БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ 12 страница. Создание австрийской империи можно считать величайшим

Создание австрийской империи можно считать величайшим, если не единственным, достижением Фердинанда, достойным признательности или осуждения потомков, в зависимости от соответствующей точки зрения, хотя даже и те, кто признавал его заслуги, вряд ли его благодарили. Для германских националистов он был человеком, закрепившим раскол между Австрией и севером, о чем они всегда сожалели. Они, правда, забывали о том, что Фердинанд вовсе не хотел этого; его план создания единой империи не осуществился из-за нежелания и сепаратизма протестантского севера. Для чехов, венгров и южных славян он был тираном и угнетателем, и они вовсе не были благодарны ему за деяния, принесшие им и коллективно, и индивидуально столько страданий.

Нелегко и даже невозможно судить беспристрастно религиозные проблемы, лежавшие в основе всех других сторон жизни общества той эпохи. Это было, по крайней мере в Богемии, время предубеждений и предрассудков, мятежей, гонений, бедствий и страшной нищеты. Оно не могло оставить здравых и сбалансированных свидетельств. Изгнанники, нашедшие прибежище в протестантских странах, излагали истории о зверствах и надругательствах, основанные на фактах, но раздутые мстительной болью людей, потерпевших поражение. Императорская солдатня была свирепа и безжалостна и ни во что не ставила человеческую жизнь, не щадила женщин и детей. Она пользовалась вседозволенностью властей и правом сильного. В описаниях ужасов, собранных на страницах «Historia Persecutionum» («Истории тяжких гонений») и рассказанных изгнанниками, несмотря на все преувеличения и приукрашивания, много правды. И все же нельзя сказать, что, когда буря миновала, правительство и новая религия не стали популярны. Уже через одно поколение народ поднялся на защиту новых властей и новой веры против «освободителей» – шведов.

О деяниях Фердинанда нельзя судить ни по средствам, которыми он пользовался, поскольку не осталось непредубежденных свидетельств, ни по целям, которых он достиг, так как он добился того, к чему вовсе не стремился. Что касается репутации создателя австрийской империи, то она основана лишь на шаткой структуре, не выдержавшей взрывов либерального национализма XIX и нелиберального национализма XX веков. Фердинанд заслуживает большего признания как последний император, предпринявший серьезную попытку объединить Центральную Европу. Его трагедия в том, что он не только не завершил начатое дело, но и оставил после себя наследие, которое фатально затормозило национальное развитие Германии.

Ясно, что реорганизация, затеянная Фердинандом, шагнула далеко за пределы владений Габсбургов. Лишился части своих земель маркграф Баден-Дурлахский. Получил подтверждение прав на Лусатию Иоганн Георг; явный подкуп, рассчитанный на то, чтобы заглушить на какое-то время его конституционные претензии. Лояльный ландграф Гессен-Дармштадтский был вознагражден частью земель менее лояльного кузена Морица Гессен-Кассельского. Его наделили также куском Рейнского Пфальца, возможно, в пику Максимилиану Баварскому, который заработал престижа больше, чем того хотел Фердинанд, за обращение страны в католическую веру^[439]. Монополия Максимилиана была ущемлена еще и тем, что Фердинанд дал епископу Шпейера право на захват любых земель на Рейне, которые, по его мнению, прежде принадлежали его епархии.

Это было первое свидетельство того, что Фердинанд намерен вернуть церковь на позиции, которые она занимала во время подписания Аугсбургского мира в 1555 году.

Вокруг секуляризованных епископств Хальберштадт и Оснабрюк сложилась крайне щекотливая ситуация. Христиан Браун швейгс кий, распорядитель Хальберштадта, ополчился против императора, а администратор Оснабрюка умер в апреле 1623 года. Со смертью одного и возможным низложением другого управляющего открывались перспективы для назначения в эти епархии католиков. Фердинанд предназначил для церкви второго сына, белокурого эрцгерцога Леопольда. Если бы он утвердился в Хальберштадте или Оснабрюке, то Контрреформация и династия Габсбургов значительно приблизились бы к тому, чтобы распространить свое влияние на всю Германию.

