БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ 11 страница. Фердинанд теперь знал границы своей власти

Фердинанд теперь знал границы своей власти. Она простиралась не далее тех пределов, до которых ее продвигали вооруженные силы, в этом отношении он все еще зависел от Католической лиги и Максимилиана Баварского. В Регенсбурге протестантские делегаты недвусмысленно отказались выделить деньги на войну. Возможно, они были слишком слабы для открытого противостояния, но не настолько наивны, чтобы субсидировать наступление на свои свободы. Передача курфюршества довершила опалу Фридриха, вынудив конституционалистов если не солидаризироваться с ним, то по крайней мере ему симпатизировать.

С другой стороны, в Регенсбурге еще больше углубился раскол между католическими и протестантскими князьями. Делегаты Католической лиги, естественно, поддержали Максимилиана, своего лидера и казначея, а самые оголтелые из них неосмотрительно похвалялись, что церковь скоро отвоюет всю Германию. Курфюрсты Саксонии и Бранденбурга в результате созвали протестантское собрание, на котором Саксония предложила создать новую протестантскую унию, а Бранденбург призывал к оружию. Эти жесты привели к тому, что еще крепче стал альянс между Фердинандом и лигой^[393].

Лига под предводительством Максимилиана тоже провела свое ежегодное собрание в Регенсбурге. Максимилиан, пользуясь победой, преодолел сомнения наиболее робких делегатов и настоял на том, чтобы и дальше содержать армию Тилли^[394]. После того как Максимилиан сбросил все маски, для него было важно демонстрацией силы оружия предупредить любую возможность атаки со стороны протестантов и конституционалистов. Ресурсы Баварии и союзников были ограничены, и Тилли испытывал трудности в снабжении войск^[395]. Доводы нового курфюрста не вызвали особых возражений, и члены лиги согласились обложить подданных дополнительными поборами.

Не менее важно для Максимилиана было усилить свое влияние на Фердинанда. Сделать это было несложно, поскольку император нуждался в армии, а предоставить ее могла только лига. К концу марта 1623 года возродился первоначальный альянс. Фердинанд уже задолжал курфюрсту Баварскому от шестнадцати до восемнадцати миллионов флоринов за прежние услуги, и долг не оплачивался, а все возрастал. В счет возмещения этой огромной суммы он согласился дать Максимилиану право распоряжаться всеми доходами в Верхней Австрии и владеть Верхним Пфальцем, по крайней мере какое-то время^[396]. Окончательная передача земель не состоялась, но все, кто знал особенности политики Габсбургов, понимали, что когда-нибудь Фердинанд выкупит Верхнюю Австрию уступкой Пфальца. Он готовился к переделу империи и прикрывал свои истинные намерения обязательствами перед Максимилианом.

Фердинанд успешно игнорировал ограничения императорской власти, мешавшие его предшественникам, начиная с Карла V, но ему была нужна полная победа. До тех пор пока он зависел от той или иной партии, католической или протестантской, деспотизм будет иллюзорным, рано или поздно наступит момент, когда станет небезопасным использовать амбиции и убеждения одного князя в ущерб другому, а могущество Баварии создаст угрозу династии Габсбургов. Как-никак Максимилиан уже упоминался в качестве кандидата на императорский трон.

На его месте более умный государственный муж натравливал бы одну партию на другую, например Иоганна Георга Саксонского на Максимилиана Баварского. Религиозный фанатик продался бы Католической лиге и отвоевал для церкви Германию, невзирая на урон престижу империи. Фердинанд в силу своего происхождения и воспитания не мог сделать ни то ни другое. Он был истым, ревностным католиком, и говорить о том, что он мог использовать Католическую лигу в своих целях, значит оскорблять его верования. Пока лига служит церкви, сердце Фердинанда принадлежит ей. Но как только лига начинает угрожать династии, вступает в силу новый фактор. Его политические и религиозные убеждения смешались. Он искренне верил в то, что только династия Габсбургов способна возвратить Германию в лоно церкви, и если лига угрожает стабильности династии, она угрожает и благополучию католической Европы. Это глубочайшее убеждение и объясняет как все его действия, так и лицемерность поведения. Он выиграл полбитвы с помощью лиги. Теперь ему нужно было найти средство для того, чтобы подчинить ее себе. Вполне вероятно, что он не осознавал всей сложности проблем, стоявших перед ним, и руководствовался двумя простыми желаниями: усилить власть Габсбургов в династических землях и избежать новых обязательств перед Максимилианом Баварским.

