БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ 30 страница. Испанский посол граф Гусман де Пеньяранда тоже не относился к разряду людей

Испанский посол граф Гусман де Пеньяранда тоже не относился к разряду людей, одаренных интеллектом. Он имел привлекательную и элегантную внешность, хорошие манеры, но был чрезвычайно горделив, импульсивен и лжив^[1388]. Он превосходно владел известной испанской привычкой копаться в деталях и не видеть сути проблем. Если испанская дипломатия и добилась каких-то успехов в Мюнстере, то только лишь благодаря усилиям его подчиненного Антуана Брюна^[1389], литератора и гуманиста, представителя класса государственных деятелей, обладающих организаторскими талантами, практицизмом и готовностью к компромиссам.

От Соединенных провинций приехали Адриан Пау (Голландия) и Ян ван Кнёйт (Зеландия). Отношения между ними тоже были непростые, но внешне это никак не проявлялось. Пау представлял испанскую партию мира, Кнёйт – партию оранжистов, тяготевшую к Франции. Оба были знающими свое дело дипломатами, Пау – особенно. Говорили, будто бы только ему удалось провести Ришелье^[1390]. Ни один из голландцев не внушал доверия, они ни разу не сказали лишнего слова. И французы и шведы относились к ним с подозрением, но находили подтверждение своим сомнениям, когда уже было поздно что-то исправить.

Посредниками или, по современным понятиям, председателями на конгрессе были папский нунций Фабио Киджи и венецианский посол Альвизе Контарини. Влияния примирителей вполне хватало для того, чтобы любой мог усомниться в их непредвзятости, но явно недоставало для достижения практических результатов. Киджи был в целом покладистее и стремился сглаживать острые углы. Контарини, напротив, отличался трудным характером и моментально взрывался, если ему возражали^[1391].

В остальной массе делегатов, собравшихся в Мюнстере и Оснабрюке – всего сто тридцать пять человек^[1392], – выделялась каста теологов, писателей и философов. Что касается самих участников переговоров, то они, за исключением Пау, Брюна и Сальвиуса, ничем особенно не блистали, кроме добродушного либо злостного и эгоистичного тупоумия. Даже тот успех, которого к концу конгресса добилась французская дипломатия, в большей мере объяснялся наивной простотой Пеньяранды и военными победами Тюренна.

Нельзя не упомянуть еще одного делегата, возможно, и не обладавшего выдающимися качествами дипломата, но демонстрировавшего незаурядную выдержку, упорство и тактичность, – имперского посла Траутмансдорфа, прибывшего, правда, в Мюнстер только в конце ноября 1645 года. До его приезда интересы императора отстаивал Исаак Фольмер, действующий адвокат и правительственный чиновник, которого французы игнорировали, считая, что его ранг не соответствует уровню и назначению переговоров. Предвидя такую ситуацию, император прислал еще и приветливого и любезного графа Цоганна Нассауского в качестве декоративного придатка к делегации. Французы, однако, заявили, что они не будут принимать во внимание имперскую делегацию до тех пор, пока в ней не появится человек, чей ранг и квалификация будут достаточно высокими и пригодными для решения задач, стоящих перед конгрессом^[1393]. Поэтому до приезда Траутмансдорфа, то есть в продолжение одиннадцати месяцев после официальной церемонии открытия конгресса, делегаты занимались всего лишь обсуждением малозначительных предварительных деталей, относящихся к процедуре его проведения.

Делегаты заседали уже почти год, когда вдруг обнаружилось, что у них нет четко обозначенной subjecta belligerantia^[1394]. Соответственно начались дебаты по вопросам, которые уже давно надо было прояснить: из-за чего и ради чего идет война, какие проблемы должна разрешить мирная конференция^[1395]. В упрощенном варианте обозначились четыре основные темы: претензии имперских сословий, условия амнистирования мятежников, удовлетворение притязаний союзников, компенсация потери прав собственности и владений. Первая тема касалась практически всех основных причин возникновения и продолжения войны: проблема Донаувёрта, ждущая своего решения с 1608 года; наследование Клеве-Юлиха; законные права рейхсхофрата; конституционные права императора; положение кальвинистов; распределение земель между католическими и протестантскими правителями.

