БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ 15 страница. Валленштейна устраивали военный авторитарный режим императора и

Валленштейна устраивали военный авторитарный режим императора и Центрально-Европейская империя, не связанная с Испанией. Как человек практичный, он был против альянса, имеющего сложную географическую конфигурацию, и соглашался с испанскими планами на Балтике лишь в тех рамках, которые совпадали с его амбициями. Для испанцев главным был конфликт в Нидерландах, Валленштейна больше интересовала Богемия. Если долина Рейна служила становым хребтом империи Габсбургов, то долина Эльбы связывала их земли с северными морями и являлась, таким образом, основной артерией того государства, которое виделось Валленштейну.

Альбрехт фон Валленштейн был человеком дальновидным, чрезвычайно восприимчивым к финансовым делам и в равной мере безразличным к человеческим судьбам. Он обладал феноменальным политическим чутьем, на грани гениальности и безумия. Исследуя его жизненный путь, трудно избавиться от мысли о том, что нечто большее, нежели своекорыстие, руководило его действиями и поступками, и одинаково трудно понять это «нечто». Пустое занятие даже пытаться определить природу его патриотизма. Чехом он был или немцем? Помыслы Валленштейна выходили далеко за рамки национальных интересов. Его амбиции всегда были имперскими, хотя незадолго до гибели он перестал считать Фердинанда центром мироздания. Валленштейна не интересовали свободы ни человека, ни расы, ни религий. По его мысли, Северо-Восточная Германия и Богемия должны были объединиться с южными владениями Габсбургов и образовать единое мощное государство, противостоящее туркам с одной стороны и Западной Европе–с другой.

Опираясь на собственные земли, Валленштейн расширил сферу своего влияния, приобретя значительную часть Богемии, и преобразование его владений служило консолидирующей силой в возрождении империи Фердинанда. Теперь Валленштейн, равнодушный к национальным различиям, собрался прибрать к рукам Мекленбург. Если ему удастся спровоцировать курфюрста на войну, то он прихватит и Бранденбург^[590].

Трудно сказать, такая ли империя – Центрально-Европейская – была нужна Фердинанду. Валленштейн с присущей ему чрезмерной самоуверенностью, которая его и погубила, не учитывал династические пристрастия, определявшие политику Фердинанда. Императору претили иностранные обычаи, он не говорил или не хотел говорить на испанском языке^[591], никогда не бывал в Испании и лично не был знаком ни с племянником^[592], нынешним королем, ни с эрцгерцогиней Изабеллой. И Фердинанд ни на минуту не забывал о пользе династии. В семье традиции были сильнее любых чувств и привязанностей. Нищий император постоянно нуждался в финансовой помощи и был вынужден закладывать свою политику то одному, то другому денежному мешку. Пока Фердинанд получал все необходимое от Валленштейна, но в самом крайнем случае он обратился бы и к королю Испании. В альянсе императора и генерала всегда присутствовала незримая трещина.

Фердинанду было необходимо избавиться от Валленштейна уже только для того, чтобы обеспечить сыну поддержку германских князей. Ультиматум, выдвинутый курфюрстами в Мюльхаузене, не оставлял никаких сомнений в том, что он сможет добиться избрания сына римским королем лишь в том случае, если откажется от услуг генерала. Проигнорируй он угрозу курфюрстов, и что тогда будет? Однако Фердинанд не мог сразу же отправить Валленштейна в отставку. Убирать его было не только трудно, но и опасно, особенно сейчас, когда он стал одним из самых могущественных сюзеренов в Германии. Фердинанд всегда боялся сделать этот шаг^[593]. Тем не менее, как показали последующие два года, он не исключал такую возможность, настроившись на то, чтобы использовать генерала на все сто процентов, прежде чем выставить за дверь.

Тем временем князья готовились свергнуть Валленштейна, пока его армия не лишила их и прав, и средств защиты этих прав. Не одна, а две партии противостояли императору, заодно ополчившись и друг против друга. Одна партия – Максимилиана и католических князей – добивалась сохранения Германии в том виде, в каком она находилась после битвы при Луттере и до того, как Валленштейн стал герцогом Мекленбурга. С ней соперничала группа протестантов-конституционалистов во главе с Иоганном Георгом Саксонским. Он и курфюрст Бранденбурга настаивали на возвращении Фридриха в Пфальц. В их позиции было больше логики, чем в требованиях Католической лиги, возмущавшейся передачей Мекленбурга Валленштейну, но проигнорировавшей историю с Пфальцем.

