Неудачники все вместе, 1.20 4 страница

– «Я бы хотел помочь тебе, сын, но ты слишком молод для того, чтобы голосовать», – пел глубокий голос.

– Выключи, Ричи, – мягко сказала Беверли. Он потянулся к радио, и его рука застыла.

– Настройтесь на «Парад мертвецов» Ричи Тозиера! – смеющийся, крикливый голос клоуна вывел под удары кончиками пальцев по струнам гитары из мелодии Эдди Кохрейна. – Не дотрагивайся до радио, держи его настроенным на роке, они ушли из хит-парадов, но не из наших сердец и продолжают приходить, прямо сейчас! Приходите все! Мы все играем в меткость здесь! Все! И если ты не веришь мне, послушай утренний конферанс с выходом из могилы. Джорджи Денбро! Скажи им, Джорджи!

И вдруг брат Билла запричитал из радио: Вы отослали меня из дома, и Оно убило меня! Я думал. Оно в подвале, Большой Билл, я думал, Оно в подвале, но Оно в канализации, и Оно убило меня, да, Оно убило меня, Большой Билл, и ты позволил Ему…

Ричи повернул выключатель с такой силой, что ручка отвалилась и упала на коврик.

– Рок-н-ролл действительно в кайф, – сказал Ричи, его голос дрожал. – Бев права, мы оставим это, что вы скажете?

Никто не ответил. Лицо Билла было бледным, спокойным и задумчивым под мерцанием уличных фонарей, и, когда на западе снова пророкотал гром, они все услыхали его.

 

В Барренсе

 

Тот же самый старый мост.

Ричи поставил машину около него, и они вышли и направились к ограждению – тому же самому старому ограждению – и посмотрели вниз.

Тот же самый старый Барренс.

Он, казалось, не изменился за последние двадцать семь лет; Биллу переход, сделанный здесь и ставший единственной новой приметой местности, казался нереальным, чем-то таким же эфемерным, как живопись на стекле или как эффект проекции заднего экрана в кино. Корявые старые деревья и кустарники мерцали во вьющемся тумане, и Билл подумал: Мне кажется, вот что мы имеем в виду, когда говорим о живучести памяти, памяти или чего-то вроде памяти, о чём-то, что видим в нужное время и с нужного угла, образе, который извергает эмоции, как реактивный двигатель. Вы видите его так чётко, что всё, что случилось в промежутке, исчезло, ушло. Если есть желание замкнуть круг между прошлым и настоящим, то круг замкнут.

– Пппошли, – сказал он и забрался на перила. Они спустились за ним на насыпь, по которой были разбросаны щебень и галька. Когда они добрались до низины, Билл автоматически поискал глазами Сильвера и затем рассмеялся над собой. Сильвер стоял у стены в гараже Майка. Казалось, Сильвер вообще не играл здесь никакой роли, хотя это было странно после всей той истории с его появлением.

– Введи ннас ттуда, – сказал Билл Бену.

Бен посмотрел на него, и Билл прочитал в его глазах мысль: этот сон длился двадцать семь лет, Билл, – затем он кивнул и направился в подлесок.

Тропа – их тропа – с тех пор заросла, и они должны были с усилием пробираться сквозь лабиринты терновника и боярышника; вокруг них усыпляюще пели сверчки, и несколько светлячков, первых ласточек на благоухающем летнем пиршестве, показалось в темноте. Билл предположил, что дети всё ещё играют там, но они сделали свои собственные секретные ходы и лазы.

Они подошли к прогалине, где был их штаб, но теперь здесь вообще не было никакой прогалины. Чахлые кусты и сосны ещё раз подтвердили всё это.

– Смотрите, – прошептал Бен и пересёк прогалину (в их памяти это было всё-таки здесь, просто перекрыто ещё одним слоем живописи на стекле).

Он за что-то дёрнул. Это была дверь красного дерева, которую они нашли на краю свалки, дверь, которую они использовали, чтобы доделать крышу клуба. Теперь она валялась в стороне и выглядела так, будто её не касались десять лет или больше. Вьюнок прочно обосновался на грязной поверхности.