Амнистирование мятежников предполагало восстановление в прежних правах курфюрста Пфальца и его дяди графа Пфальц-Зиммерна; маркграфа Баден-Дурлахского в отношении земель, конфискованных во время войны в пользу Баден-Бадена; ландграфини Гессен-Кассельской, выступавшей от имени сына, в отношении земель, дарованных Гессен-Дармштадту, и, конечно же, возвращение протестантских изгнанников в их дома.

Третья группа проблем, касавшаяся притязаний союзников, стала доминирующей на конгрессе. Без удовлетворения их претензий мир на континенте казался недостижимым. Швеция требовала Померанию, менее настойчиво – Силезию, а также Висмар, епископства Бремен и Ферден и денег для роспуска армии. Франция претендовала на Эльзас, уже давно оккупированный ее войсками, Брайзах, подтверждения прав на Мец, Туль и Верден, а в имперской Италии хотела получить крепость Пинероло. Кроме того, Париж требовал гарантий, что император не будет помогать Испании.

Четвертая проблема тесно переплеталась со второй и третьей. Она предусматривала компенсации для тех, кто понес потери в войне или понесет их в результате заключения мира. К примеру, что должен получить курфюрст Бранденбурга, если Померания отойдет к Швеции? Или как удовлетворить Максимилиана Баварского, если он согласится уступить земли и титулы курфюрсту Пфальцскому?

Участники конгресса разделились на две группы: представители Швеции и германских протестантов собирались в Оснабрюке; делегаты Франции, императора и германских католиков – в Мюнстере. И в Мюнстере же обсуждались отдельно проблемы мира между Испанией и Соединенными провинциями и между Францией и Испанией. Франция и Испания имели свои интересы во всех мирных переговорах: Франция – как союзник голландцев в конфликте между Испанией и Соединенными провинциями, Испания – как союзник императора в конфликте империи с Францией и Швецией.

Проведение мирной конференции чрезвычайно затруднялось напряженными отношениями между самими союзниками. Французы и шведы по-прежнему не доверяли друг другу. Франция всеми силами стремилась не допустить вмешательства Швеции в Германии. Французы прежде всего хотели создать для сдерживания императора католическую конституционную партию; шведы, поддерживавшие протестантских делегатов в Оснабрюке, добивались того, чтобы империя была преимущественно протестантской. Шведы настаивали на полном восстановлении в правах курфюрста Пфальца, отмене «духовной оговорки»^[1396], возвращении религиозного status quo по состоянию на 1618 год. Французы, по-прежнему заинтересованные в изъятии Максимилиана Баварского из альянса с императором, хотели сохранить за ним курфюршество и приобретенные земли, поддерживали в Мюнстере германских католических делегатов, добивавшихся религиозного status quo 1627 года, зафиксированного Пражским миром в 1635 году.

Постоянно раздражали друг друга французы и их голландские союзники, Максимилиан Баварский держал в напряжении императорский двор в Вене, не раз могла расстроиться дружба Австрии и Испании.

Каждый посол преследовал двоякую цель: соблюсти интересы своего правительства и сеять раздоры между оппонентами. Испанцы стремились разрушить французско-голландский альянс, и это им в конце концов удалось. Имперские дипломаты стравливали французов и шведов и настраивали против них германских союзников^[1397]. Французская дипломатия добивалась отчуждения Баварии от Австрии^[1398]. Усложняло ситуацию присутствие делегатов малых государств, оказавшихся на периферии европейского конфликта: Португалии, Швейцарской Конфедерации, герцогств Савойи и Лотарингии.

Противоборство, хотя и в малой степени, все еще носило характер германской гражданской войны, и нельзя было забывать о национальных интересах, если даже они и не занимали важное место на конгрессе в Вестфалии. Их могли представлять два князя, не имевшие реальной возможности влиять на войну и в разное время пытавшиеся сформировать германскую партию. Иоганн Георг Саксонский и Максимилиан Баварский не действовали сообща, но на переговорах и в Мюнстере, и в Оснабрюке оба добивались одной и той же цели – утрясать германские дела без навязчивого вмешательства иностранных держав.