Но не только у Фердинанда имелся сын, приготовленный для служения церкви. Хальберштадтом интересовался курфюрст Саксонский, Оснабрюком – Максимилиан Баварский, желавший определить туда одного из членов своей семьи^[440]. Не менее горячо желал завладеть Оснабрюком для младшего сына Фредерика король Дании – намерение гораздо более серьезное и опасное, нежели планы Баварии и Саксонии. Если уж нельзя захватить епископство для династии, то надо сделать все для того, чтобы оно не досталось такому могущественному и деятельному монарху, как датский протестантский государь, союзник Соединенных провинций и дядя Елизаветы Богемской.

Стремясь организовать противодействие новым притязаниям Габсбургов, курфюрст Бранденбургский тщетно пытался побудить Иоганна Георга к тому, чтобы создать новую протестантскую унию. Менее значимый князь Вильгельм Саксен-Веймарский образовал так называемый альянс патриотов всех классов, поставив целью обеспечить неприкосновенность протестантских земель в империи и восстановить Фридриха в Пфальце. Без средств этот союз вряд ли мог быть действенным. Весь 1623 год штаб-квартирой для защитников германских свобод и протестантов служил переполненный дом Фридриха в Гааге.

Переговоры, которые вели изгнанники в 1623 году, охватывали всю Европу – от Босфора до Белого моря. Они замышляли не что иное, а полное уничтожение династии Габсбургов с участием в этом предприятии турок, русских, датчан, шведов, венецианцев, англичан, французов. Планировались одновременные восстания в Венгрии, Богемии, Моравии, Силезии и Австрии. Султана предполагалось подкупить, пообещав ему в качестве феодов Венгрию и Богемию, если он согласится возвести там на трон протестантских королей. Царь должен был изводить поляков, в то время как объединенные силы датчан, шведов, англичан и голландцев вторгнуться в Северную Германию, где Ангальт, тайно вернувшись к Фридриху, наберет армию на деньги Голландии. Мансфельд и Христиан Брауншвейгский нападут на северные епископства и отсюда пойдут на юг, в Баварию. Мансфельд вознаграждается рейнским феодом Хагенау и частью территории Венгрии. Саксония и Бранденбург подкупаются обещанием поделить между ними Клеве-Юлих. Французы должны завладеть Вальтеллиной с помощью венецианцев и герцога Савойского^[441].

Но все пошло не так, как намечалось соратниками Фридриха. Король Англии, захотевший женить принца Уэльского на испанской инфанте, согласился убрать английский гарнизон из последней цитадели Фридриха в Германии – крепости Франкенталь. Мало того, он начал убеждать Фридриха сложить оружие и обручить старшего сына с дочерью императора или племянницей Максимилиана^[442]. Шведский и датский короли отказались сражаться бок о бок, правительство Франции отвлекли внутренние беспорядки, принц Оранский все свои силы бросил на защиту границ и не мог субсидировать даже отвоевание Рейна. Все, что получилось из затеи стратегов Фридриха, – это нападение Бетлена Габора на Венгрию и вторжение Христиана Брауншвейгского в Нижнесаксонский округ.

Нижнесаксонский округ был той частью империи, занимавшей пространство между реками Везер и Эльба, где и находилось епископство Хальберштадт, предназначавшееся Фердинандом для второго сына, Леопольда, и избранное советниками Фридриха в качестве плацдарма для нападения на императора. Неизбежно некоторые из их писем попали в руки Фердинанда, и он с радостью ухватился за возможность пойти войной на север, приказав Максимилиану отправить войска в опасный район.

Перепуганные правители Нижнесаксонского округа оказались зажатыми в тисках между войсками Христиана Брауншвейгского и Тилли, командовавшего армией Баварии и Католической лиги. Один призывал их подняться на защиту германских свобод, другой – требовал гарантий нейтралитета^[443]. Князья и их подданные хотели бы остаться в стороне от конфликта, но у них не было выбора. Христиан сам взял на себя роль «защитника» земель старшего брата, герцога Брауншвейг-Вольфенбюттеля, беспрепятственно вторгся в округ и послал за Мансфельдом. Тилли потребовал, чтобы Христиана изгнали. Сословия округа с удовольствием бы повиновались, если бы они были в силах дать отпор интервентам.

