Мегаобучалка Главная | О нас | Обратная связь


Девиантные формы аргументации



2015-11-07 946 Обсуждений (0)
Девиантные формы аргументации 0.00 из 5.00 0 оценок




То, как человек рассуждает, многое может рассказать о его психическом складе, мыслительных способностях и даже состоянии здоровья. Недаром говорят: “Кто ясно мыслит, тот ясно выражает”.

Однако что считать ясной формой выражения собственных мыслей? Если мы задумаемся над этим, то поймем, что ясными, логичными, последовательными мы называем те рассуждения, которые в понятной для окружающих форме фиксируют этапы движения мысли, приемлемые для большинства представителей сообщества.

В каком смысле “приемлемые”? В том, что, если бы наш собеседник основывался на тех же предпосылках, что и мы, он, скорее всего, пришел бы к тем же выводам. Иначе говоря, аргументированным мы считаем такое изложение чьих-либо (в том числе и своих собственных) мыслей, которое склонно было бы использовать большинство представителей той же культуры, что и мы сами. А это означает, что принципы аргументации существенным образом культурно обусловлены. Что имеется в виду?

Когда я говорю о культурных факторах, то подразумеваю не только принадлежность данного конкретного индивида к сообществу, находящемуся на определенном этапе исторического развития (например, технократическая цивилизация и примитивные племена), не только немного расплывчатую культурную дихотомию “Восток — Запад”, но и устоявшиеся в сообществе фундаментальные стереотипы мировосприятия и репрезентации информации. Например, чрезвычайно трепетное отношение к собственному и чужому времени, которое демонстрируют американцы, совершенно нетипично и нехарактерно для арабов. Для американца опоздание на пять минут — это серьезное проявление неуважения к тому, с кем назначено свидание. Во многих арабских странах и 45 минут — не повод для того, чтобы начать беспокоиться о ранее достигнутых договоренностях. Понятно, что и в коммуникативных взаимодействиях эти различия получат проявление.

Так, для американца совершенно нормально условиться о том, что некая встреча состоится через неделю. В арабской стране он вполне может сделать то же самое, и даже получит от своего собеседника заверение, что тот согласен с этим планом. Однако это вовсе не означает, что “назначенная” встреча состоится, просто потому, что в арабской культуре то, что отстоит во времени так далеко, вовсе может не приниматься в расчет.

Понятно, что хотя аргументация в обоих случаях может выглядеть одинаково[clxxiv], для собеседника-американца она будет вполне определенно понимаемой договоренностью, для собеседника-араба, скорее, неким “протоколом о намерениях”, не более того. Нет ничего удивительного в том, что в таких условиях возникают серьезные межличностные проблемы и недоразумения, обусловленные не злой волей или необязательностью участников коммуникации, но иными стереотипами мировосприятия, связанными с отношением ко времени в данной культурной традиции. Учитывая это, было бы разумнее ориентировать аргументацию не на среднестатистического представителя твоей собственной культуры, который неосознанно находится под влиянием тех же фундаментальных стереотипов, что и ты сам, и поэтому не нуждается в их проговаривании и контроле, а на стереотипы той культуры, к которой принадлежит твой собеседник.

Однако это нелегкая задача. Для ее реализации необходимо, как минимум, иметь представление о том, что такие расхождения существуют и требуют специального внимания. Для решения подобного рода задач даже созданы специальные дипломатические службы, которые готовят выезжающих за границу, знакомя их с теми особенностями менталитета и традиций, с которыми вновь прибывший неизбежно столкнется в своей повседневной работе. И это — свидетельство того, насколько существенно взаимопонимание обусловлено культурными (в широком смысле) стереотипами.

Таким образом, мы видим, что даже если не брать в расчет какие-то крайние варианты далеко отстоящих друг от друга традиций, мы все равно обнаруживаем, что оценка аргументации как достаточной, логичной, обоснованной зависит от стереотипов восприятия и мышления большинства представителей данного сообщества. Иначе говоря, то, какого типа аргументы мы будем склонны оценить как нормальные, стандартные, приемлемые, в значительной степени обусловлено теми особенностями восприятия, осмысления и изложения своих соображений, которые присущи большинству членов нашей культуры. Но это означает, что понятие “нормы” в аргументации если и может применяться, то весьма осторожно. Не всегда нарушение тех принципов, которых придерживается большинство членов сообщества в выстраивании и изложении своих соображений, свидетельствует о нелогичности или мыслительной неполноценности того, кто — в силу тех или иных причин — прибегает к каким-то непривычным формам аргументации.