Как всегда, Иоганн Георг повел себя слишком прямолинейно, Максимилиан – малопонятно. Саксонец стремился примирить германских католиков и протестантов, с тем чтобы ни те ни другие не обращались за помощью к иностранцам. Его политика была бы более эффективной, если бы он прежде добился хоть каких-то успехов. Германия решила религиозные проблемы, но уже после того, как Франция и Швеция извлекли свои выгоды из конфессионального противостояния.

Максимилиан же опасался Испании больше, чем Швеции или Франции. Соответственно, он считал целесообразным удовлетворить притязания Франции и Швеции, отдать Франции Эльзас и Швеции Померанию и таким образом лишить их поводов для вмешательства вдела Германии в будущем. Баварский курфюрст вообразил, будто покинутых всеми протестантов легко приструнить, а сильная католическая конституционалистская партия сможет противостоять императору и его испанским союзникам без дальнейшего иностранного содействия. Он был готов пожертвовать территориальной целостностью Германии ради упрочения внутреннего национального единства в борьбе против императора и Испании^[1399].

Идеи Максимилиана оказали на конгресс больше влияния, чем замыслы курфюрста Саксонии, и имели катастрофические последствия. Он добился передачи Померании шведам и Эльзаса – Франции, не получив никаких гарантий, что они не будут вмешиваться в конституционные проблемы, и не сплотив католиков против императора. Империя не сохранила ни конституционную, ни территориальную неприкосновенность. Франция использовала Максимилиана в своих целях, шведы даже не обратили на него внимания. Менее значительные правители Германии и в Оснабрюке, и в Мюнстере продолжали заискивать перед иностранными державами, выбирая, кто из них предложит лучшие на данный момент условия. И в этой последней кризисной ситуации Иоганн Георг и Максимилиан действовали так же бездарно и недальновидно, как и прежде.

В продолжение всего первого года конгресса – со времени его открытия в декабре 1644 года и до приезда Траутманедорфа в ноябре 1645-го – военная обстановка складывалась не в пользу императора. В начале 1645 года шведская армия Торстенссона, находившаяся на Эльбе, перешла через Эрцгебирге^[1400]и во второй половине февраля уже приближалась к Праге. Смешанные войска имперцев и баварцев остановили его под Янковом (Янкау) в девяти милях от Табора, принуждая к битве. Местность здесь неровная и лесистая, и сражения, в котором могло проявиться численное превосходство противника^[1401], не состоялось, а происходили отдельные схватки. Торстенссон тактически переиграл Гёца: кавалерия противника рассыпалась, сам Гёц был убит, пехота, узнав о его гибели, в панике бежала, бросив орудия. Баварская конница Мерси и Верта и подтянувшиеся резервы Хацфельда не смогли оттеснить шведов даже ценой тяжелых потерь. Генерала Хацфельда шведы взяли в плен, остатки имперской и баварской кавалерии ушли к Праге^[1402].

Янков стал своего рода германским Рокруа: если в битве при Рокруа погибла почти вся испанская пехота, то под Янковом была уничтожена почти вся баварская конница^[1403]. Однако важнее всего было то, что перед армией Торстенссона открылась прямая дорога на Прагу. В землях Габсбургов началась паника. Фердинанд, пребывавший в Праге, отозвал из отставки бездарного Галласа и поручил ему собрать и возглавить то, что уцелело от имперской армии. Не надеясь удержать свою столицу, император в сопровождении слуг выехал в Регенсбург, оттуда в Линц, забрал там жену и отправился в Вену. Его спешный отъезд назвали «Friedrichsflucht» – «бегством Фридриха»: действительно, он ретировался также быстро и с такой же немногочисленной свитой, как «зимний король» четверть века назад^[1404]. Сам Фердинанд остался в Вене, но мачеху и детей отослал в Грац, и это свидетельствует о том, что император серьезно опасался нашествия шведов^[1405].

Императора отчасти спасла невероятная нищета Богемии, где для шведских солдат было вволю вина, но не было хлеба^[1406]. Торстенссон просчитался, ожидая помощь Сигизмунда Трансильванского, как в свое время Фридрих понапрасну надеялся на Бетлена Габора^[1407]. И после того как гарнизон Брюнна, которым командовал бесстрашный французский наемник, продержался почти пять месяцев, шведы сняли осаду и отошли к границам^[1408].