Помогали ему в этом два исключительно способных человека: друг и главный министр Эггенберг и иезуитский священник, отец Ламормен^[397]. Собственно, только они и оказывали постоянное влияние на легковесные и уступчивые суждения Фердинанда. Эггенберг играл роль главного советника уже несколько лет, а Ламормен стал духовником Фердинанда только лишь в 1624 году. Этот высокий, тощий человек родился в зажиточной крестьянской семье в Люксембурге и из-за уродливой хромоты еще мальчишкой был вынужден найти приют в семинарии. Его отличали аскетизм, простота манер и фанатизм убеждений. Фердинанд никогда не верил в политическую святость служителей церкви. Он мог отнестись с подчеркнутой любезностью к самому малозначительному деревенскому священнику и не задумываясь подвергнуть аресту и заключению кардинала^[398], а еще в молодости удалил духовника одного из своих братьев: ему не понравилось, как святой отец пользовался влиянием на брата. Тем не менее сообразительный человек мог установить с ним такие отношения, которые позволяли бы превращать исповедь в потенциальное средство формирования политики. Ламормен вполне устраивал Фердинанда: духовник проявлял искренний интерес к его семье и охотничьим забавам, давал советы с той логической точностью и ясностью, какую Фердинанд и ожидал от иезуита.

5 апреля 1623 года Фердинанд выехал из Регенсбурга в Прагу^[399], с тем чтобы приступить к реализации намерений по стабилизации и упрочению власти Габсбургов. В его свите находился и папский нунций кардинал Карафа, один из самых способных членов этого семейства, будущий папа, величайший предводитель Контрреформации. Именно с помощью этого человека Фердинанд рассчитывал вернуть Богемию в лоно церкви.

С того времени, когда Фердинанд посещал Богемию последний раз, минуло пять лет, и места, по которым он проезжал, несли на себе следы чудовищных перемен. Дорога из Регенсбурга к границе проходила через Верхний Пфальц, где война оставила страшную разруху. Крестьяне, сохранившие верность своему низложенному курфюрсту^[400], зачастую отказывали солдатам-католикам в еде и пристанище, навлекая на себя ярость интервентов^[401]. Максимилиан, стремясь избежать осложнений, разоружил все население^[402], а естественные защитники крестьянства, местные дворяне, оказавшиеся не столь преданными, как народ, поспешили прийти к согласию с новыми властями, предоставив крестьянам самим защищать себя. Из-за нехватки жалованья дисциплина в армии Тилли упала еще летом 1621 года. Свою злобу солдаты вымещали на несчастных деревнях Пфальца, подвергая их разорению по праву завоевателя. В городах они грабили даже больницы и чумные бараки, заражая войска и распространяя эпидемию по всей провинции^[403]. Перейдя границу Богемии, Фердинанд мог видеть результаты опустошений, произведенных Мансфельдом. Да и другие земли пострадали не меньше от вооруженных грабителей. Моравию последние два года охраняли казаки от возможного вторжения Бетлена Габора. Их опустошительная вольница привела к массовому голоду^[404].

Фердинанд приехал не помогать, и меры, им принятые, не были направлены на то, чтобы залечить раны Богемии. Осенью он издал эдикт, по которому участники восстания должны были лишиться части или всех принадлежащих им земель^[405], и теперь он хотел проверить, как исполняется его указ. Решение охватывало в Богемии шестьсот пятьдесят восемь семей, пятьдесят городов и земли, равные половине территории провинции, а в Моравии оно затрагивало интересы свыше трехсот землевладельцев, самые тяжкие виновники теряли все владения, менее серьезные нарушители наказывались потерей пятой части земельной собственности. Ни Фердинанд, ни его советники не могли не видеть выгоды от сохранения добычи в руках короны, но острая нужда в деньгах для покрытия расходов государства не давала им покоя. Земли надо было продавать.