Вот эти “непривычные”, нестандартные формы обоснования собственных поступков, решений, намерений я и называю девиантными, т.е. отклоняющимися. Я склонна согласиться с К.Леви-Строссом, утверждавшим, что не существует плохого и хорошего мышления, есть разные типы осмысливаемой реальности. Точно так же и применительно к теории аргументации: нет правомерной или неправомерной аргументации[clxxv], есть разные типы внутренней реальности, с осмыслением и изложением которой имеет дело каждый конкретный человек. Просто эволюционно сложилось так, что большинству представителей одного и того же сообщества присущи сходные формы восприятия и репрезентации информации, а это означает, что они имеют дело с близкими (не по содержанию, а по основным формам упорядочения) вариантами внутренней реальности. В этих условиях аргументы, которыми они будут склонны воспользоваться для изложения своих соображений, тоже будут достаточно близкими по структуре.

Но всегда ли мы можем сказать, что человек неразумен, что его аргументация неправильная, если она отклоняется от неких достаточно расплывчатых стандартов привычных способов аргументирования, к которым скорее всего были бы склонны прибегнуть и мы сами?[clxxvi]

В плане ответа на этот вопрос мне кажется очень привлекательной позиция основоположников теории нейролингвистического программирования Р.Бендлера и Дж.Гриндера[clxxvii], полагавших, что человек может быть максимально рационален в своих действиях, даже если окружающим они кажутся глупыми, непонятными или бессмысленными. Просто дело в том, что другие люди могут видеть иной набор вариантов поведения в проблемной ситуации, чем это доступно данному конкретному человеку. Он, в силу тех или иных причин (неосознаваемые установки, искажения личности, особенности ведущей репрезентативной системы), основывается на одном спектре значений, а окружающие — на другом. Но это не значит, что, совершая, с нашей точки зрения, нелепые поступки, человек не рационален. Это всего лишь означает, что в его внутренней реальности отсутствуют те варианты репрезентации ситуации, которые в принципе возможны и которые есть в нашей внутренней картине мира. Таким образом, его поступок, хотя и выглядит нелепо в глазах других людей, может быть рациональным, если судить о нем в соотнесенности с жизненным миром данного индивида. Более того, он может оказаться наилучшим выбором в той ситуации, которая доступна его внутреннему пониманию, внутреннему взору. Точнее было бы сказать, наилучшим из альтернатив, существующих в его внутренней картине мира.

То же, на мой взгляд, относится и к аргументированию. Не всегда, когда чьи-то аргументы кажутся нам глупыми, нелепыми или бессмысленными, они на самом деле таковы. Зачастую причина такого отклонения от наиболее вероятного (для представителей определенного сообщества) хода мысли и его изложения — в том, что внутренняя картина мира, внутренняя реальность, с которой имеет дело данный конкретный человек, такова, что именно такой ход мысли и такой способ его изложения и обоснования ощущается им как наиболее точно выражающий ситуацию. И причина этого — не в нелогичности, иррациональности или противоразумности субъекта, а в особенностях той внутренней реальности, в рамках которой он вынужден существовать.

Попытаюсь проиллюстрировать зависимость аргументации, которая может быть названа девиантной по отношению к нашему складу мышления, от особенностей восприятия, мышления, состояния сознания некоторого конкретного индивида.

Интересный пример девиантной аргументации — рассуждения женщины, перенесшей острую форму тяжелого заболевания (шизофрении), самостоятельно излечившейся, а потом увлекательно, с мягкой самоиронией изложившей то, что когда-то переживалось ею как реальность. В данном случае мы имеем дело не просто с особенностями восприятия, отличающими человека от большинства членов современного ему сообщества той же культуры, а с изменением состояния сознания, когда оно оказывается не способным выполнять интегрирующую функцию. В результате субличности, которые живут в психике любого человека, захватывают власть над личностью в целом. Их голоса становятся не просто слышными, но доминирующими. Сами эти персонажи обретают устойчивую внешность, а также специфические манеры и повадки, отличающие каждую данную субличность от всех других. Таким образом, расщепленному сознанию они представляются совершенно реальными, живыми персонажами из плоти и крови, со своими характерами и особым отношением к своей хозяйке — Барбаре О'Брайен, которую они между собой именуют “Вещью”.