Битва при Янкове не оказала существенного влияния на конгресс. Единственным ее последствием было то, что император освободил курфюрста Трира, но сделал он это опять же скорее по настоянию папы римского, других духовных курфюрстов и французов^[1409].

Тем временем Верт остановил вторжение Тюренна, внезапно напав на французов у Мергентхайма, разгромив и нанеся им тяжелейшие потери^[1410]. Тюренн отступил к Рейну и уже посчитал своим долгом подать в отставку, но с благословения Мазарини воспрянул духом и объединился со свежей армией под командованием герцога Энгиенского. Летом 1645 года они вместе двинулись по Дунаю на соединение со шведским войском Кёнигсмарка^[1411]. Мерси, проявляя осторожность, отошел к югу. Он значительно уступал в численности полков и мог лишь удерживать линию по Дунаю. В это время Кёнигсмарка неожиданно отозвали в Богемию. Тогда Мерси решил воспрепятствовать продвижению французов и 24 июля 1645 года окопался на холмах возле Аллерхайма к юго-востоку от Нёрдлингена.

Согласно преданию, когда герцог Энгиенский отдал приказ штурмовать холмы, то Мерси радостно обнял жену и воскликнул: «Они сами идут к нам в руки!» Легенда сомнительная: у Мерси не было жены, а сам он не отличался эмоциональностью^[1412].

Furia francese (французская ярость) тем не менее одолела баварцев. Это, конечно, была Пиррова победа: и герцог Энгиенский, и Тюренн потеряли множество солдат и офицеров и не могли преследовать противника. Баварцы отошли к Донаувёрту и здесь заняли позиции, готовясь к новому сражению с французами^[1413]. Но теперь баварские и имперские войска остались без своего командующего. Франц фон Мерси, ветеран армии бернхардинцев, два года удерживавший Шварцвальд от вторжения Тюренна, погиб.

Наступление французов по Дунаю и интервенция шведов в Богемии были остановлены, но ничто не могло остановить дезертирство германских князей. Еще в июне 1644 года Фридрих Вильгельм Бранденбургский заключил мир со шведами, и на северо-востоке Иоганн Георг должен был один противостоять Торстенссону без какой-либо надежды на помощь Фердинанда. В семье его давно осуждали за дружбу с императором и советовали последовать примеру Бранденбурга, а Торстенссон, стремившийся обезопасить свои тылы и фланги, предлагал неплохие условия. Предварительное перемирие было объявлено в августе 1645 года в Кётшенброде^[1414].

Земли Габсбургов лишились последнего барьера, защищавшего их от шведов. Хуже того, дезертирство Иоганна Георга могло повлиять и на практичного Максимилиана, который вряд ли захочет оставаться на тонущем корабле Фердинанда. Баварский делегат в Мюнстере уже дал понять: Максимилиан готов пойти на сепаратный мир, если будут учтены его интересы. А французы, никогда не терявшие надежды на сотрудничество с ним, с радостью восприняли эту новость. Весной 1646 года имперский альянс, существенно ослабший за последние два года, повис на волоске, и это обстоятельство не могло не отразиться на конгрессе в Мюнстере.

Граф фон Траутмансдорф с инструкциями императора появился в Мюнстере поздно вечером 29 ноября 1645 года инкогнито. Только на следующее утро он официально сообщил о своем прибытии^[1415], что было положительно отмечено обеими сторонами. Особенно поразил всех (и прежде всего оппонентов)^[1416]своей броской помпезностью и грандиозностью приезд главного французского посла Лонгвиля. Испанец Пеньяранда въезжал в город в проливной дождь, и его кортеж не произвел никакого впечатления: бургомистр и советники встретили его в плащах и наспех. Один из испанских дипломатов высовывался из кареты, раскланивался и махал рукой редким прохожим, пока экипаж не опрокинул на узкой улице горку глиняной посуды^[1417]. Лишь скрытный въезд Траутмансдорфа не вызвал ни зависти оппонентов, ни ехидства прохожих.