– Оставь её в покое, Соломенная Голова, – пробормотал Ричи. – Она уже старая.

– Введи ннас ттуда, Бен, – повторил сзади Билл. Поэтому они пошли за ним к Кендускеагу, держась влево от прогалины, которой больше не существовало. Звук текущей воды становился громче, и они чуть не упали в Кендускеаг, перед тем как увидели его: разросшаяся листва стеной загораживала край насыпи. Край этот осыпался под каблуками ковбойских ботинок Бена, и Билл схватил его за шиворот.

– Спасибо, – сказал Бен.

– Не надо. Рраныие тты бы утащил мменя зза особой. Ссюда ввниз?

Бен кивнул и повёл их по заросшему берегу, пробираясь сквозь лабиринты кустарников, думая, насколько легче это было, когда у вас было только четыре фута пять дюймов роста и вы могли пройти под любым кустом, любыми зарослями (зарослями в сознании, также зарослями на пути, предположил он) одним небрежным рывком. Наш урок на сегодня, мальчики и девочки: чем больше вещи меняются, тем больше они меняются. Всякий, кто говорит, что, чем больше вещи меняются, тем больше они остаются теми же самыми, явно страдает серьёзной умственной отсталостью. Потому что…

Его нога наткнулась на что-то, и он свалился с глухим звуком, чуть не ударившись головой о бетонный цилиндр насосной установки. Она была почти похоронена в углублении, заросшем кустами ежевики. Когда он снова встал на ноги, он понял, что его лицо, руки, кисти исполосованы колючками ежевики в двух десятках мест.

– Да хоть бы и в тридцати местах, – сказал он, чувствуя, как по щекам бежит кровь.

– Что? – спросил Эдди.

– Ничего.

Он наклонился, чтобы посмотреть, что такое торчит. Наверное, корень.

Но это был не корень. Это была железная крышка люка. Кто-то откинул её.

Конечно, – подумал Бен, – это мы. Двадцать семь лет назад.

Но он понял, что это безумие, даже перед тем как увидел через ржавчину свежие параллельные царапины на металле. Насос в тот день не работал. Рано или поздно кто-то пришёл бы, чтобы отремонтировать его, и положил бы крышку на место.

Он встал, и они впятером собрались вокруг цилиндра и посмотрели внутрь. Они услышали звук стекающей воды. Больше ничего. Ричи взял все спички из номера Эдди. Теперь он зажёг спичку и бросил её вниз. В течение какого-то мгновения они могли видеть сырой внутренний рукав цилиндра и молчаливую громаду насосных механизмов. Это было всё.

– Может, здесь долго не были, – сказал натянуто Ричи. – Не обязательно должно случиться…

– Это случилось относительно недавно, – сказал Бен. – Скорее всего после того, как прошёл последний раз дождь.

Он взял ещё одну спичку у Ричи, зажёг её и показал на свежие царапины.

– Ппод нней что-то есть, – сказал Билл, когда Бен погасил спичку.

– Что? – спросил Бен.

– Яя нне ммогу сказать. Похоже на ремень. Тты и Рричи, ппомогите ммне пперевернуть её.

Они схватились за крышку и поставили её на ребро, как гигантскую монету. В это время Беверли зажгла спичку, и Бен осторожно поднял сумочку, которая торчала под крышкой люка. Он потянул её за ремешок. Беверли начала задувать спичку и затем посмотрела в лицо Билла.

– Билл? Что это? В чём дело?

Глаза Билла застыли. Они не могли оторваться от потёртой кожаной сумки с длинным ремнём. Вдруг он вспомнил название песни, которая звучала по радио в задней комнате магазина кожгалантереи, когда он купил её. «Саусалито летние ночи». Это было сверхъестественно, загадочно. У него совершенно пересохло во рту – язык и нёбо, щёки были гладкими и сухими. Он слышал сверчков, и видел светляков, и обонял густую зелёную тьму, бесконтрольно сгущающуюся вокруг него, и он подумал: Это ещё один трюк, ещё одна иллюзия, она в Англии, это очередная дешёвка, потому что Оно напугано, да. Оно не может быть таким же уверенным, как Оно было, когда вызывало нас всех, и вообще, Билл, успокойся – сколько потёртых кожаных сумочек на длинных ремнях в мире, как ты думаешь? Миллион? Десять миллионов?