Если бы эти две партии объединились, как того хотел четыре года назад курфюрст Майнца^[594], то, возможно, смогли бы навязать свою волю императору и закончить войну миром. Но добрый и умный Иоганн Швейкард Майнцский умер, а его преемник проявлял нерешительность, боясь войск Валленштейна. Эти две партии так и не нашли общий язык. Партия Иоганна Георга твердо придерживалась своих принципов, не искала помощи за рубежом, но и никак не влияла на политику императора. Группа Максимилиана пыталась воспользоваться враждебным отношением Бурбонов к Габсбургам и с иностранной помощью взять бразды правления в свои руки. Обходя испанские плывуны, они напоролись на французские рифы.

Для Валленштейна центром Европы являлся блок славянских стран в истоках Эльбы и Одера. Для Фердинанда он состоял из германоязычных государств в верховьях Дуная, для королей Франции и Испании – из Рейна, Нижних стран и северных итальянских территорий.

Два незначительных инцидента на Рейне и в долинах его притоков вновь пробудили вражду между Бурбонами и Габсбургами. Епископ Вердена, симпатизировавший Габсбургам и недовольный французским гарнизоном, оккупировавшим город с 1552 года в соответствии с давним договором, отлучил французских солдат от церкви за то, что они попытались строить крепость. В ответ Ришелье сжег акт об отлучении и пригрозил арестовать епископа, а тот попросил Валленштейна прислать войска, в то время как Фердинанд обратился к испанцам в Люксембурге. На этом все и закончилось, но инцидент показал, откуда и куда дует ветер. Вскоре французское правительство повздорило с новым герцогом Лотарингии Карлом III по поводу сюзеренитета над Баром. Герцог тоже призвал на помощь императора, и ссора сразу же прекратилась.

В действительности Ришелье не хотел войны^[595]. Франция, говорил он, страдает от четырех зол: «непомерной алчности Испании, чрезмерной вольности дворянства, нехватки солдат и отсутствия средств для ведения войны». Избавление от первого зла зависело от разрешения трех других проблем. В 1628 году они не были разрешены. Французская армия состояла из непослушных местных рекрутов, подвластных дворянству, бретонцев волновало только ратоборство с Англией. Война всегда автоматически приводила к усилению влияния аристократии. Король по феодальным обычаям не распоряжался армией, она была в ведении коннетабля Франции^[596]. Вдобавок ко всему продолжали бунтовать гугеноты, и их главный бастион Ла-Рошель, несмотря на длительную осаду, все еще держался.

В Нижних странах тем временем наступали перемены. Фридрих Генрих не смог вызволить Бреду, но его здравое и энергичное правительство успешно нейтрализовало последствия ее потери. Издержки войны начали сказываться на слабых финансах Испанских Нидерландов, армии платили нерегулярно, расходы двора были урезаны, эфемерное благосостояние государства испарилось. Возросла эмиграция ремесленников, законы не действовали^[597]. Блокирование Вальтеллины, хотя и временное, тяжело отразилось на обеспечении войск, постоянные нападения голландцев на испанские корабли в малых морях сковали поток субсидий из Мадрида. У испанцев вошло в привычку останавливаться в английских водах у меловых холмов Даунса, пока не были оборудованы гавани в Дюнкерке^[598]. Но с 1624 года англичане находились в состоянии войны с Испанией и не предоставляли убежище для испанских судов. В 1626 году Фридрих Генрих захватил Олдензал с его огромными запасами оружия и боеприпасов, значительно усилив оборону своей восточной границы.