Траутмансдорф нанес визит сначала испанским послам, а затем французам. Лонгвиль готов был оскорбиться, но тут же оттаял, когда увидел перед собой этого громоздкого добродушного увальня^[1418]. Советник императора мог действительно удивить своей совершенно неаристократической внешностью: высокий, плотного телосложения, плосконосый, скуластый, насупившийся, с темными, глубоко посаженными глазами под густыми нахмуренными бровями и в потрепанном парике, зачесанном на лоб^[1419]. Несмотря на уродство, Траутмансдорф сумел обаять как испанцев и французов, так впоследствии и шведов.

Его приезд означал, что в настроениях императора произошли серьезные перемены: Траутмансдорф был ближайшим другом и советником Фердинанда, главным государственным министром со времени смерти Эггенберга. Кто еще, как не он, мог безошибочно трактовать реакцию императора на те или иные события на конгрессе и предлагать решения? Кроме того, он не принадлежал к испанской партии в Вене, даже был ее противником, чем вызывал недовольство императрицы. Прибытие Траутсмандорфа свидетельствовало: Фердинанд не только настроился на достижение мира, но и готов поступиться испанскими интересами.

Еще до появления Траутсмандорфа переговоры между французскими и имперскими послами зашли в тупик. Камнем преткновения стал Эльзас. Фердинанд заявил, что не уступит Эльзас французской короне ни при каких обстоятельствах. Во время первого разговора с д'Аво и Сервьеном имперский советник предложил им взамен Пинероло, Муайенвик в Лотарингии, Мец, Тульи Верден. Этого было явно недостаточно ввиду крайне отчаянного положения Фердинанда, но, прежде чем дать понять французам, что он может пойти еще дальше, Траутсмандорф решил съездить в Оснабрюк и уломать шведов на заключение сепаратного мира^[1420].

Французы догадались о его уловке, когда их представителя в Оснабрюке месье де ла Барда не допустили на переговоры^[1421]. В действительности им не о чем было тревожиться. Шведов можно было подкупить только Померанией, но император не мог отдать ее без согласия Бранденбурга, а уговорить курфюрста он мог, только предложив ему что-нибудь стоящее взамен. Фердинанд втайне инструктировал Траутсмандорфа согласиться на уступку Эльзаса Франции в том случае, если не удастся договориться со Швецией и Бранденбургом^[1422].

Ускорил разрешение проблемы делегат Максимилиана. В разговоре с Траутсмандорфом 24 марта 1646 года он повторил угрозу подписать с французами сепаратный мир, если император не предложит достойные условия^[1423]. Расчеты Максимилиана, как всегда, были просты и своекорыстны. В Париже его посол ныл: курфюрст «стар и немощен, а его дети молоды»; он должен добиться мира, прежде чем умрет; ему больше всего нужна защита французов от шведов и их протеже курфюрста Пфальца^[1424], и он готов ради этого сослужить Франции добрую службу. И, как всегда, Максимилиану, конечно, не было никакого дела до целостности империи. За последние два года он уже в третий раз пригрозил уйти от императора, но Траутмансдорф отнесся к предупреждению со всей серьезностью^[1425]. Через две недели советник все-таки предложил французам Эльзас^[1426]. Но их это не устроило. Сервьен и д'Аво потребовали еще и Брайзах. Он располагался на другом берегу Рейна, они его захватили и возвращать не собираются. Траутсмандорф сердился, баварский делегат в течение месяца еще два раза пугал сепаратным миром^[1427], шведы уже оккупировали всю Северную Германию, взяли католическое епископство Падерборн и, по слухам, двигались к Мюнстеру, чтобы внушить страх имперской партии^[1428], а в Ос-набрюке Виттгенштейн, представитель Бранденбурга, продолжал изливаться желчью по поводу Померании.

Траутсмандорф постепенно сдавался. Испанский посол уговаривал его не уступать, но французско-баварская коалиция была сильнее. 11 мая французы обвинили его в обструкции. Вначале он предложил им полный суверенитет в Эльзасе, а затем добавил Бенфельд, Цаберн и Филипсбург^[1429]. Они же по-прежнему требовали Брайзах, и спустя четыре дня, 16 мая, он дал согласие^[1430].