Однако на рынке уже было слишком много продавцов земли и слишком мало покупателей. Ситуация усугублялась и финансовым кризисом, поразившим всю империю. Бесконтрольная монетарная система Германии развалилась. Стоимость гульдена, более или менее ходовой монеты в Южной Германии, начала колебаться по отношению к талеру в Северной Германии еще в 1619 году. За три года талер вырос в цене до четырех гульденов в Австрии, восьми – в Страсбурге, десяти – в Ансбахе и Хильдесхайме, двенадцати–в Саксонии и Силезии и пятнадцати – в Нюрнберге. В Ульме муниципалитет установил фиксированную стоимость талера на уровне восьми гульденов. В Вене гульден опустился до уровня менее одной восьмой от его обычной стоимости, а в Праге талер вообще исчез из обращения. В Саксонии из-за «плохих денег» правительство теряло половину налоговых доходов^[406].

Финансовым трудностям в Праге способствовали и действия самих властей. Начало положил Фридрих, слегка обесценив деньги. Лихтенштейн, назначенный Фердинандом, продолжил процесс, уменьшив количество серебра в монетах более чем на семьдесят пять процентов, стремясь пополнить казну – и свои карманы – за счет профита, полученного от чеканки^[407]. В январе 1622 года Фердинанд в целях наживы заключил контракт с группой спекулянтов для учреждения частного монетного двора в Праге. Достоинство денег было резко понижено, а стабильность цен поддерживалась административными мерами. Вся схема провалилась. Народ заподозрил неладное и попрятал «хорошие деньги». Несмотря на предусмотрительность правительства, цены на продукты подскочили сразу в двенадцать раз. Внешняя торговля замерла, а в повседневной жизни люди перешли на бартерный обмен. В результате нажились спекулянты, а долги Фердинанда так и остались неоплаченными.

Именно в этот тяжелейший период на Фердинанда обрушились заявки на приобретение конфискованных земель. Дворянство и богатые купцы предлагали цены, достойные по прежним временам, и он не мог от них отказаться, не разрушив собственную денежную систему. Одно дело – продать землю, другое – применить вырученные деньги. У Фердинанда теперь были деньги, но солдаты бросали его монеты обратно офицерам, потому что крестьяне не принимали их в обмен на продукты и предметы первой необходимости. По всей Богемии застыла торговля, крестьяне перестали поставлять продукты в города. Население в городах голодало, армия была на грани мятежа, а дельцы – и среди них Лихтенштейн занимал не последнее место – вошли в число самых богатых людей Европы. В Рождество 1623 года Фердинанд девальвировал деньги и разорвал контракт. К этому времени большая часть конфискованных земель была продана в среднем менее чем за треть обычной нормальной цены22^[408]. Первый шаг Фердинанда к финансовой безопасности обернулся катастрофой. Он не только не воспользовался выгодами от конфискации земель, но и довершил экономический крах Богемии. Богатства, принадлежавшие предприимчивым крестьянам и горожанам, вследствие политических гонений и инфляции сосредоточились в руках узкой группы нечистоплотных людей. Богемия как источник доходов для империи стала бесполезной.

В политическом плане Фердинанд не прогадал. Многие лишились личных состояний, а беспощадная конфискация земель основательно или совсем разорила почти все муниципалитеты22^[409]. Несмотря на нищету, с которой столкнется правительство, Фердинанду по крайней мере удалось погубить беспокойный и привередливый купеческий класс и убрать этот барьер, стоявший между властями и народом. За два с половиной года одна из самых передовых и торговых стран Европы была отброшена назад на два столетия. Теперь перед деспотизмом открылись все двери.

Политически Фердинанд даже выиграл, проведя перераспределение земель. На смену протестантским аристократам пришли люди с безупречной католической репутацией, чье право на землю определялось верностью властям, предоставившим ее. Лихтенштейн приобрел десять поместий, Эггенберг – восемь. Но всех перещеголял человек, звавшийся Альбрехтом фон Вальдштейном или Валленштейном, военный комендант Праги. Он набрал не менее шестидесяти шести поместий^[410], и среди них были провинция Фридланд и город Гичин.