Однако самый серьезный конфликт назревал в Северной Италии. Умер герцог Мантуи, и ему наследовал Карл, герцог Неверский, подданный французской короны. Никому не было дела до того, кто владеет Мантуей, но испанские Габсбурги решили, что маленькое родственное графство Монферрат с крепостью Казале на границе с Миланом не должно попасть в руки к французам. Ришелье также решил воспользоваться удобным случаем для того, чтобы утвердиться в Северной Италии. Под идиотским предлогом, будто герцог Неверский не попросил императорского позволения, Фердинанд 1 апреля 1628 года объявил войну за Мантуанское наследство, потребовав конфискации Монферрата и Мантуи. Карл Неверский попросил французов освободить Италию от испанского ига^[599]. Испанцы незамедлительно оккупировали Монферрат, весь, кроме крепости Казале, посчитав, что позже ее возьмет Спинола.

В то время как разгорался конфликт между Габсбургами и Бурбонами, происходило сближение австрийского и испанского дворов. Старший сын императора достиг брачного возраста, и в невесты ему избрали инфанту Марию Испанскую, его двоюродную сестру, руки которой тщетно домогался четыре года назад принц Уэльский. Грациозную инфанту с немецкими голубыми глазами и бело-розовой кожей в Испании считали писаной красавицей. Отзывы об эрцгерцоге, напротив, были чрезмерно мрачные, и у инфанты сложилось впечатление, будто он уродлив и глуп. Подчиняясь долгу, она безропотно подготовилась к встрече с безобразным и недалеким супругом в надежде влюбиться с первого взгляда по той простой причине, что он окажется нормально сложенным и одаренным человеком^[600]. Никто не спрашивал ни невесту, ни жениха. Брачный контракт был заключен задолго до знакомства^[601].

Балтийский план постепенно реализовывался. Фердинанд предложил свою дружбу Любеку и Гамбургу^[602], а когда его реверансы не встретили понимания, Валленштейн ввел в действие другие аргументы – послал армию к Штральзунду. Демонстрация силы не произвела должного эффекта. Ганзейский союз, не согласившись дружить с императором, предложил Валленштейну заплатить за отвод войск восемьдесят тысяч талеров^[603]. Он, доказывая свою неподкупность, 6 июля 1628 года лично появился перед Штральзундом.

Город расположен на побережье Померании напротив острова Рюген, который обеспечивал естественное прикрытие для гавани. В том месте песчаный берег образует выступ, и сам город находится почти на острове. За три дня до прибытия Валленштейна муниципалитет подписал договор с королем Швеции, по которому тот обязывался в течение тридцати лет защищать город, а взамен получал базу в Германии^[604]. Обретя покровителя, бургомистр и советники Штральзунда отвергли предложение Валленштейна. «Город падет, даже если его цепями привяжут к Небесам», – пригрозил разгневанный генерал^[605]. Для взятия этого ключевого порта на Балтике Валленштейн отправил из Праги внушительную силу^[606], но после двух безуспешных штурмов понял, что город неприступен. У него еще не было флота, в то время как корабли шведского короля дежурили у берега, а король Дании с новой армией готовился к высадке. 28 июля он отошел и через неделю расположился лагерем у стен Штральзунда.

Валленштейн получил по носу, но это имело в большей мере морально-психологическое, нежели военно-политическое значение. Ни он, ни Фердинанд ничего не выиграли и ничего не потеряли. Однако то, что им дали отпор, памфлетисты оппозиции преподнесли как свой первый успех и поражение Габсбургов. «Орлы, – писали они, – не могут плавать»^[607].

Неуемный оптимизм датского короля позволил Валленштейну отыграться. Кристиан высадился юго-восточнее Штральзунда на песчаные дюны Померании, захватил город Вольгаст и приготовился брать Мекленбург. Он чувствовал себя в безопасности на песчаных холмах, но, как сообщали Валленштейну, король много пил и должен был непременно сделать какую-нибудь глупость. «Стоит ему выйти, и он будет наш», – похвалялся Валленштейн^[608]. И генерал оказался прав. 2 сентября 1628 года он перехватил датчан у Вольгата и перебил всех, кто не успел сдаться или убежать. Сам Кристиан укрылся на своих кораблях, вернулся в Данию и запросил мира.

Успех Валленштейна вызвал новый поток жалоб Фердинанду. По самым осторожным оценкам, его армия уже насчитывала сто двадцать пять тысяч человек – в три раза больше того количества, которое Тилли когда-то считал оптимальным для ведения войны^[609], – и он продолжал набирать рекрутов^[610]. После окончательного поражения Кристиана у Валленштейна больше не оставалось врагов.