Здесь надо отметить, что длительный период (полгода) ей удалось прожить, скрывая от окружающих свое безумие, колеся без всякой цели по стране, пересаживаясь с автобуса на автобус, лишь подчиняясь тем внутренним командам, которые давали ей ее голоса (в бреду Барбары — Операторы). И это при том, что она не могла дать ответа на простейшие вопросы: какой сейчас год, кто президент Соединенных Штатов и т.п. Иначе говоря, степень ее дезадаптации была достаточно велика. Тем не менее, ей благополучно удалось избежать лечения в психиатрической клинике, убедив врача в своей нормальности.

В целом можно сказать, что, несмотря на огромные внутренние страдания и неспособность здраво рассуждать (в нашем понимании), Барбара О'Брайен совершала многие полезные (а иногда и единственно верные в критических ситуациях) поступки, лишь руководствуясь теми подсказками (а иногда и приказами), которые давали ей ее Операторы.

Для нас же в данном случае интересно следующее: как возможно, что человек, в привычном смысле, не способный здраво рассуждать, тем не менее не только действовал с большой выгодой для себя, но и в отдельных случаях демонстрировал удивительно стройную аргументацию, хотя за секунду до критической ситуации и двух слов связать не мог?

Чтобы проанализировать эти вопросы, посмотрим, что бессознательное Барбары (в лице ее Операторов) говорит об особенностях мышления человека: “Внутри изображающего голову круга он нарисовал кружок поменьше, зазор составлял сантиметра два-три.

— Вот это и есть решетка[clxxviii]. Иногда она бывает и пошире, в зависимости от необходимых Вещи навыков. У тебя они соскоблили часть решетки по бокам. Как правило, с помощью навыков, большинство Вещей вполне справляются с повседневными делами, если Оператору нужно отлучиться. Знала бы ты, как на удивление мало думают Вещи. Большинство из них просто слепо выполняют программы, тщательно разработанные для них Операторами. Когда соскабливают решетку, Вещь замечает, что ей становится труднее думать. На самом деле мыслительные способности ни в коей мере не страдают. Просто Вещь привыкла больше полагаться на свои навыки, чем на разум… Вещью управляют ее навыки, а когда у нее остается только мыслительная способность, из нее может вить веревки даже самый слабенький Оператор. Самостоятельное мышление у Вещи весьма ограничено”[clxxix].

Как видим, весьма нелестное мнение о мыслительных возможностях человека, но вполне вероятно, достаточно верное. Что бессознательное Барбары в данном случае сообщает о мышлении и поведении человека? Во-первых, что большинство “Вещей” в своей жизни руководствуются навыками, составляющими “решетку мышления”, и слепо выполняют указания Операторов. Если учесть, что Операторы — это субличности, констеллированные в бессознательном, то получается, что люди очень мало думают самостоятельно, пользуясь возможностями сознания. Основная же часть их поведения направляется осколками их личностей, оказавшимися в бессознательном, и диктующими стратегии поведения, которые отвечают природе каждой данной субличности. Поэтому можно сказать, что люди очень несамостоятельны в принятии решений, хотя внешне кажется, что они свободны в выборе.

Во-вторых, если разрушить эти привычные стратегии поведения (“выскоблить решетку”), то человек, несмотря на полное сохранение мыслительных способностей, чувствует себя беспомощным, ему кажется, что стало труднее думать. Хотя на самом-то деле способность мышления не пострадала.

Похоже, так и происходит: любой кризис личностного роста, сопровождающийся разрушением навыков и пересмотром стереотипов, переживается как изменение мыслительных возможностей, хотя они-то как раз непосредственным объектом изменения не являются. Просто, очевидно, за мышление мы часто принимаем процесс, в котором сами играем довольно пассивную роль. Наиболее же активны те наши субличности, которые существуют в бессознательном и настойчиво подталкивают к желательному для них решению. Но поскольку мы не осознаем факт наличия этих субличностей (в их основе — вытесненные нами боли, обиды, проблемы, те способы реагирования и поведения, за которые мы были когда-то наказаны и т.п.), мы, естественно, не можем осознать и вынужденного характера принимаемых нами решений, полагая их свободными, принятыми по нашему собственному желанию и в результате наших собственных размышлений и оценок.