В 1623 году Валленштейну было сорок лет. Сын протестантского землевладельца рано осиротел и воспитывался в лютеранской школе Альтдорфа, пока администрация не настояла на его отчислении, имея на это все основания: он участвовал в смертоубийственном скандале, а однажды сам чуть не убил слугу^[411]. Путешествие по Италии и обращение в католическую веру охладили его горячий нрав, и в начале своего двадцатилетия он задумался о карьере. При императорском дворе Валленштейн сблизился с окружением Фердинанда, когда тот еще был эрцгерцогом Штирийским. Потом он женился на богатой вдове, которая вскоре умерла, одарив его немалым наследством. База для личного и социального благосостояния была заложена, и ему оставалось лишь лелеять и наращивать ресурсы, пользуясь каждым удобным случаем. В финансовых делах Валленштейн проявлял осторожность и благоразумие, усиливающееся по мере накопления богатств, и если у него не было особого влечения к земле, то он был по крайней мере блестящим землевладельцем. Он постоянно улучшал поместья, развивал промыслы в городах, совершенствовал сельское хозяйство, строил склады и хранилища, экспортировал избытки продукции и в то же время заботился о своих тружениках, создавал образовательные и медицинские учреждения, службы вспомоществования бедным, запасы продовольствия на случай неурожаев^[412]. Город Гичин Валленштейн превратил в настоящую столицу своего государства, построил дворец, церковь, давал деньги взаймы бюргерам под умеренные проценты для того, чтобы они переделывали дома по его проектам^[413].

Граф Валленштейн имел склонность к роскоши, но к роскоши угрюмой, мрачной, и производил впечатление скорее не показным богатством, а строгостью, правильностью и аккуратностью всего, что его окружало. Валленштейна никак нельзя было назвать обаятельным человеком. Напротив, его длинный, сухопарый облик был отталкивающим, а лицо, изображенное на сохранившихся невыразительных портретах, – просто отвратительным. Никто из великих мастеров так и не обратил на него внимания^[414], и живописцы, пытавшиеся отразить его угрюмую внешность, выделяли одни и те же примечательные особенности: неправильные черты лица, тяжелый подбородок, толстые выпирающие губы – все это непременно присутствует в портретах. Более поздние художники намеренно использовали нестандартные черты этого на редкость несимпатичного лица. Когда Валленштейн стал великим, особое значение приобрели все детали его облика и поведения: несдержанность и взрывной темперамент, пренебрежение человеческой жизнью, неизменное целомудрие и вера в астрологию. Со временем он сам стал культивировать свой необычайно эффектный образ, одеваясь в причудливую мешанину европейских мод и украшая, по обыкновению, сумрачную внешность поясом или плюмажем неприятно резкого красного цвета. Такой же ярко-красной окраски губы, выделявшиеся на бледном, сухом лице, вряд ли были даны ему от рождения^[415]. Если убрать все эти экстравагантные детали, появившиеся позднее, то кем же еще предстанет Валленштейн в 1623 году, если только лишь не беспринципным, хотя и способным, карьеристом? Ни неуравновешенность характера, ни взрывы ярости, ни целомудрие, ни довольно распространенная тогда вера в астрологию не являются признаками мистического величия и исключительности.

Как и Елизавета Английская, он родился при звездном рандеву, при соединении Сатурна и Юпитера, и звезды наделили его противоречивыми качествами: слабостью и силой, порочностью и добродетельностью. По гороскопу он должен был стать мятущимся, требовательным, нетерпимым к старому и жаждущим новизны, неизведанности, скрытным, меланхоличным, подозрительным и презрительным к соотечественникам и их убеждениям. Ему должны были быть присущи такие качества, как алчность, лживость, властолюбие, переменчивость настроения, драчливость, нелюдимость, жестокость. Его никто не будет любить, и он тоже никого не полюбит. Такой вывод сделал Иоганн Кеплер, основываясь на положении звезд, которое они занимали над Германице в четыре часа пополудни 14 сентября 1583 года, когда родился Валленштейн^[416]. Расчет оказался в целом верным.