Самые злые жалобы поступали от его же союзников. «Мы должны покончить со всесилием фридландца», – писал Фердинанду брат Леопольд Тирольский^[611]. Курфюрст Саксонии, на чьих землях Валленштейн безо всякого на то позволения расквартировал часть своей разбухшей армии, адресовал гневное послание и Фердинанду, и Максимилиану Баварскому^[612]. Но и сам Максимилиан был взбешен^[613]: за последние два года он немало натерпелся от амбиций Валленштейна. Его генерал Тилли затаил обиду на Валленштейна еще с зимы 1626 года. Тот заставлял Тилли размещать войска на постой в самых неудобных и пустынных местах, из-за чего его солдаты дезертировали и завербовывались офицерами Валленштейна. Да и сами офицеры, видя, что Валленштейн больше платит и обеспечивает лучшие условия, только и ждали, когда закончится срок контракта, чтобы перейти от баварца на императорскую службу. Даже Паппенгейм собирался поменять хозяина^[614].

Фердинанд не мог игнорировать жалобы. Он попросил Валленштейна отвести войска от Штральзунда^[615]и несколько раз выговаривал генералу за то, где и как он размешает войска. Валленштейн не обращал никакого внимания на замечания императора^[616]. Он имел обыкновение повиноваться только тогда, когда сам считал это необходимым. Однако генерал все-таки понял, что неразумно настраивать против себя всех католических князей Германии, вывел войска из Швабии и Франконии, где находились многие католические епископства, и бесцеремонно разместил их в Саксонии и Бранденбурге. В Северной Германии на всем протяжении от Кремпе в Гольштейне до границ Пруссии лишь в Меклен-бурге не стояли его войска. Мекленбург принадлежал ему, и Валленштейн строго соблюдал императорское позволение, освобождавшее все его владения от военных контрибуций.

Фердинанд не блистал умом, но обладал способностью бессознательно воспринимать идеи людей умных и обращать их в свою пользу. Весь последний год католические князья и в особенности Максимилиан убеждали его в том, что у него имеется прекрасная возможность для того, чтобы вернуть земли, отобранные у церкви за три четверти века, прошедших после Аугсбургского урегулирования^[617]. Поначалу Фердинанд довольно прохладно отнесся к идее князей: император опасался мятежей, которые могли вызвать перемены, и того, что Максимилиан воспользуется ими для усиления своей власти. Баварец хотел получить Оснабрюк для кузена, а его брат уже присовокупил к Кёльну епископства Мюнстер, Льеж, Хильдесхайм и Падерборн^[618].

С возрастанием могущества Валленштейна позиция Фердинанда стала меняться. Эдикт о реституции, соответствующим образом подготовленный, был выгоден его династии. Еще до завершения 1628 года идея реституции вышла на первый план в политике Фердинанда. Но на попятную пошли католические князья^[619]; Максимилиан, поддерживавший эдикт, суливший ему немалые барыши, встал в оппозицию, увидев, что он даст новые земли и усилит власть Габсбургов. Кроме того, не раз прежде заводились разговоры о том, чтобы не Фердинанд, а он был главным заступником церкви. Отчасти по этой причине Максимилиан основал Католическую лигу, к этому теперь его побуждал и папа. Неожиданное решение Фердинанда согласиться с планом реституции, принятое в самый благоприятный для императора и неблагоприятный для Максимилиана момент, привело его в замешательство.

Несправедливо обвинять Фердинанда в циничности. Он был человеком благочестивым, и если в силу своего воспитания не мог различать нужды церкви и династии, то этот грех присущ всем политическим системам. Кто из политических лидеров, какая из политических партий в современной истории могут претендовать на безгрешность? Фердинанд всегда желал вернуть церкви конфискованные земли. Когда ему впервые предложили сделать это, он был еще не готов пойти на такой шаг. В 1628 году, видимо, сложились благоприятные обстоятельства.