Наверное, больше. Но только одна такая, как эта. Он купил её для Одры в кожгалантерейном магазине Бербэнка, пока по радио играли «Саусалито летние ночи», по радио в задней комнате.

– Билл! – Рука Беверли лежала на его плече, тряся его. Далеко. Двадцать семь тысяч лье под водой. Как называлась группа, которая пела «Саусалито летние ночи»? Ричи, наверное, знал.

– Я знаю, – сказал Билл холодно прямо в удивлённое, испуганное лицо Ричи и улыбнулся. – Это был «Дизель». Не слышу аплодисментов.

– Билл, что случилось? – прошептал Ричи. Билл закричал. Он выхватил спички из рук Беверли, зажёг одну и выхватил сумочку из рук Бена.

– Билл, Боже, что…

Он раскрыл молнию сумочки и перевернул её. То, что выпало, было настолько Одрой, что на мгновение он нечеловеческим усилием воли сдержался, чтобы не закричать опять. Среди «Клонекса», пластинок жвачки и предметов косметики он увидел коробочку мятных таблеток «Алтоид»… и украшенную камнями пудреницу, которую Фрэдди файерстоун подарил ей, когда она согласилась на роль в «Комнате на чердаке».

– Ммоя жжена ттам внизу, – сказал он, упал на колени и начал запихивать назад в сумочку её вещи. Он пригладил щёткой свои волосы, которых больше не существовало, но он об этом даже не думал.

– Твоя жена? Одра? – Лицо Беверли было крайне удивлённым, глаза огромные.

– Её ссумочка. Её ввеши.

– О Боже, Билл, – пробормотал Ричи, – этого не может быть, ты же знаешь…

Он нашёл кошелёк из крокодиловой кожи. Открыл его и держал. Ричи зажёг ещё одну спичку и смотрел в лицо, которое он видел в полудюжине фильмов, фотография на водительском удостоверении для «Калифорнии» Одры была менее чарующей, но вполне убедительной.

– Но Ггенри мёртв, и Виктор, и Бббелч… так кто же забрал её? – он встал и посмотрел на них лихорадочно. – Кто забрал её? Бен положил руку на плечо Билла.

– Я думаю, спустимся лучше вниз и выясним, а? Билл посмотрел на него в прострации, как будто не понимая, кем может быть Бен, и затем его глаза прояснились.

– Дда, – сказал он. – Эдди?

– Билл, извини.

– Ты можешь сспуститься?

– Я однажды уже спускался.

Билл наклонился, и Эдди обхватил правой рукой его шею. Бен и Ричи подсадили его, пока он не обхватил Билла ногами. Когда Билл перенёс неуклюже одну ногу через крышку цилиндра, Бен увидел, что глаза у Эдди плотно закрыты… и какое-то мгновение ему казалось, что он слышит, как самая отвратительная в мире троица продирается через кустарники. Он повернулся, ожидая увидеть, как они трое выходят из тумана, но всё, что он услышал, был поднимающийся бриз, который колыхал бамбук в четверти мили отсюда. Никого из их старых врагов не было в живых.

Билл схватил тяжёлую бетонную крышку цилиндра и направился вниз, шаг за шагом, ступенька за ступенькой. Эдди держался за него мёртвой хваткой, и Билл едва мог дышать. Её сумочка. Боже мой, как могла её сумочка попасть сюда? Не имеет значения. Но если Ты там. Господь, и если Ты внемлешь молитвам, пусть с ней всё будет в порядке, не дай ей страдать за то, что Бев и я сделали ночью, или за то, что сделал я однажды летом, когда был ребёнком… и это был клоун? Это Боб Грей похитил её? Если да, я не знаю, сможет ли даже Бог помочь ей.