Какое-то время они раздумывали над тем, чтобы набрать армию, но сделать это оказалось нереальным. В конце концов сословия выбрали из двух зол меньшее – вверили свою судьбу Тилли и императору. Его армия казалась сильнее, и у него было больше шансов выиграть войну. 13 июля 1623 года Тилли пересек границу и через три дня отправил Христиану ультиматум, пообещав лишить его всяких надежд на имперское прощение, если он немедленно не выведет войска. Отвергнув ультиматум отборными ругательствами, князь снова послал Мансфельду приглашение вместе напасть на Тилли, предложив одновременно свои услуги принцу Оранскому в Нидерландах. Затем Христиан отрекся от епископства Хальберштадт в пользу сына датского короля^[444]. После этого он под барабаны поднял свою орду, упаковал награбленное добро и отправил армию, пятнадцать тысяч человек, в Нидерланды, оставив округ на попечение Тилли, а Хальберштадт – датскому монарху или императору.

Отход «безумца из Хальберштадта», как теперь его называли, вовсе не напоминал отступление человека, потерпевшего поражение. Христиан все еще намеревался соединиться с Мансфельдом для решающего сражения с Тилли. Он переоценивал Мансфельда, который нашел надежное укрытие в епископстве Мюнстер и, не веря в военные способности Христиана, не собирался покидать безопасное убежище ради бессмысленной и дорогостоящей кампании.

Христиан форсировал Везер у Боденвердера 27 июля 1623 года, а Тилли, шедший за ним в нескольких милях южнее, перешел реку 30 июля возле Корвея. Князь потерял время, замешкавшись на границе епископства Мюнстер, три дня занимаясь грабежом и ожидая Мансфельда, который так и не появился. Не дождавшись Мансфельда, он быстрым маршем направился к голландской границе, и Тилли отставал от него на полдня. Христиан преодолел реку Эмс у Гревена, Тилли по-прежнему висел у него на хвосте, и ранним утром 6 августа 1623 года его арьергарду пришлось отбиваться от неожиданной кавалерийской атаки Тилли. До голландской границы оставалось меньше десяти миль, но Христиан вынужден был развернуться и дать бой преследователям, а они, лучше организованные и менее обремененные трофеями, постоянно наседали на его войска. Он решил встретиться лицом к лицу с противником на небольшом холме возле деревни Штадтлон, возвышавшемся над дорогой и защищенном с двух флангов болотами. Едва князь успел выстроить боевые порядки и расставить артиллерию, как преследователи навалились на его армию. Сражение началось в полдень, в воскресенье, вдень Преображения Господня, и Тилли, ободренный этим обстоятельством, означавшим для него Божественное благословение, с изумлением и ужасом увидел на знаменах Христиана девиз «Все для Господа и для нее». «Не могут одержать победу люди, посмевшие поставить в один ряд Создателя и греховодницу», – сказал Тилли, весьма нелестно отозвавшись о прекрасной королеве Богемии.

По причинам скорее материальным, а недуховным победил Тилли. Христиан имел преимущество, которое ему давала местность, но войска Тилли были многочисленнее, и он проявлял больше осторожности и благоразумия, постепенно вводя в бой подтягивавшиеся отряды и орудия. Под непрекращающимися атаками кавалерии фланги Христиана начали выдыхаться, на склонах не было простора для схваток, а конница XVII века была крайне неэффективна в обороне. Когда кавалерия отступила, сопротивление пехоты стало бессмысленным, она не могла выдержать натиск превосходящих сил противника. Войска Христиана побежали с холма, попав в западню болот. Конница в основном проскочила, но пехота, повозки и артиллерия завязли. Христиан потерял шесть тысяч человек убитыми и четыре тысячи пленных, в том числе пятьдесят главных офицеров и своего союзника герцога Вильгельма Саксен-Веймарского, чей «альянс патриотов всех классов» должен был уберечь германские свободы от посягательств Фердинанда. Он оставил на поле боя шестнадцать пушек и почти все боеприпасы. При лихорадочном отступлении взорвалась повозка с порохом, что внесло еще больше сумятицы в охваченную паникой толпу солдат. Христиан перешел границу Голландии ночью, имея с собой около двух тысяч человек, без орудий и снаряжения^[445].

Поражение было настолько сокрушительным, что даже «безумец из Хальберштадта» пал духом. Он дал волю своей ярости, и ему с трудом помешали застрелить одного из полковников, которого Христиан обвинил в неудаче. Реакция победителей была совершенно иной. Тилли благодарил Господа, солдат и офицеров^[446].