Фердинанда горячо поддерживал духовник, отец Ламормен, иезуит, а иезуиты считали двор Габсбургов особым орудием Небес в восстановлении католической церкви. Вопрос открытый: кто был прав в своих расчетах, иезуиты или папа римский? Фердинанд, Валленштейн и единая католическая церковь, безусловно, могли изгнать Реформацию из Германии. Но кардинал Ришелье, Максимилиан и отец Жозеф с благословения Рима губили бы в Мюнхене и Париже все то, что в Вене замышляли Фердинанд и отец Ламормен.

Фердинанд выстроил две схемы, общую и частную: первая охватывала всю Германию, вторая касалась лишь епископства Магдебург. По первому плану намечалось возвратить церкви все земли, несправедливо отнятые у нее с 1555 года. Поскольку ни один сейм не одобрил бы такую акцию, предусматривалось, что план будет реализовываться в соответствии с императорским эдиктом. Фердинанд убьет двух зайцев: изгонит протестантов и докажет силу своего правительства.

Перемены, задуманные Фердинандом, были фактически революционными. Они изменяли границы в Северной и Центральной Германии; князья, разбогатевшие на секуляризованных землях, становились обыкновенными мелкопоместными дворянами. Один герцог Вольфенбюттеля владел землями тринадцати монастырей и значительной частью того, что когда-то было епископством Хильдесхайм. Аналогичная ситуация сложилась в Гессене, Вюртемберге и Бадене, не чувствовали себя в безопасности курфюрсты Саксонии и Бранденбурга. Фердинанд давал гарантии в отношении земель Саксонии в качестве компенсации за союзничество Иоганна Георга, но теперь, когда необходимость в альянсе отпала, он мог спокойно отказаться от своих слов: император уже нарушил обещания свобод лютеранам в Богемии.

Более сложным было положение вольных городов. Аугсбург, самый лютеранский город Германии, в 1555 году находился в самом сердце католического епископства и был католическим. Религиозное перевоплощение этого города случилось к концу XVI столетия. И как быть теперь с Дортмундом, где все церкви протестантские и насчитывается всего лишь тридцать католиков^[620]? Что будет с Ротенбургом, Нёрдлингеном, Кемптеном, Хайльбронном? Возврат к 1555 году означал бы отмену прав собственности, действовавших на протяжении трех поколений, высылку дворян из своих поместий и бюргеров из своих городов. Если принцип cujus regio ejus religio распространить и на земли, возвращенные церкви, то это может привести к новым бедствиям и разрушить последние очаги экономической жизни, сохранившиеся после войны.

Более того, Фердинанд не ограничивал размеры земель, которые должны быть возвращены. Даже в Богемии ему было трудно сразу же найти католических лендлордов для новых владений и католических священников для прихожан. Он сам не осознавал масштабности затеянных им перемен в Германии и ошибался, если думал, что только лишь иезуиты и его династия смогут поглотить земли, возвращаемые церкви.

Так выглядела реституция в общем плане. Намерения Фердинанда в отношении Магдебурга были попроще. Епископство располагалось по Эльбе между маленьким княжеством Ангальт на юге и курфюршеством Бранденбург на севере. Поскольку Эльба служила главной транспортной артерией, связывавшей домены Габсбургов с Северным морем, она имела исключительное стратегическое значение. Древнее вендское наименование города Магатабург незаметно приобрело популярную немецкую форму Магдебург, что означает «город девы», и это случайно появившееся романтическое название воодушевляло бюргеров в прошлом веке, когда они выдерживали длительную осаду Карла V. Главные ворота украшали деревянная статуя юной девушки с венком в руках и надпись: «Кто это возьмет?» Хотя во время Аугсбургского урегулирования бюргеры по большей части были лютеране, Магдебург считался формально католическим епископством. В 1628 году в стенах города все еще находился небольшой монастырь и среди тридцати тысяч жителей насчитывалось всего лишь несколько сот католиков. Все церкви и собор были давно захвачены протестантами, и епископством распоряжался протестантский администратор.