– Я боюсь, Билл, – сказал Эдди тонким голоском.

– Я ттоже. – Он наполовину присел, вздрогнув, когда холодная вода поднялась до паха, и опустил Эдди. Они стояли по колено в воде и смотрели, как другие спускаются по лестнице.

 

Глава 21

ПОД ГОРОДОМ

 

 

Оно, август 1958

 

Что-то новое случилось в мире.

В первый раз за всё время, что-то новое.

До Вселенной были только две вещи. Одной было Оно Само, а другой была Черепаха. Черепаха была тупым старым существом, которое никогда не выходило из панциря. Оно думало, что, может быть, Черепаха мертва, мертва в течение последних биллионов лет или около того. Даже если этого не было, это было всё-таки глупое старое существо, и даже если Черепаха вытошнила всю Вселенную, это не изменило факта её глупости.

Оно пришло сюда намного позже того, как Черепаха удалилась в свой панцирь, сюда, на Землю, и Оно открыло здесь глубину воображения, которая была почти что новой, почти что имела значение. Это качество воображения сделало пищу очень вкусной. Их разодранная зубами плоть вставала дыбом от экзотических ужасов и сладострастных страхов: им снились ночные чудища и движущаяся грязь; против твоей воли они созерцали бесконечные бездны.

На этой обильной пище Оно существовало в простом цикле – и робу ждаться, чтобы есть, и засыпать, чтобы видеть сны. Оно создало место в Своём собственном воображении и смотрело на это место с любовью из мёртвых огоньков, которые были Его глазами. Дерри был Его орудием убийства, жители Дерри – Его овцами. Всё продолжалось.

Затем… эти дети.

Что-то новое.

Впервые за всё время.

Конца Оно ворвалось в дом на Нейболт-стрит, имея в виду убить их всех, несколько обеспокоенное тем, что Оно не смогло уже сделать это (и, вероятно, это беспокойство было первой новизной), произошло что-то, что было совершенно неожиданным, о чём даже не думалось, и была боль, огромная, ревущая боль по всей форме, которую Оно приняло, и на одно мгновение был также страх, потому что единственная вещь, которая была общей у него с глупой старой Черепахой и с макрокосмом за пределами ничтожного яйца этого космоса, была как раз эта: все живые существа должны жить законами той формы, в которой они пребывают. Впервые Оно поняло, что, возможно. Его способность изменять Свои формы могла работать против него так же, как и за Него. Раньше никогда не было боли, раньше никогда не было страха; и на какое-то мгновение Оно подумало, что может умереть – о. Его голова была наполнена огромной белой серебряной болью, и Оно ревело и мяукало, и вопило, и, так или иначе, дети убежали.

Но теперь они приближались. Они вошли в Его владения под городом, семь глупых детей, идущих через тьму без огня или оружия. Оно убьёт их теперь, наверняка.

Оно сделало огромное собственное открытие: Оно не нуждалось в изменениях или в новизне. Ему не нужны были новые вещи, никогда. Оно нуждалось только в еде и во сне, в еде и снова в сне.

Вслед за болью и той короткой вспышкой страха возникло ещё одно, новое ощущение (так как все искренние эмоции были новыми для Него, хотя Оно было великим лицедеем эмоций) – гнев. Оно убьёт детей; потому что они, по несчастью – поразительному несчастью! – ранили Его. Но Оно сначала заставит их страдать, потому что на какой-то миг они заставили Его испугаться их.

Тогда приходите ко мне, думало Оно, слушая их приближение, приходите ко мне, детки, и вы увидите, как мы здесь летаем внизу… как мы все летаем.

И всё-таки была мысль, которая внедрялась, не взирая на то, что Оно пыталось изо всех сил отогнать эту мысль прочь. Это было просто вот что: если все вещи проистекали из него (а они наверняка проистекали, с тех пор как Черепаха извергла космос и затем ушла внутрь своего панциря), как могло любое существо этого или какого-либо другого мира дурачить Его или обижать Его – не важно, на миг ли, по ничтожному ли поводу. Как могло это быть?