Это очень важный момент: то, что мы считаем нашим рассуждением и анализом, зачастую совсем другой процесс. Чтобы разобраться с этим получше, посмотрим, каковы были особенности рассуждений и принятия решений Барбарой в острый период и тогда, когда болезнь уже отступила, но сознание еще не включилось (Барбара называла его “иссохшим берегом”).

Анализируя рассказ Барбары о том, как она действовала, на каких основаниях принимала решения, можно сказать, что посылки умозаключений ею иногда вообще не осознавались. Вывода, как процесса нахождения решения, зачастую, тоже не было. Результирующее суждение нередко возникало как бы ниоткуда и “ни с чего”. Но поскольку результаты, которых ей удавалось добиваться, действуя на основе таких свернутых форм умозаключений, были весьма впечатляющими, вероятно, какой-то анализ ситуаций все же происходил. Что-то лежало в его основе. Что же? Иногда это была совершенно абсурдная аргументация, которую никогда бы не приняло сознание, будь оно по-прежнему хозяином положения. Например: “Ложись в постель и вызови врача, — посоветовала миссис Доррейн. — Да не мешкай. Эта долбежка — дело опасное[clxxx].

В телефонной книге я нашла номер первого попавшегося врача, вызвала его и забралась в постель. Доктор приехал быстро, обследовал меня и велел немедленно собираться в больницу.

— Я отвезу вас в своей машине.

— А что у меня с головой?

— С головой? — он как-то странно глянул на меня. — У вас воспаление легких”[clxxxi].

Итак, фактически, “Ложись в постель и немедленно вызови врача” — это и было то суждение, которое было принято сознанием Барбары и послужило основанием для ее последующих действий. Выводом из какого умозаключения оно явилось? Из того “обстоятельства”, что муж миссис Доррейн “выдолбил Барбаре голову на полсантиметра”, и информации самой миссис Доррейн, что “долбежка — дело опасное”.

Совершенно очевидно, что, будь Барбара в твердом уме, такое рассуждение никак не могло бы подвигнуть к принятию вывода “Лечь в постель и немедленно вызвать врача”.

Впоследствии сама она так описывает особенности отношения сознания и бессознательного: несмотря на утрату сознанием руководящей роли, оно не лишилось всех своих привилегий, и бессознательное может диктовать свою волю, только убеждая сознание поступить так, как ему выгодно. Хотя аргументация, как видим, может быть совершенно бредовой. Тем не менее вывод, который бессознательное убеждает сознание принять, очень полезен для Барбары и совершенно верен: ей действительно нужна срочная медицинская помощь и промедление опасно.

Итак, аргументация бредовая, вывод верный. Как такое возможно? Как отмечала Барбара, подсознание в безумии берет на себя роль режиссера, разыгрывающего пьесу по своему собственному сценарию. Сознанию в этом действе отведена роль пассивного наблюдателя, который сидит в зрительном зале и не имеет права покинуть место действия.

Иначе говоря, сознание, не справившееся с руководством, отстранено от управления. И отныне принятие решений в более явственной форме (можно сказать, в неприкрытой форме) осуществляется на основании подсказок бессознательного. Но миры бессознательного и сознания различаются. То, что возможно в мире бессознательного, с ужасом отвергло бы сознание. Сознание же проделывает с человеком такие вещи, которые пугают бессознательное.

Поскольку это разные миры, возможные положения вещей в них различаются. Иными оказываются и законы, действующие в них. Например, в мире бессознательного можно выдалбливать решетку навыков, делая из Вещи болвана[clxxxii], и при этом Вещь, хоть и чувствует, что болит голова, тем не менее вполне дееспособна (в том смысле, что не лежит под общим наркозом, а едет в автобусе по стране).

