представляющий со­бой, как и западные «варварские правды», запись обычного пра­ва, которая приобрела характер официального правового сборни­ка. Он был очень популярен в империи, в том числе в районах, населенных славянами. Соседская община переживала время ин­тенсивного развития. Накопление экономических ресурсов происходило тогда преимущественно в деревне, где окрепшее крес­тьянское хозяйство производило значительные излишки продук­тов земледелия. Следствием этого был ускорившийся процесс имущественной дифференциации среди общинников. В резуль­тате укрепления частной собственности общинника на пахотный участок (периодические переделы в общине были уже исключе­нием) он стал близким к западноевропейскому аллоду.

В деревне на одном полюсе возник слой зажиточных крестьян, арендовавших или скупавших участки соседей и использовавших труд наемных работников и рабов (главным образом для ухода за скотом). На другом полюсе увеличивалось число общинников, неспособных обработать свою землю из-за отсутствия или потери тягловых животных, недостатка инвентаря и семян, а порой и рабо­чих рук. Росло также число крестьян, потерявших свои участки и вынужденных наниматься к богатым. Часть крестьян вообще поки­дала деревню в поисках средств к жизни в городах. В VIII—IX вв., однако, соседская община была еще относительно устойчивой и жизнь византийской деревни сравнительно благополучной.

Система пахоты не изменилась, пожалуй, со времен Гомера. Плуг тянули волы - архаичная упряжка, которую надевали прямо на шею животного, не позволяла использовать лошадь для пахоты. Плуг оставался легким, бесколесным, деревянным - скорее мы могли бы назвать его сохой. Железный сошник легко надевался и снимался; отвалов не было - византийский плуг не поднимал пластов, но лишь проводил борозду, и пахарю приходилось несколько раз проходить по полю: сперва вдоль, потом поперек. В плуг впрягали пару волов; возвращаясь с поля, пахарь переворачивал плуг и водружал его на спину животных. Кроме плуга, византийцы пользовались лопатой и двузубой мотыгой - преимущественно для обработки садов и виноградников.

Сеяли хлеба обычно осенью, когда улетали журавли, - в октябре или ноябре; некоторые сорта злаков, впрочем, высевали в феврале. Старинные первобытные табу дожили и до византийского времени: так, ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы во время сева зерно коснулось бычьих рогов - иначе, согласно примитивным магическим ассоциациям, хлеб уродился бы жестким и несъедобным.

Убирали урожай в июле, жали серпами, а чтобы защитить левую руку, надевали на нее специальный нарукавник, сделанный иной раз даже из кожи. Связанные снопы отвозили на гумно, расположенное на высоком месте, открытом для ветров.

Столь же архаичными, что и пахотные орудия, были в Византии приемы молотьбы: цепа византийцы не знали, но, разбросав снопы по гумну, прогоняли по ним вола или осла, запряженного в деревянные сани; под тяжестью саней колосья вымолачивались. Затем зерно подбрасывали лопатами, провеивая его на ветру, и ссыпали или в большие глиняные пифосы, или просто в вырытые в земле ямы. Византийцы применяли ручные жернова и жернова, приводимые в движение ослом или волом. Подобная техника размола была унаследована от Рима. Но значительно шире, чем римляне, византийцы стали использовать водяную мельницу: впрочем, летом маленькие речки обычно пересыхали и мельницы останавливались.

Основной системой полеводства было двуполье: землю то засевали, то оставляли под паром. Кое-где, по-видимому, применяли и более архаичную систему - подсечную (или лядную): вырубали и выжигали лес и высевали хлеб на выжженном поле (иной раз даже без вспашки). Обилие лесов и запустевших земель способствовало столь примитивному использованию почвы, но, видимо, подсечная система сходила на нет, и составитель «Земледельческого закона» осуждал тех, кто разбрасывал зерно по полю, предварительно не вспахав земли.

Животноводство играло в жизни византийской деревни, пожалуй, не менее важную роль, чем земледелие. Особенно много было овец, коз и свиней; крупный рогатый скот встречался реже, а лошади использовались преимущественно для военных целей, и разводили их лишь в равнинных областях империи: Вифинии, Пафлагонии. Любопытно, что в «Земледельческом законе», посвятившем скотоводству десятки статей, нет ни одной о лошадях.

Рабочим скотом служили волы, ослы и мулы. На них пахали и молотили, их заставляли вращать мельничные жернова, запрягали в телеги. Архаичная система упряжи позволяла тащить лишь легкую повозку. К тому же горные тропы, соединявшие отдельные районы страны, были часто недоступными даже для легких повозок, и византийцы широко пользовались вьюками: зерно или оливковое масло в глиняных сосудах грузили на осла или мула.

Скот содержали в загородках, а на день обычно выгоняли в лес. Свиней мальчишки пасли в дубовых рощах, коров нередко оставляли под надзором пастушечьих собак: чтобы животное не потерялось в лесу, ему на шею навешивали колокольчик. После уборки урожая скот выгоняли на поля и даже в виноградники.