Поражение под Штадтлоном разрушило планы Фридриха. Все приготовления, на которые ушел целый год, как это уже случалось и прежде, закончились катастрофой. Вместо того чтобы отвоевать Богемию и вернуть Пфальц, Фридрих заимел только лишний рот, который надо было кормить в изрядно обедневшем доме в Гааге. Христиан потерял почти все состояние и не мог более содержать себя^[447].

Спустя три недели после Штадтлона Фридрих уступил настояниям короля Англии, временно прекратил дипломатическую деятельность и подписал перемирие с императором^[448].

Перемирие было заключено при полном игнорировании Мансфельда и мнения голландского правительства, хотя генерал-наемник продолжал содержать армию в Восточной Фрисландии. «Короли Франции, Англии и Дании ничего ему не дали, а у короля Богемии ничего нет»^[449], – писали тогда, и единственным средством выживания для Мансфельда оставался грабеж. Его солдаты обчистили провинцию как липку и нанесли ущерб, по некоторым оценкам, на сумму десять миллионов талеров. Из района, где стояли его войска, бежало восемьдесят процентов жителей, чтобы не платить дань армии, – преступление, за которое Мансфельд наказывал тем, что крушил опустевшие дома: каждые пять из шести домов лежали в руинах. Не действовали законы, не соблюдался элементарный правопорядок. Граждане защищались как могли, нередко устраивали засады и убивали солдат. Численность его войск с каждым днем уменьшалась, сократившись более чем вдвое^[450]. В довершение всех несчастий к границе приближалась армия Тилли, воодушевленная победой при Штадтлоне и готовая разнести врага в пух и прах.

В начале года Мансфельд все еще жил надеждой на то, что французское правительство наймет его для вторжения в Вальтеллину^[451]. Его надежды не оправдались, но он сохранял армию, без вожделенного княжества, без денег, под имперской опалой, с каждым днем теряя шансы на помилование. Рискуя своей репутацией доблестного воина, которая, несмотря на неудачи последних лет, все еще была при нем, он бросил армию на произвол судьбы. Покинув Восточную Фрисландию, Мансфельд отправился вербовать политических владык Северной Европы. 24 апреля 1624 года он прибыл в Лондон, где протестанты встречали его как защитника своей принцессы, а принц Уэльский отвел ему комнаты, предназначавшиеся для испанской невесты^[452].

Такой опытный наемник, как Мансфельд, был искушен и в европейской дипломатии. Он прекрасно понимал, что поддержка двух держав – Франции и, в меньшей степени, Англии, хотя и запоздало, но решившей действовать, – может иметь первостепенное значение для отстаивания интересов протестантов. К весне 1624 года в дипломатии этих двух стран произошли серьезные изменения, и Мансфельд не мог не воспользоваться переменами.

Планы короля Якова женить сына в Испании, а внука, старшего сына Фридриха, – в империи рухнули. В то же самое время, когда Фридрих, уставший от понуканий тестя и смущенный поражением при Штадтлоне, уже был готов согласиться с его настояниями, вся политика Якова круто переменилась. Сын и фаворит Бекингем, возмущенные приемом в Испании, куда они ездили для переговоров, после возвращения в Лондон заявили, что они не желают более участвовать в нечестивом альянсе. Разгневанные толпы на улицах уже несколько месяцев подряд требовали объявить войну Испании, и решение принца и Бекингема совпало с настроениями народа. Два правительства неуклонно скатывались к полному разрыву. Уже в декабре 1623 года Яков подумывал об альянсе с королем Дании и Бетленом Габором в интересах своего зятя. В январе 1624 года он был готов сблизиться с Соединенными провинциями, а когда Мансфельд приехал в Лондон, король разрешил ему набрать двенадцать тысяч человек за счет Англии^[453].