И поэтому последняя новая мысль пришла Ему в голову – не ощущение, а холодное рассуждение: а вдруг Оно не было единственным, как Оно всегда считало?

А вдруг было ещё Одно?

И вдруг эти дети были агентами того, Другого?

Вдруг… вдруг…

Оно начало трепетать.

Ненависть была новой. Боль была новой. Противостояние Его намерениям было новым. Но самой ужасной новой вещью был этот страх, боязнь. Не боязнь детей, она прошла, а боязнь не быть Единственным.

Нет. Не было никого Другого. Наверняка не было. Возможно, потому что они были дети, их воображение имело некую жалкую силу, которую Оно недооценило. Но теперь, когда они подходили, Оно даст им прийти. Они придут, и Оно бросит их одного за другим в макрокосм… в мёртвые огоньки своих глаз.

Да.

Когда они придут сюда, Оно бросит их, орущих и безумных, в мёртвые огоньки.

 

В туннелях, 2.15

 

У Бев и Ричи, может быть, было десять спичек, но Билл не разрешал им пользоваться ими. На данный момент, во всяком случае, в канализации всё ещё был тусклый свет. Немного, но он мог различить следующие четыре фута перед собой, и пока он мог это делать, они экономили спички.

Он предполагал, что слабый свет, который они ощущали, должно быть, исходит из входных-выходных отверстий в перекрытиях наверху, над их головами, может быть, даже из круглых отверстий в крышках люков. Казалось необычайно странным думать, что они под городом, но, конечно, к настоящему моменту они должны быть там.

Вода теперь была глубже. Три раза проплывали мёртвые животные: крыса, котёнок, раздувшаяся светящаяся штука, которая могла быть сурком. Он слышал, как один из них пробормотал что-то брезгливое, когда этот зверёк проплывал мимо.

Вода, через которую они пробирались, была относительно спокойной, но всё это должно было очень скоро закончиться: не слишком далеко наверху слышался постоянный пустой рёв. Канализация поворачивала вправо. Они сделали поворот, и здесь были три трубы, изрыгающие воду в их трубу. Они шли наверх вертикально, как линзы на светофоре. Канализация здесь упиралась в тупик. Свет стал по краям ярче. Билл посмотрел наверх и увидел, что они находятся в квадратной, облицованной камнем шахте пятнадцати футов высотой. Там наверху была канализационная решётка, и вода лилась на них вёдрами. Похоже было на примитивный душ.

Билл безнадёжно посмотрел на три трубы. Верхняя пропускала воду, которая была почти чистая, хотя в ней были листья, сучки и кусочки мусора: сигаретные окурки, обёртки жевательной резинки, другие похожие штуковины. Средняя труба пропускала серую воду. А из самой нижней трубы шёл серовато-коричневый поток нечистот.

– Эээдди!

Эдди с трудом подошёл к нему. Его волосы прилипли ко лбу. Его гипс стал промокшей, капающей массой.

– Ккуда?

Если вам нужно было знать, как что-то построить, спрашивали Бена; если вам нужно было знать, по какой дороге идти, спрашивали Эдди. Они об этом не говорили, но все это знали. Если вы были в каком-то незнакомом месте и хотели попасть в знакомое, Эдди мог привести вас туда, делая повороты направо и налево с неиссякаемой уверенностью, до тех пор, пока вы просто не ограничивались тем, что послушно следовали за ним и надеялись, что всё выйдет как полагается… что они всегда, по-видимому, и делали. Билл рассказал однажды Ричи, что, когда он и Эдди впервые начали играть в Барренсе, он, Билл, постоянно боялся заблудиться. У Эдди не было никаких страхов, и он всегда приводил их обоих прямо туда, куда обещал их вывести. «Если бы я зззаблудился в Хайнсвильских лесах, и Эээдди был бы со ммной, я ббы нне тторопился, – сказал Билл Ричи. – Он просто знает. Мой ппапа гговорит, что ннекоторые ллюди, похоже, иимеют ккомпас в гголове. Ккак Эээдди».