Когда в 1618 году началось восстание, Валленштейн командовал местными рекрутами в Моравии. Увидев, что его войска дезертируют к повстанцам, он, сохраняя присутствие духа, бежал, прихватив с собой военную казну провинции для Фердинанда и лишив мятежную моравскую армию жалованья^[417]. На следующий год он ссудил императору сорок тысяч гульденов, предложив набрать тысячу человек во Фландрии. В 1620 году граф одолжил императору в четыре раза больше гульденов, в 1621 году выделил еще почти двести тысяч, а в 1623 году Валленштейн, скупив множество поместий, ссудил ему полмиллиона гульденов. И это были настоящие гульдены, а не обесцененная валюта Праги. Валленштейн не любил сорить деньгами. С каждым новым займом император превращался в его закоренелого должника. Придет время, и граф каждый фартинг^[418]конвертирует если не в реальные доходы, то в какую-нибудь другую выгоду. Обязательства Фердинанда перед Максимилианом Баварским основывались на дипломатическом договоре. Финансовые отношения Валленштейна с императором носили коммерческий характер, а деловая хватка графа была пожестче, чем у Максимилиана.

Безмерная наглость и претенциозность Валленштейна уже были хорошо известны. Чех по рождению, свободно говоривший на чешском языке и имевший связи со многими выдающимися семьями, опальными и не опальными, Валленштейн пользовался если не популярностью, то влиянием в обществе. В его распоряжении находилась четверть земель в Богемии, он был сюзереном более трехсот вассалов и обладал властью, какой не имел никто из мятежных князей, свергнувших Фердинанда. Его жесткий, но эффективный стиль управления и ревностная приверженность католической вере становились главными рычагами консолидации страны^[419]. Фердинанд должен был умиротворять его, чтобы не получить в Богемии новую головную боль.

К концу 1623 года Валленштейн вступил во второй брак, женившись на Изабелле фон Гаррах, относившейся к нему с чувством, похожим на любовь, которую, как мы понимаем, ему все-таки было предначертано в ком-то пробудить^[420]. И он относился к ней, как и к прежней жене, со вниманием и уважением. Однако особая значимость этого брака заключалась не столько в удовлетворении, которое они приносили друг другу, а в том обстоятельстве, что Изабелла фон Гаррах была дочерью одного из ближайших советников Фердинанда. В том же году Валленштейн стал графом Фридландским^[421].

Раздача титулов была одним из методов усиления императорской власти. Стремясь прижать многочисленное мелкое дворянство, Фердинанд использовал любую возможность для того, чтобы заменить его узким сообществом аристократов, попавших к нему в зависимость. Его назначенцы могли быть могущественнее, чем огромная армия мелкопоместного дворянства, которую они подменили, но их влияние определялось степенью приверженности короне. Немало лет пройдет, прежде чем им удастся добиться понимания и поддержки местного крестьянства. Их владения рассеяны, и им надо слишком часто бывать либо в Праге, либо в Вене. Правящая аристократия была привязана лишь к короне, и аристократы не были лидерами в феодальной иерархии. Фердинанд отделял аристократию от народа еще и тем, что завозил на завоеванные земли иностранцев, австрийцев, итальянцев, немцев. Так много дворян было вовлечено в восстание, что гонения лишили страну ее естественных лидеров и открыли дорогу для чужаков. На улицах Праги зазвучала итальянская и французская речь, официальным стал не чешский, а немецкий язык. На руинах порушенного славянского города выросли величественные дворцы с просторными внутренними дворами и прохладными лоджиями, богатые барочные церкви со всеми атрибутами итальянской архитектуры.

Фердинанд почти полностью изменил процесс развития и естество национальной чешской культуры, направив его в иностранное русло. Точно так же он трансформировал и религию. Редко случается, чтобы гонения имели столь глубокие и далеко идущие последствия. Император и его советники обладали не только стойкой безжалостностью убеждений, но и здравым умом для того, чтобы сеять там, где разрушали, и залечивать нанесенные раны живительной водой из тех же источников.