Изменения претерпела и политика Франции. Здесь появился министр, способный предложить королю нечто большее, чем искусство соколиной охоты, которым в совершенстве владел незабвенный Люинь. Король подпал под влияние Армана Жана дю Плесси, епископа Люсонского, кардинала де Ришелье, и их разлучить могла только смерть. Ришелье родился в аристократической, хотя и небогатой семье Пуату. Его предназначали для военной службы, но после смерти старшего брата в спешном порядке посвятили в духовный сан, чтобы он мог наследовать небольшое епископство Люсон, на которое семья давно имела преимущественное право собственности. Амбиции Ришелье никогда не ограничивались рамками епархии, хотя он относился к исполнению епископских обязанностей с той же скрупулезностью и ответственностью, как и ко всему, что ему приходилось делать в своей долгой и многогранной карьере. Примкнув вначале к партии королевы-матери, он получил первый министерский пост в 1616 году и с того времени всегда ловко устраивал свои дела на трудном и скользком пути продвижения наверх. Возвышаясь, он не боялся терять друзей-покровителей и наживать врагов, среди которых самое заметное место со временем заняла королева-мать. Однако в политике его амбиции были обезличенными и бесстрастными, а основным средством достижения целей стала интрига. Он обладал талантом организатора, проницательностью государственного деятеля и той целеустремленностью в служении стране, которая не ограничена терзаниями об ее благополучии и обыкновенно свойственна политическим гениям. Национальный эгоизм ревностного патриота сочетался в нем с верой в то, что для Франции самой пригодной формой правления может быть только монархия. У Франции, говорил он, две болезни: ересь и свобода. (Со временем Ришелье и король избавят страну от обоих недугов.) И у Франции есть только один грозный и опасный враг – дом Габсбургов, чье могущество теснит ее со всех сторон – с Пиренеев и Альп, с Рейна и Фландрии. Он хотел видеть Францию единой, избавленной от этой навязчивой угрозы и играющей присущую ей роль естественной хранительницы мира в Европе. Пока же он должен был оберегать свою нацию трудолюбивых и беззащитных крестьян, зажатую между землями Габсбургов и морями. Главным принципом политики Ришелье была не агрессия, а оборона^[454].

В 1624 году кардиналу еще не исполнилось и сорока лет. Это был высокий темноволосый человек с внушительной, властной внешностью и интеллигентными манерами. Его интересы не ограничивались политикой. Он прекрасно разбирался в антиквариате, произведениях искусства, музыке, драгоценностях, но самым большим его увлечением был театр, и в театральной критике ему не было равных. Он даже пописывал стихи. «Как вы думаете, что мне доставляет самое большое удовольствие?» – спросил он как-то своего друга, и тот вежливо ответил: «Приносить счастье Франции». «Вовсе нет, – сказал Ришелье. – Сочинять стихи»^[455]. Конечно, Ришелье имел привычку предаваться простодушному самообольщению. Притворство было характерной чертой этого великодушного и образованного гения, тем не менее, когда фортуна временно повернулась к нему спиной, он не замкнулся в Люсоне, чтобы провести всю жизнь за сочинением виршей. Он был до мозга гостей государственным деятелем, свято верившим в монархию, но ему хватало здравого смысла для понимания того, что не человек создан для государства, а государство – для человека. Он был деспотом, но не диктатором.

Ришелье был слишком умен, чтобы полагаться лишь на собственные суждения и ощущения. Не многим государственным деятелям приходилось сталкиваться со столь тяжелыми проблемами и в продолжение столь длительного времени. Единственным человеком, которому он полностью доверял, был благочестивый монах Франсуа ле Клерк дю Трамбле, известный в религиозных кругах как отец Жозеф, а по всей Франции – как «ГEminence grise» (серый кардинал). Этот праведный капуцин, посвятивший себя распространению веры, увидел в Ришелье потенциального вождя объединенного католицизма, который не позволит подчинить интересы религии интересам династии. Будучи капуцином, а не иезуитом, отец Жозеф разделял опасения папы по поводу истинных мотивов крестового похода Габсбургов. Под его влиянием религиозный элемент, а скорее элемент крестового похода, всегда занимал существенное место в политике Ришелье.

Кардинал пребывал в тени, когда у руля стояли Люинь и еще более бестолковый его преемник Силлери, чья отставка в январе 1624 года и открыла дорогу Ришелье. Людовик ХШ вырос из угнетенного и невротического юноши, предрасположенного к общению с новым доброжелательным и льстивым другом, в умного, критичного, но скрытного и подверженного настроениям молодого человека с характером и собственными мнениями. Начиналась эпоха Людовика XIII и его фаворита кардинала Ришелье.