– Я не могу расслышать, что ты говоришь! – закричал Эдди.

– По какой, я спросил?

– По какой что? – Эдди сжимал ингалятор в здоровой руке, и Билл подумал, что он действительно больше похож на утонувшую крысу, чем на мальчика.

– По какой нам идти?

– Ну, это зависит от того, куда мы хотим идти, – сказал Эдди, и за это Билл чуть было его не придушил. Эдди с сомнением смотрел на три трубы. Все трубы могли бы им пригодиться, но нижняя выглядела особенно уютной.

Билл собрал всех в кружок.

– Где, чёрт побери, находится Оно? – спросил он их.

– В середине города, – сказал быстро Ричи. – Прямо под центром города. Около Канала.

Беверли кивнула. То же самое сделал Бен. И Стэн.

– Ммайк?

– Да, – сказал он, – вот где Оно. Около Канала. Или под ним. Билл снов? посмотрел на Эдди.

– По какой?

Эдди неохотно показал на нижнюю трубу… и хотя сердце Билла опустилось, он вовсе не был удивлён.

– Та.

– О, чёрт, – сказал Стэн безрадостно. – Это дерьмо.

– Мы не… – начал Майк и затем прервался. Он задрал голову, прислушиваясь к чему-то. Его глаза были встревожены.

– Что… – начал Билл, но Майк приложил палец к губам, говоря Шшшшш!

Теперь и Билл тоже мог слышать: звуки брызг. Приближение. Хрюканье и приглушённые слова. Генри всё ещё не отступал.

– Быстро, – сказал Бен. – Пошли.

Стэн посмотрел назад, на ход, которым они пришли, затем посмотрел на самую нижнюю из трёх труб. Он плотно сжал губы и кивнул.

– Пойдёмте, – сказал он – Дерьмо смывается.

– Дружище Стэн смывает дерьмо! – закричал Ричи. – Вакка-вакка-ва…

– Ричи, заткнись, пожалуйста, – зашипела на него Беверли. Билл повёл их к трубе, кривясь от запаха, и забрался внутрь. Запах: это была канализация, это было дерьмо, но здесь был ещё какой-то запах, не так ли? Более плотный, более живой запах. Если бы хрюканье животного могло иметь запах (и, как предполагал Билл, если бы это животное, о котором идёт речь, ело нужные вещи), оно бы походило на этот подзапах. Мы отправились в нужном направлении, всё в порядке. Оно было здесь… и Оно было здесь давно.

К тому времени, как они прошли двадцать футов, воздух стал густым и ядовитым. Они передвигались медленно, пробираясь сквозь вещество, которое не было грязью. Он посмотрел через плечо и сказал:

– Ииди ппрямо зза мной, Ээдди. Тты ммне ннужен.

Свет угас до самого слабого серого, немножко подержался на этом оттенке, затем исчез, и они оказались (из голубизны и) в черноте. Билл волочил ноги через зловоние, чувствуя, что он почти разрывает его физически, одну руку он держал перед собой и ждал, что в любой момент наткнётся на всклокоченные волосы и зелёные глаза-лампы откроются в темноте. Конец наступит одной горячей вспышкой боли, когда Оно вырвет его голову из плеч.

Тьма смешивалась со звуками, всё это увеличивалось и отдавалось эхом. Он мог слышать за собой сопение друзей, иногда чьё-нибудь бормотание. Раздавались охающие стоны и бульканье. Один раз поток омерзительно тёплой воды прошёл за ним и между его ногами, замочив его по бёдра и качнув его на пятках. Он чувствовал, как Эдди неистово хватает его за рубашку, а затем поток убывает. От конца прохода Ричи кричит с мрачным юмором:

– Я думаю, нас только что описал Весёлый Зелёный Гигант, Билл.