Уступчивее становился и курфюрст Бранденбурга. Фридрих Вильгельм проехал через Вестфалию на пути в Гаагу. Поняв, что со шведами ему не сойтись, он отказался от идеи жениться на Кристине и решил связать свою судьбу с Оранским домом и с его помощью завладеть Клеве-Юлихом. Еще в июне 1646 года курфюрст начал пересматривать свою позицию в отношении Померании, а в середине октября согласился на компромисс: разделить Померанию со шведами и отдать им Штеттин^[1431]. В начале ноября Фридрих Вильгельм неожиданно попытался завладеть Бергом как своей законной долей в наследстве Клеве-Юлиха, и имперцы, восприняв это как знак того, что он теперь стремится больше на запад, где теперь даже собирается и жениться, предложили ему епископства Хальберштадт, Минден, а также Магдебург в порядке компенсации за Померанию. Фридрих Вильгельм согласился^[1432]. 7 декабря 1646 года он сочетался браком с Луизой, старшей дочерью принца и принцессы Оранских, а через неделю ушел из Берга в надежде на то, что с их помощью в деле Клеве-Юлиха добьется большего дипломатией, а не военной силой^[1433].

В переговорах по поводу Эльзаса и Померании правители торговались так, как будто имели дело с личными вещами и недвижимостью, а не с провинциями, населенными людьми, их подданными. Жители Померании послали в Мюнстер своих делегатов, но никто даже и не выслушал их жалобы на то, что они не хотят быть под властью шведов^[1434].

С Эльзасом вообще получилась странная история. Император хотел полностью отсечь от империи отчуждаемую территорию, против чего категорически возразил французский король^[1435]. Странное великодушие обоих монархов объяснялось очень просто. Если бы Эльзас отошел к Франции, то изменились бы только границы. Если же Франция сохранила бы Эльзас под имперской короной, то ее король имел бы право посылать своего представителя в рейхстаг и вмешиваться в германские дела. Компромиссное решение, которое было все-таки принято, один комментатор назвал «un semenence eternelle de guerres»^[1436].^[1437]Император уступил суверенные права на Эльзас королю Франции. Характер этих прав не был определен, и города сохранили имперские привилегии. В обмен на разоружение правого берега Рейна от Базеля до Филипсбурга Франция согласилась не претендовать на участие в рейхстаге. Статьи договора были так сформулированы, что каждая из сторон могла трактовать их по своему разумению^[1438].

В продолжение переговоров представители Страсбурга и Декаполиса, десяти свободных городов Эльзаса, постоянно обивали пороги французского и имперского посольств в Мюнстере, пытаясь донести до них свои претензии. Но, как и тревоги делегатов Померании, их мнение было неинтересно для тех, кто решал их судьбу.

Зимой 1646 года союзники удовлетворили свои территориальные притязания. Оставалось урегулировать внутренние конфликты в империи, раздоры между отдельными князьями и разобраться в конституционных и религиозных правах, из-за чего, собственно, и шла война.

После долгих перепалок наконец было найдено решение проблемы Пфальцского курфюршества. Максимилиан, обратившийся за поддержкой к папе^[1439], с негодованием отверг предложение, предусматривавшее поочередное ношение титула курфюрста^[1440]. Карл Людвиг, сына Фридриха Богемского, со своей стороны вначале тоже не согласился с тем, чтобы для него было создано новое курфюршество, включающее в себя только Гейдельберг и Рейнское пфальцграфство и ставящее его на последнее место по старшинству в коллегии курфюрстов. Но этот вариант очень устраивал Максимилиана и французов, и они совместно надавили на шведов, которые упорно пытались отстоять права Карла Людвига^[1441]. Курфюрст Пфальцский, брошенный своими единственными союзниками и угнетенный несчастьем, постигшим его дядю в Англии^[1442], в конце концов смирился. В память об этом событии он выбил медаль с изображением льва, раненого и распростертого у его ног, и надписью «Cedendo non cedo»^[1443].^[1444]

Ландграфиня Гессен-Кассельская, заставившая и французов и шведов уважать себя, добилась большего, чем курфюрст, который всегда создавал только головную боль. Она получила значительную часть земель, на которые претендовала, и более полумиллиона талеров для своей армии^[1445].

Повезло швейцарцам: они ухитрились остаться в стороне от войны и теперь поспешили подключиться к миру. Они уже свыше трехсот лет пользовались независимостью, и к их конфедерации, состоявшей вначале из кантонов Ури, Швиц и Унтервальден, добавились Люцерн, Цюрих, Базель, Граубюнден, Золотурн, Санкт, Галл, Аппенцель и Фрибург, но Швейцарскую Конфедерацию как таковую до сего времени никто не признавал. Теперь это случилось.