Смена политических курсов во Франции и Англии означала, что и временному затишью скоро придет конец. Все вдруг стали готовиться к нападению на Габсбургов. Как только рухнули планы испанского бракосочетания, Ришелье предложил в качестве невесты для принца Уэльского Генриетту, сестру французского короля, прикрывая этот протестантский союз от критики у себя дома требованиями гарантий для католиков в Англии^[456]. Смена политики французского правительства имела последствия не только в Англии, но и в других государствах. Король Швеции вдруг обратил внимание на Германию, безрассудно продлив перемирие с поляками, дабы развязать себе руки, и решил ликвидировать разногласия с датским королем^[457]. Кристиан, король Дании, проявил сговорчивость. Его взоры тоже были обращены на Германию, где он надеялся заполучить для сына епископства Хальберштадт и Оснабрюк и уже предложил «покровительство» сословиям Нижнесаксонского округа. Сословия, чувствуя свое бессилие перед наступающей католической армией, приняли предложение. Но когда они простодушно обратились к императору с просьбой утвердить сына короля Дании на престол епископства Хальберштадт, Фердинанд ответил им тем, что приказал Тилли встать на зимний постой в округе. Поняв, что сын сможет владеть Хальберштадтом, только переступив через труп Фердинанда или по крайней мере Тилли, Кристиан Датский с энтузиазмом согласился воспользоваться субсидиями Франции и приготовился вступить в борьбу за германские свободы, протестантов и епископство для сына.

Ришелье не собирался ограничиваться войной в Северной Германии. Его врагом, конечно, был дом Габсбургов, но он больше боялся Испании, а не Австрии. Кардинал хотел лишь сдержать поползновения Австрии, а главную угрозу для него представляли испанцы на Рейне и в Северной Италии. Добрые отношения с Савойей и Венецией он установил еще до прихода к власти и продолжал с ними дружить. К коалиции должны были примкнуть и Соединенные провинции. Изгнанники Фридрих и Елизавета, породненные почти со всеми протестантскими правителями Европы, становились главным связующим звеном в альянсе Англии, Швеции, Дании, Голландии, Савойи, Венеции и Франции. Бетлену Габору предстояло напасть на Венгрию, и таким образом Габсбурги должны были подвергнуться одновременному удару с фланга, с севера и юга. Ришелье внес ясность в те призрачно-туманные схемы, которые годами выстраивали Фридрих и его советники.

Но все было не так просто. «Для достижения своих целей я призову все религии», – говорил король Англии^[458]. Однако то, что мог без особого труда сделать Яков I, было не по силам Ришелье. Он заигрывал с протестантами Европы только для того, чтобы свернуть шею Габсбургам. С каким бы циничным безразличием ни относились к религии аристократы и дипломаты, кардинал должен был учитывать интересы богобоязненной французской буржуазии, и он не мог предпринять ничего неординарного из-за опасения подорвать стабильность монархии. К счастью для Ришелье, в тот же день, когда протестанты потерпели поражение под Штадтлоном, в Риме на трон святого Петра был избран кардинал Барберини. Урбан VIII, как теперь его называло христианство, был еще сравнительно молодым и энергичным человеком. Тонкий и сильный политик, он много лет служил папским легатом в Париже, держал в купели Людовика XIII и с той поры испытывал к нему особенную привязанность. Урбану предстояло властвовать в христианстве двадцать один год, столько же, сколько и Ришелье в политике. Без него кардиналу было бы гораздо сложнее, если вообще невозможно, проводить свою политическую линию. Урбан VIII, хотя и желал мира христианам, не мог не видеть угрозу, исходившую от династии Габсбургов. Он желал и мира в Европе. Но если его нарушат, то папа не стал бы порицать тех, кто воспротивится агрессии Габсбургов. Поэтому католики Франции могли спать спокойно, когда их налоги уходили на финансирование голландских и германских еретиков.

Проблема, и серьезная, заключалась в том, что сложное переплетение мирских и духовных интересов, лежавших в основе политики Габсбургов, несло в себе опасность для церкви. Несмотря на обращение Богемии в католичество, несмотря на разгром кальвинизма в Германии, в негативной позиции Ришелье и папы по отношению к Габсбургам была своя логика. Их опасения разделяли и капуцины. И крестовый поход Габсбургов, и оппозиция папы и Ришелье мотивировались не только лишь религиозными соображениями. Трагедия католической церкви состояла в том, что ни одна из сторон не могла одержать полную победу^[459].