Очень широко практиковали византийцы перегон скота на горные пастбища: иногда на целые месяцы крестьянин покидал свое хозяйство и уходил с козами и овцами в горы. На плоскогорьях Малой Азии можно было встретить большие отары овец, которые переходили с места на место под охраной собак, и вооруженных луками пастухов.

Византийские крестьяне разводили птицу (особенно гусей) и занимались пчеловодством. Важным подспорьем служила им также рыбная ловля.

Весь облик византийской деревни VIII в., весь строй ее жизни не отличался принципиально от строя западноевропейской деревни того же времени: столь же примитивной была техника сельского хозяйства, опиравшаяся на дедовские традиции, столь же важную роль играли общинные отношения. По-видимому, распространение в Византии развитых прав на чужую землю способствовало созданию здесь даже большей сплоченности общинников, нежели на Западе.

Вместе с тем было бы совершенно неверным представлять себе византийскую общину VIII в. совокупностью равноправных и равных по имущественному положению крестьян. Византийская община не была общиной равных уже потому, что она хорошо знала рабство. «Земледельческий закон» пять раз упоминает о рабах. Рабы были заняты в производственной деятельности - во всяком случае, рабы-пастухи пасли скот. Раб по-прежнему считался юридически неправоспособным лицом, и за совершенную рабом кражу материальную ответственность должен был нести господин: именно он возмещал ущерб, нанесенный преступлением раба, а сам уже расправлялся с невольником по собственному усмотрению. Только в особо тяжелых случаях «Земледельческий закон» предусматривал наказание для раба, притом наказание специфически рабское - мучительную смерть на «фурке», особом орудии пыток.

Среди самих свободных существовали имущественные градации; «Земледельческий закон» уделяет несколько статей положению апоров ,неимущих

Апоры «Земледельческого закона» еще не превратились в особую категорию византийского крестьянства; по социальному положению они не отличимы от основной массы общинников; их состояние рассматривается как временное, и даже ушедший из деревни земледелец может еще вернуться и в таком случае претендовать либо на свой покинутый надел, либо же на получение равноценного.

Итак, мы встречаем в византийской общине довольно развитые правоотношения: обмен (а также, видимо, и куплю-продажу) земли, различные формы аренды, заклад земельных наделов, наем. Все эти формы связей, естественно, усиливали имущественное неравенство. Особая роль принадлежала здесь денежным отношениям. Хотя независимая свободная община в принципе предполагает господство натурального хозяйства, хотя Византия с конца VII в. вступила в полосу известной натурализации экономики (см. ниже, стр. 24), торговля и деньги не исчезли из византийской деревни: «Земледельческий закон» определяет некоторые штрафы (за кражу мотыги, садового ножа или топора) в деньгах. Впрочем, в законе упомянуты лишь фоллы (мелкая монета).

Наличие элементов денежного обращения в византийской общине определялось не столько экономическими, сколько политическими причинами - взиманием государственных налогов в денежной форме. Крестьянин не нуждался в городских товарах, он сам обеспечивал свои потребности в одежде, нехитрой утвари, сельскохозяйственных орудиях, но он вынужден был отвозить зерно и гнать скот на ярмарку, чтобы иметь возможность рассчитаться со сборщиками податей. Хронисты единодушно жалуются, что повышение налогов в VIII в. заставляло крестьянина продавать на рынке даже необходимое. Необходимость реализовать продукцию для уплаты налогов создавала благоприятные условия для действия ростовщиков и вела в конечном итоге к расшатыванию общинных связей.

Таким образом, византийской общине - как, впрочем, и всякой общине в условиях классового общества - был присущ своеобразный дуализм: крестьянин вел самостоятельное хозяйство на своем наделе, нередко обнесенном изгородью и окопанном рвом; он мог эксплуатировать рабов и нанимать мистиев; мог сдавать землю в аренду, закладывать и обменивать; он был втянут в денежные отношения. А вместе с тем он поддерживал и сохранял традиционные, архаичные методы хозяйствования, признавал общинную собственность на неподеленные территории, мог быть членом патронимии и сохранял права на чужую собственность.

Сила общинных связей оказалась в Византии даже более действенной, нежели на Западе. Можно лишь догадываться о причинах этого: возможно, дали себя знать прочные традиции эллинистического и даже доэллинистического прошлого, сохранявшиеся в Малой Азии вопреки влиянию римского права; возможно, славяне принесли в Византию более стойкие формы общности, нежели те, что были принесены германцами в Галлию или Италию.

Как бы то ни было, несмотря на разъедающее действие дуализма, византийская община оказалась более прочной, нежели германская марка, и это в известной мере определило характер развития феодальных отношений на территории бывшей Восточной Римской империи: они складывались медленнее, они формировались первоначально где-то на периферии общины, сумевшей долго и упорно отстаивать от крупных собственников свои основные земли.