Религия в Богемии, даже католическая вера, глубоко вошла в национальное самосознание. Самые популярные народные герои – утраквистский король Йиржа из Подебрад и утраквистский вождь Жижка, а среди католиков почитался князь Венцеслав (Вацлав), «добрый король Венцеслав», как его величали в гимне, государь, канонизированный не Ватиканом, а всенародной любовью. С незапамятных времен религиозные службы отправлялись на чешском языке даже въедливыми приверженцами старой веры. Включение Богемии в католическую Европу означало искоренение древней традиции и поругание национальных чувств. Если бы Фердинанд был и менее набожным человеком, то все равно стремился бы довести процесс реформы до его логического конца. Проводя реформу, Фердинанд воображал, что делает это не только для укрепления императорской власти, но и для исцеления душ своих подданных.

С упорством человека, убежденного в своей правоте, Фердинанд игнорировал протесты более осторожного Лихтенштейна и всецело поддерживал твердолобого и прямолинейного Карафу. Лихтенштейн оставил бы в покое всех, кроме кальвинистов. Он опасался вмешательства Иоганна Георга Саксонского. Карафа ни за что не позволил бы такие отклонения от нормы, как отправление мессы на чешском языке, если бы даже от этого зависела сохранность короны22^[422]. Фердинанд был готов поддержать экстремистов. Более осмотрительные политики империи предупреждали: курфюрст Саксонский может взяться за оружие^[423]. Фердинанд знал свою Саксонию. Дрезден засыпал его протестами и напоминаниями о данных им обещаниях, но и пальцем не пошевелил, чтобы его остановить^[424].

Репрессии навсегда оттолкнули от католической церкви Северные Нидерланды. В Богемии этого не случилось. Но ущемление гражданских и экономических свобод зажало протестантов в такие тиски, что единственным выходом был отказ от своей веры. Пражский университет был отдан иезуитам в 1623 году. Вся система образования попала в руки церкви, и молодое поколение естественным путем осваивало уроки жизни, преподанные их родителям силой^[425].

В самой Праге особых проблем не возникало. За обращение в другую веру архиепископ прощал участие в восстании. В течение года католичество приняла значительная часть жителей этого космополитичного, раздробленного и довольно равнодушного к таким делам города^[426]. В удаленных районах все обстояло иначе, и к ним применялись более суровые меры. Протестанты облагались высокими налогами и поборами, и самым действенным средством подчинения строптивых было размещение на постой имперских войск, если, конечно, жители не узнавали об их приходе заранее; тогда они сжигали свои дома и уходили в леса, забирая с собой все, что могли унести^[427]. Вымогательства и бесчинства быстро делали людей послушными. Табор, цитадель Жижки, был обращен в католицизм к Пасхе 1623 года. Комотау, три года плативший огромные контрибуции, сдался под угрозой оккупации. Рудокопов Куттенберга, дерзкий и упрямый народ, обложили контрибуцией, в три раза превышавшей обычные налоги, и они в продолжение трех лет терпели расквартированные войска, пока большинство горняков не сбежали и рудники не закрылись из-за нехватки рабочих рук^[428]. Католическое дворянство активно способствовало обращению подданных в свою веру. Деспотичный граф Коловрат, по свидетельству хронистов, загонял крестьян в церковь палками^[429]. В Гичине Валленштейн построил храм – копию собора в Сантьяго-де-Компостела – и предложил герцогство Фридланд трансформировать в епископство^[430]. При императорском дворе идею не одобрили, решив, что Валленштейн обладает достаточной властью и без «карманного» епископства.

Новые власти не гнушались никакими, даже самыми подлыми, способами подавления национальных чувств и еретических настроений. В День Яна Гуса, национальный праздник чехов, церкви не действовали. На рыночной площади в Праге снесли статую Йиржи Подебрада, с фасадов церквей удалили скульптуры евхаристической чаши, символа Реформации^[431]. Фердинанд инициировал канонизацию Иоанна Непомука (Яна Непомуцкого), чешского священника, казненного Венцеславом IV за отказ раскрыть тайну исповеди. Акция была хитроумная и коварная: история нового святого накладывала пятно на предшественников Габсбургов на богемском троне, и вскоре среди молодого поколения Непомук стал популярнее Вацлава.