Угроза была нешуточная, и Фердинанду следовало бы подумать об упрочении своих позиций в Германии. Слабая испанская монархия, и это, безусловно, учитывали его противники, не могла ему помочь. Король Филипп IV, глава династии и хозяин рудников в Перу, по-прежнему был под пятой у непредсказуемого Оливареса. Фаворит уже пренебрег интересами Фердинанда, устраивая помолвку инфанты и английского принца, хотя и не довел начатое дело до конца. Во Фландрии эрцгерцогиня Изабелла, не получая достаточных финансовых вливаний от некомпетентного правительства в Мадриде, готовилась сокрушить сравнительно некрепкую оборону голландцев. Она была поглощена завоеванием Соединенных провинций, и ей не было дела до Фердинанда.

В Вене опасались, что вот-вот поднимутся восстания в мятежной Богемии и Моравии, доведенных до отчаяния конфискациями и надругательствами^[460]. Тревоги были напрасны, но страх не проходил весь 1624 год. Летом курфюрста Бранденбурга посетил французский агент, и в Вене серьезно засомневались в его лояльности, тем более что он выдал сестру замуж за Бетлена Габора.

Курфюрст Саксонский пребывал в нерешительности. Он долго не мог примириться с возвышением Максимилиана Баварского, а когда все-таки признал нового курфюрста, это обстоятельство вряд ли могло утешить Фердинанда. В июле 1624 года курфюрст Майнца, председатель коллегии курфюрстов, встретился в Шлезингенес Иоганном Георгом, где в промежутках между охотой и кутежами показал ему только что отпечатанную подборку документов, относящихся к событиям в Богемии и обнаруженных в замке Гейдельберг. Максимилиан вряд ли мог сыскать лучшего компромата против Фридриха: документы вскрывали все тайные сговоры, связанные с восстанием в Богемии. Праведный Иоганн Георг был возмущен до глубины души. Курфюрст Майнцский убедил его в том, что за императором стоял король Испании, а за Фридрихом – принц Оранский и, возможно, король Франции: только лишь дружественный союз курфюрстов Баварии и Саксонии, добропорядочных князей, противостоящих чужеземному вмешательству, может обеспечить единство Германии. Иоганн Георг признал Максимилиана курфюрстом не в угоду Фердинанду, а для того, чтобы сформировать конституционную оппозицию императору^[461].

Но действительно ли пришло время для сплочения германских князей против Габсбурга и Бурбона? Курфюрсты Саксонии и Майнца тщетно пытались удержать коллег от сближения с французами и голландцами. Георг Вильгельм Бранденбургский, поддавшись уговорам французов и шведов, отказался признать Максимилиана курфюрстом и подписал временный договор с Соединенными провинциями. Сам Максимилиан Баварский, на чью армию рассчитывали курфюрсты Саксонии и Майнца в реализации своих конституционных замыслов, последние полтора года вел себя очень странно. Он ненавидел испанскую монархию и доказал это тем, что не пустил агентов эрцгерцогини Изабеллы в рейнские районы, оккупированные его войсками под командованием Тилли^[462]. Мало того, после битвы при Штадтлоне он запретил Тилли преследовать побитую армию, уходившую в Соединенные провинции^[463]. Поддавшись влиянию капуцинов, Максимилиан даже попытался пойти на сближение с Францией. Один из его монахов, неофициальный посол, строил планы объединения Европы для крестового похода^[464]; задумывалось и создание международной католической лиги в составе Франции, Венеции, Савойи и Баварии^[465]. Идею завязать дружбу с Францией Максимилиану подсказала проблема Пфальца. Король Англии устраивал для сына брак во Франции, с тем чтобы способствовать восстановлению зятя на Рейне, и Ришелье не мог одну руку протягивать родственнику свергнутого государя, а другую – узурпатору. Но тщетно Максимилиан пытался разрешить дилемму, предложив в жены старшему сыну Фридриха свою племянницу^[466]. Его план не получил поддержки, и Ришелье отверг союз с ним в пользу альянса с королем Англии.