Билл слышал, как вода и отбросы стекают небольшими порциями через сеть малых труб, которые сейчас должны быть над их головами. Он вспомнил разговор о канализационных трубах Дерри со своим отцом и подумал, что он знает, что это за труба, – она должна была управлять притоком воды, который случался во время сильных дождей и в сезон наводнений. Всё это добро покидало Дерри, для того чтобы слиться с Торролт-стрим и рекой Пенобскот. Городу нравилось выпускать своё говно в Кендускеаг, потому что оно воняло. Но вся так называемая сырая вода шла в Кендускеаг, и так как трубы не могли справиться со сточными массами, то случалось затопление, наподобие того, которое только что произошло. Если было одно, могло быть и другое. Он беспокойно посмотрел вверх, не увидел ничего, что могло быть решётками у трубы, а также по сторонам, и что в любой момент это может…

Он не понял, что достиг конца трубы, до тех пор, пока не выпал из неё и не заковылял вперёд, размахивая руками в бесплодной попытке удержать равновесие. Он упал на живот в полужидкую массу в двух футах внизу устья трубы, из которой только что вывалился. Что-то с писком пробежало над его рукой. Он закричал и сел, хватаясь дрожащей рукой за грудь, уверенный, что по нему только что пробежала крыса: он почувствовал отвратительное скольжение безволосого хвоста этого существа.

Он попытался встать и ударился головой о низкий потолок новой трубы. Это был сильный удар, и Билл упал на колени, и большие красные цветы искрами рассыпались у него перед глазами.

– Будь осторожен! – он услышал свой крик; слова отдавались эхом. – Здесь сспуск, Эээдди! Где ттты?

– Здесь! – взмахнувшая рука Эдди задела нос Билла. – Помоги мне, Билл, я не могу видеть…

Раздалось огромное водяное керуошшшшшшшш! Беверли, Майк и Ричи закричали в унисон. При дневном свете почти совершенная гармония, которую они втроём составляли, была бы забавной; здесь внизу, в темноте, в канализации, она была устрашающей. Внезапно они все упали. Билл схватил Эдди медвежьей хваткой, пытаясь спасти его руку.

– О Господи, я думал, я утону, – простонал Ричи. – Мы окунулись – вот те на, душ из говна, – чёрт возьми, они должны сделать сюда классный поход как-нибудь, Билл, мы можем взять мистера Карсона и провести его.

– А миссис Джиммисон могла бы прочитать после этого лекцию о здоровье, – сказал Бен дрожащим голосом, и они все громко засмеялись. Когда смех иссяк, Стэн вдруг залился несчастными слезами.

– Не надо, дружище, – сказал Ричи, положив руку на торчащие плечи Стэна. – Ты всех нас вынудишь плакать, дружище.

– Всё в порядке! – громко сказал Стэн, всё ещё плача. – Я могу вынести страх, но ненавижу торчать в этой грязи.

– Как тты ддумаешь, сспички ееще мможно ииспользовать? – спросил Билл Ричи.

– Я отдал мои Бев.

Билл почувствовал в темноте прикосновение к своей руке и сжал спички. Они были сухими.

– Я держала их под мышкой, – сказала она. – Они хорошие. Так или иначе, ты можешь попробовать.

Билл взял одну спичку и зажёг её. Она загорелась, и он поднял её вверх. Его друзья сбились в кучу, отшатнувшись при краткой яркой вспышке света. Они были обрызганы и запачканы экскрементами, и все выглядели очень маленькими и очень испуганными. За ними виднелась канализационная труба, из которой они вышли. Труба, в которой они стояли сейчас, была всё-таки меньше. Она шла прямо в двух направлениях, её поверхность была покрыта слоем отвратительных осадков. И…

Он присвистнул и затряс спичкой, так как она обожгла его пальцы. Он прислушался и услышал звуки быстротекущей воды, капающей воды, внезапный фонтанирующий рёв, когда открывались задвижки труб, пропуская отходы в Кендускеаг, который сейчас был Бог знает как далеко за ними. Он не слышал Генри и остальных – пока.