Препятствовала столь массовому внедрению другой веры нехватка священников. Страну наводнили иезуиты, но они не могли заполнить брешь, образовавшуюся после изгнания кальвинистских, лютеранских и утраквистских пасторов. Нередко протестантские священники соглашались стать католиками ради сохранения своих приходов, и потребовались годы на то, чтобы искоренить такую практику. Пасторов заставляли отсылать жен, многие не подчинялись приказаниям, другие называли жен «домработницами» и продолжали с ними жить, возмущая соседей. В одном случае утраквистский викарий представился католиком, но по-прежнему проповедовал утраквистскую ересь и совершал причастие под обоими видами, то есть вином и хлебом^[432]. Карафа ярился, но тщетно. Только время и наращивание численности национального духовенства могло покончить со злом^[433]. В самых отдаленных районах Богемии протестантизм просуществовал по крайней мере еще одно поколение, вымирал тяжело и в некоторых местах сохранялся в виде народных обычаев^[434].

Обращение Богемии в католическую веру довершило ее политическое подчинение и утихомирило религиозные распри, раздиравшие страну целое столетие, а насильственное восстановление церковных земель добило ее экономику. Два сословия в чешском парламенте – мелкопоместное дворянство и купечество – захирели. Фердинанд, вернув в сейм духовенство, выдворенное из него во время Реформации, создал видимость представительного правления, являвшегося в действительности инструментом всевластия его церкви и его высшей аристократии^[435].

В Моравии, где кардиналу Дитрихштейну помогали иезуиты и капуцины, крестьяне цеплялись за свою веру меньше, чем в Богемии, и после примерного наказания протестантского дворянства и изгнания анабаптистов католическая церковь более не сталкивалась со сколько-нибудь серьезной оппозицией^[436].

С Силезией и Австрией католики обошлись мягче, чем с Богемией и Моравией. Отвоевав для Фердинанда Силезию, курфюрст Саксонский обещал ей религиозную свободу, и здесь Фердинанд сдержал слово. Тем не менее он настоял на безоговорочном восстановлении церковных земель, наводнил страну иезуитами-миссионерами и постепенно зажал вольности силезского сейма. Право на возражение и опротестование было ограничено настолько, что один делегат с горечью комментировал: ему нет никакого смысла ездить в Бреслау, так как гораздо дешевле сказать «да», не выходя из дому.

В Австрии протестантские пасторы и школьные учителя были высланы из страны, а реформаторская религия была дозволена только узкому кругу привилегированных дворян. Даже в 1628 году Карафа жаловался на то, что пасторы проповедуют свои «мерзости» в частных домах под прикрытием этих позволений^[437]. Можно не сомневаться: Фердинанд был бы рад любому поводу для того, чтобы их аннулировать.

Лишь Венгрия избежала участи лишиться своих религиозных и политических свобод. Имея у границы такого сильного защитника, как Бетлен Габор, венгры могли рассчитывать на более благосклонное к себе отношение. Венгрия служила буфером между Европой и Турцией, ею нельзя было пренебрегать, потому она единственная и сохранила флаг свободы на дальнем краю империи Габсбургов.

В то же время Фердинанд трансформировал традиционную структуру габсбургских владений, заменив концепцию семейной федерации принципом первородства. Эрцгерцоги предыдущего поколения почили в бозе, не оставив потомства, вследствие чего Фердинанд и его брат Леопольд были единственными представителями австрийской ветви Габсбургов. Фердинанд, если бы не возражал Леопольд, объединил бы весь южный блок земель от Тироля до Венгрии, сделав из него единую монархию. Молодой эрцгерцог, проявляя прозорливость, вызванную не только завистью, отговорил брата от такого шага, который мог разозлить германских князей. Фердинанд пошел на компромисс. Брат и его наследники владеют Тиролем, в то время как Австрия, Венгрия, Штирия, Каринтия, Крайна, Богемия, Моравия и Силезия целиком переходят к старшему сыну Фердинанда и передаются по наследству. С тем чтобы консолидировать этот блок, Фердинанд реорганизовал администрацию, централизовал почту и ввел некоторые улучшения в запутанную финансовую систему. Постепенно он начал отделять ведение государственных дел в этих провинциях от имперских проблем^[438]. Он намеревался создать австрийский центр как ядро возрожденной германской империи. Дальнейшие события внесли поправки в его схему. Ему суждено было стать творцом австрийской, а не реставратором Священной Римской империи.