Когда появился датский король, администратором епископства был Христиан Вильгельм Бранденбургский, сразу же вступивший с ним в альянс. С приближением Валленштейна он бежал из епископства к королю Швеции, а его подчиненные, желавшие только мира, избрали на его место сына нейтрального курфюрста Саксонского^[621]. Но было поздно: император уже объявил епископство секвестрированным в пользу собственного сына Леопольда. Это делается, провозгласил Фердинанд, «ради спасения и счастья многих тысяч чистых душ, не говоря уже о благе нашего дома, всего нашего отечества, святой католической церкви и истинной веры»^[622]. Спасти и осчастливить тысячи душ должен был двенадцатилетний мальчик, который вовсе не хотел стать священником^[623].

Готовый в любой момент отправить на захват Магдебурга для юного эрцгерцога^[624]генерала Валленштейна, державшего в узде всю Северную Германию, Фердинанд послал проект эдикта о реституции Максимилиану Баварскому и Иоганну Георгу Саксонскому. Это был вызов конституционалистам, католическим и протестантским, но вызов просчитанный и безошибочный. Иоганн Георг не мог пойти на конфликт с императором, для чего был слишком слаб. Максимилиан не мог выступить против эдикта, не скомпрометировав себя как лидера Католической лиги. Фердинанд вынуждал скрытых противников либо забыть о своей враждебности, либо сбросить маски.

Хватаясь за одну и ту же соломинку, курфюрсты потребовали созвать рейхстаг для того, чтобы обсудить проблему^[625]. Фердинанд заявил, что раны, нанесенные церкви, не могут ждать, когда их залечит рейхстаг, и 6 марта 1629 года обнародовал «Эдикт о реституции».

Это был деспотический документ. Запрещался кальвинизм. Протестантам воспрещалось приобретать церковные земли, которые объявлялись неотчуждаемыми и не подлежащими купле и продаже. Лишались прав и те, кто честно приобрел церковные земли, конфискованные ранее. Эдикт аннулировал законность всех предыдущих решений в отношении церковных земель, утверждая таким образом право императора изменять законы и правовые акты по своему усмотрению. Комиссарам поручалось разъяснять доктрину имперского абсолютизма тем, кто посмеет пожаловаться на то, что эдикт не одобрен рейхстагом^[626].

Фердинанд пренебрег недовольством Швабского и Франконского округов, где по эдикту должны были перейти из рук в руки огромные земельные владения. На пространный конституционный протест курфюрста Саксонского он отправил такой же пространный и витиеватый ответ^[627]. Однако Фердинанду было крайне нужно умиротворить Максимилиана Баварского, и император предложил передать ему Ферден и Минден, как только эрцгерцог Леопольд получит Магдебург, Хальберштадт и Бремен. Но ублажить Максимилиана было не так просто, когда император угрожал лишить прав собственности всех германских князей и навязывал свою волю мечом – мечом Валленштейна.

Солдаты нахлынули в епископство Хальберштадт; у герцога Вольфенбюттеля должны были силой отобрать треть территории, так как он задолжал военных контрибуций на сумму, превышавшую рыночную стоимость всех своих земель; в Вюртемберге войска уже захватили четырнадцать монастырей.

Фердинанд без тени смущения использовал армию Валленштейна для принудительного исполнения эдикта: он считал, что делал это в интересах церкви. Разве лига могла противодействовать главному поборнику истинной веры? Вера верой, но члены Католической лиги дорожили и своими княжескими правами. В декабре 1629 года они потребовали сократить армию Валленштейна. Князья не настаивали на смещении генерала, и это объяснялось временной сменой акцентов в политике Максимилиана^[628]: в данный момент он хотел уменьшить численность войск и не трогать генерала. Максимилиан старался впустую. Фердинанд своим приказом запретил Валленштейну формировать новые полки, но не лишал его возможности увеличивать численность действующих подразделений, и Валленштейн продолжал набирать рекрутов, как и прежде^[629].

Фердинанд постепенно наращивал свое могущество, пользуясь не только военной силой, но и слабостью подданных. «Подчиняться эдикту – это значит вернуть Германию во времена беззакония и дикости», – гневно писали протестантские памфлетисты^[630]. Протестанты сочиняли протесты, песни и листовки, но никаких действий не предпринимали.

Аугсбург со дня прославленного «Аугсбургского исповедания» был для лютеран почти священным городом^[631]. Нападение на него могло вызвать новую волну мятежей в империи. Хотя и существовало так называемое «Аугсбургское католическое епископство», сам Аугсбург, в отличие от Магдебурга и Хальберштадта, был вольным городом, независимым от епископа. Жители исповедовали религию по своему выбору, а епископ пребывал в резиденции вне территории вольного города и распоряжался только епископальными землями.