Он спокойно сказал:

– Справа от меня мертвец. Примерно в ддесяти ффутах от ннас. Я ддумаю, это мможет ббыть Пппп…

– Патрик? – спросила Беверли, её голос дрожал и был на грани истерики. – Это Патрик Хокстеттер?

– Дддда. Тты ххочешь, ччтобы я ззажег ещё одну сспичку? Эдди сказал:

– Нужно, Билл. Если я не увижу, как идёт труба, я не узнаю, куда идти.

Билл зажёг спичку. В её мерцании они все увидели зелёный, распухший предмет, который был Патриком Хокстеттером. Труп усмехался им в темноте с жутким дружелюбием, но только половиной лица; остальное съели крысы. Вокруг Патрика были разбросаны его книги из летней школы, раздутые сыростью до размеров словарей.

– Боже, – хрипло сказал Майк, глаза его были широко раскрыты.

– Я опять их слышу, – сказала Беверли. – Генри и остальных. Акустика, должно быть, донесла её голос и до них; Генри заорал в канализационную трубу, и на мгновение показалось, будто он стоит прямо там.

– Мы до вас доберемсяяяяяяяя!

– Идите сюда! – закричал Ричи. Его глаза были яркие, сверкающие, пляшущие, лихорадочные. – Приходите, тупицы! Здесь прямо как в бассейне. При…

Затем по трубе прошёл пронзительный крик такого дикого ужаса и боли, что дрожащая спичка выпала из пальцев Билла. Рука Эдди обвилась вокруг него, и Билл опять взвалил на себя Эдди, чувствуя, что тело его дрожит, как провод под током, когда Стэн Урис прижался к нему с другой стороны… Тот крик поднимался и поднимался… а затем раздался звук непристойного густого пуканья, и крик оборвался.

– Что-то схватило одного из них, – задыхаясь, испуганно проговорил в темноте Майк. – Что-то… какой-то монстр… Билл, мы должны уйти отсюда… пожалуйста…

Билл мог слышать всех, кто остался, – одного или двух, с этой акустикой невозможно было точно сказать, – как он пробирается, и спотыкается по канализационной трубе к ним.

– По какой, Эдди? – спросил он настойчиво. – Тты зззнаешь?

– К Каналу? – спросил Эдди, дрожа в руках Билла.

– Да!

– Направо. Мимо Патрика… или над ним, – голос Эдди вдруг стал твёрдым. – Мне на это наплевать. Он был одним из тех, кто сломал мне руку. И плюнул мне в лицо.

– Давайте ппойдем, – сказал Билл, глядя назад, на канализационную трубу, которую они только что оставили. – Ддержитесь ддруг за ддруга, ккак рраньше!

Он ощупью пошёл вперёд, протискивая своё плечо вдоль склизкой фарфоровой поверхности трубы, скрежеща зубами, не желая наступить на Патрика… или в него.

Так они медленно прошли дальше в темноту, пока вода бушевала вокруг них и пока снаружи буря гуляла и свистела, и несла раннюю темень на Дерри, темень, которая выла ветром, вспыхивала электрическим огнём и грохотала падающими деревьями, которые кричали предсмертными криками огромных доисторических существ.

 

Оно, май 1985

 

Теперь они снова подходили, и хотя всё произошло во многом так, как Оно предвидело, кое-что, чего Оно не предвидело, вернулось: этот сводящий с ума, раздражающий страх… это чувство ещё Одного. Оно ненавидело этот страх, Оно бы развернулось и съело его, если бы Оно могло… но страх издевательски плясал за пределами досягаемости, и Оно могло убить страх, только убив их.

Наверняка в таком страхе не было нужды; они теперь были старше, и их число уменьшилось с семи до пяти. Пять было число силы, но оно не имело мистического качества, качества талисмана семи. Верно, Его слуга не смог убить библиотекаря, но библиотекарь умрёт в больнице. Позднее, перед тем как рассвет коснётся неба, Оно пошлёт мужчину-санитара с отравленной пилюлей, которая покончит с библиотекарем раз и навсегда.