Более сложной оказалась проблема оплаты шведской армии. Александр Эрскин, специально присланный на конгресс для решения этого вопроса, с полным основанием заявил, что войска не уйдут до тех пор, пока им не заплатят. Он потребовал шесть миллионов талеров, имперцы предложили три, сошлись же на пяти^[1446].

Обсуждение проблем правосудия в империи, прав рейхехофрата, пересмотра решения по Донаувёрту, принятого в 1608 году, посчитали целесообразным отложить до следующего рейхстага; такая же участь постигла и неурегулированный конфликт по поводу наследования Клеве-Юлиха. Внимание всех участников конгресса сосредоточилось на религии. Вначале возникла тупиковая ситуация: католики в Мюнстере наотрез отказались разговаривать с протестантами в Оснабрюке, а посредник, папский нунций, провозгласил, что ни за что не сядет в одной комнате с еретиком^[1447]. Когда наконец эти трудности были преодолены, появились другие: католики заявили свои права на все земли, которые принадлежали церкви в 1627 году, протестанты потребовали возврата к положению на 1618 год. Иоганн Георг проявил чудеса дипломатии, уговорив их согласиться на компромиссный 1624 год^[1448].

Навсегда было покончено с «Эдиктом о реституции», кон фесе подтвердил право князей менять по желанию и свою веру, и веру своих подданных. Гарантии равенства были даны католикам и протестантам в традиционно и явно разделенных городах, таких как Аугсбург и Регенсбург.

Фердинанд III вначале, проявляя добрую волю, согласился признать кальвинизм в качестве третьей религии в своей империи^[1449]. Однако когда, казалось, страсти улеглись, в нем вдруг пробудился нрав отца. Он категорически отказался разрешить протестантское вероисповедание на землях Габсбургов и обратился за поддержкой к папе римскому^[1450]. Император настоятельно потребовал взять за основу в урегулировании конфликта вокруг церковных земель не 1624-й, а 1627 год, то есть договоренности религиозного status quo, которые затем были зафиксированы Пражским миром. Траутмансдорф, на первых порах демонстрировавший дипломатичность и добродушие, тоже вдруг поддержал своего хозяина. Граф заявил: если бы даже император находился не у себя дома, а в стокгольмской тюрьме, то все равно не рекомендовал бы ему подписывать такое соглашение. 16 июля 1647 года у него состоялся еще один разговор на эту тему с Сальвиусом, и, не удовлетворившись результатами беседы, вечером граф отбыл в Вену. Но, как свидетельствуют очевидцы, он выглядел весьма довольным собой, и у него, видимо, были для этого основания.

Пока шли переговоры, политическая обстановка вокруг них неожиданно переменилась. Зимой 1645 года, когда Фердинанд посылал Траутсмандорфа в Мюнстер, он был в отчаянном положении. Через восемнадцать месяцев император воодушевился новыми надеждами.

В продолжение полутора лет Фердинанд терял позиции. Летом 1647 года случилось то, что могло не только отсрочить поражение, но и принести победу династии Габсбургов.

В начале 1646 года шведское правительство наконец отреагировало на мольбы Торстенссона отозвать его по причине нездоровья^[1451]– он неделями лежал в постели, и его руки, пораженные подагрой, не могли даже подписывать приказы^[1452]– и назначило Карла Густава Врангеля. Горделивый, агрессивный и не вызывавший симпатий^[1453]Врангель был тем не менее хорошим генералом – даже чересчур хорошим, чтобы понравиться французам. Летом 1646 года он начал успешное наступление на Баварию. Мазарини, больше беспокоившийся не о лаврах объединенной армии, а по поводу шведских успехов, хотел во что бы то ни стало сдержать Тюренна или по крайней мере спасти Баварию^[1454]. Однако совместные войска Швеции и Франции независимо от желания Тюренна вряд ли были способны на то, чтобы ориентироваться на интересы дворцовой дипломатии. Врангель хотел вторжения в Баварию, а солдаты предвкушали вольницу и грабежи.