Когда Валленштейн приводил в исполнение «Эдикт о реституции», то действовал хотя бы отчасти в рамках законодательства. Эдикт особенно не противоречил конституции, но вступал в конфликт с традициями. Магдебург был не вольным, а епископальным городом. С Аугсбургом все обстояло иначе. Права вольных городов еще никем не оспаривались. Фердинанду следовало бы вспомнить, что случилось двадцать лет назад, когда по императорскому указу были нарушены права маленького городка Донаувёрта. Однако Фердинанда угрозы не останавливали. Ради подчинения и покорения Аугсбурга стоило пойти на риск: надо было испытать силу и вольных городов, и протестантской оппозиции.

8 августа 1629 года после предварительных переговоров с муниципалитетом и запрета протестантской веры из города были высланы все протестантские священники^[632]. Аугсбург сдался без единого выстрела. В изгнание отправились восемь тысяч горожан, среди них был и состарившийся Элиас Холль, каменщик и зодчий, тридцать лет строивший город и только что закончивший воздвигать ратушу, гордость бюргеров^[633]. Она стоит и сегодня, монументальная и величественная, напоминая о Германии, забытой и порушенной Тридцатилетней войной.

Как ни велико было негодование протестантов, ни один из них не пошевелил и пальцем в защиту своей веры, если не считать Иоганна Георга Саксонского, привычно отправившего императору послание с благородным протестом^[634]. Причина простая: Германия лишилась и надежд и мужества.

Фердинанд обрел в империи такую власть, какую еще не имел ни один император со времен Карла V, и его могущество со временем и при искусном управлении послужило бы основой для создания возрожденной и единой германской государственности с ограниченными княжескими правами, габсбургским абсолютизмом и верховенством католической церкви.

Но в Европе вновь собирались грозовые тучи войны. Она назревала в Мантуе, Нижних странах и Швеции, и виной тому была вражда между Францией и Испанией. Фердинанду пришлось дорого заплатить за промахи своих испанских кузенов. Он достиг бы многого, если бы ему не мешала испанская родня. В финансовом отношении главной фигурой в империи был Филипп IV, в политике же он был балластом, но не просто, а балластом опасным. Король так осложнял четкий политический курс императора, что в конце концов погубил его. Он завлек военные силы Германии в Италию, вынудил политика, перестраивавшего империю в католическую федерацию, поссориться с папой, втянул его в войну с Голландией. Мало того, опасения испанской агрессии заставили Ришелье содействовать перемирию между королями Польши и Швеции, что позволило протестантскому заступнику обрушиться на крепнущую католическую империю и погубить ее навсегда.

Сначала разгорелась Мантуанская война. По подсказке из Испании Фердинанд секвестрировал герцогство, напугав папу перспективами интервенции Габсбургов в Италию. Следуя совету духовника, отца Ламормена^[635], император пошел было на попятную, не желая обострять ситуацию, но испанский король устроил ему выволочку за недостаточно решительные действия против французского герцога Мантуи^[636], и Фердинанду пришлось отправить в Италию войска. Папа колебался недолго; по рекомендации нунция в Вене он, пытаясь ублажить Фердинанда, послал ему мощи^[637]; когда же кампания в Мантуе не прекратилась, он спустил на него всех собак. Папа не стал канонизировать ни Венцеслава в Богемии, ни Стефана в Венгрии, отказался предоставить императору право назначать епископов на престолы в землях, возвращенных церкви (Фердинанд все равно это делал), настоял на том, чтобы монастырские земли возвращались орденам, у которых они были изъяты, а не иезуитам^[638]. Небольшого роста, легковозбудимый Урбан VIII всему Риму дал понять, кто решает, куда дуть ветру. Он не намерен разговаривать шепотом из-за того, что в Ватикане завелись испанские шпионы. Он не спит по ночам в тревоге за судьбу Мантуи, и ему пришлось перестрелять всех птиц в саду, чтобы они не будили его своим щебетанием^[639].