Т.е. миры бессознательного — это миры человеческой психики[clxxxiii]. Происходящее в них представлено человеку в той форме, которая делает это доступным его осознанию — в событиях, которые возможны в физическом мире, но сочетание которых в физическом мире невозможно[clxxxiv]. Для нормального сознания язык бессознательного — это язык символов. Для больного — это буквальный язык образов обыденной физической реальности. Например, если бы один человек пожаловался другому: “Целый день долбят голову, я совершенно измучился”, уверена, что первый понял бы его не буквально, а символически, — как образное выражение переживаемых ощущений. Больное же, ослабленное, сознание не возражает против совершенно буквального восприятия языка символов. И тогда образом больной головы становится злобный мистер Доррейн, который, пользуясь клещами и молотком, долбит голову жертвы, чтобы “разрушить клетки головного мозга, которыми Барбара мыслит”.

Фактически, посылки вывода о том, что необходимо лечь в постель и вызвать врача, таковы: “Я себя чувствую настолько плохо, что у меня от головной боли раскалывается голова” и “Такая головная боль свидетельствует о том, что у меня какие-то серьезные проблемы со здоровьем”. Поэтому “Необходимо лечь в постель и немедленно вызвать врача”. Но сознание Барбары отключено от происходящего, ею управляет бессознательное, а у него свои образы и свои выразительные возможности.

Еще один интересный пример. “Не мешкай, — приказал Проныра. — Достань скорее документы, удостоверяющие личность, и уничтожь их. На объяснения нет времени. Нам угрожает большая опасность.

Страховка, визитка. Я разорвала их на мелкие клочки, бросила в урну и стала ждать, что будет дальше. Вдруг пол автовокзала как-то странно поплыл мне навстречу”[clxxxv]. Барбара потеряла сознание и попала в больницу.

Что мы здесь видим? Она получает непосредственно приказ уничтожить все документы. На сей раз приказ ничем не аргументируется, но бессознательное все же находит нужным проинформировать сознание, что аргументации нет, т.к. ситуация экстраординарная, решение надо принимать немедленно. Что же на самом деле лежит в основе такого вывода? В книге многократно повторяется утверждение, что одной из своих главных удач Барбара считает то, что о ее болезни не узнали родные, друзья, коллеги по работе. Это позволило ей, выздоровев, без всяких объяснений вернуться в мир никогда не болевших.

Что произошло бы, если бы она не уничтожила документы до приступа? Ее доставили бы в больницу, установили, что она психически не вполне адекватна, по документам нашли бы ее родственников и поставили их в известность. А это, как мы помним, и было тем, чего Барбара боялась больше всего.

Как же в такой ситуации осуществляется вывод и принимается решение? Прежде всего, бессознательное заранее знает, что сейчас она упадет в обморок. Откуда такое знание — понятно. Это обычное телесное чувствование, которое чаще всего заглушается сознанием. Здесь оно ничем не заглушено. Далее, бессознательное быстро находит вариант оптимального поведения в такой сложной ситуации, который позволит и событиям произойти, и инкогнито соблюсти. Отсюда рекомендация-приказ: “Достань скорее документы, удостоверяющие твою личность, и уничтожь их”.

Как видим, в данном случае не используется никакой язык символов для убеждения сознания в необходимости принять некоторый вывод и на его основе предпринять действия. Посылки, фактически, таковы: “Сейчас случится обморок, и ты попадешь в больницу. По документам установят личность. Если ты не хочешь, чтобы установили твою личность, немедленно уничтожь документы”.

Это пример того, как в сознании вывод возникает как бы ниоткуда: ведь соответствующее указание Барбара получила, когда еще ничего не произошло, и из ее рассказа видно, что она не осознавала приближения приступа.

Еще один интересный вариант умозаключения и поведения в ситуации безумия. Итак, Барбара попала в больницу, на вопросы врача она ответить не смогла: ни кто она, ни какой идет год, ни кто является президентом страны. Далее произошло следующее: “Не умом, а глазами я осознала, что приблизившаяся ко мне медсестра держит в руках шприц.

— Не давайся, — прошипел Проныра. — Тебе угрожает страшная опасность.

Я стала возражать против укола. Медсестра посмотрела на меня ничего не выражающими глазами и вышла из палаты. Через минуту она возвратилась с другой медсестрой, мускулистой бабищей.

Я снова запротестовала. Глаза бабищи полыхнули лютым огнем. Это была такая нескрываемая ненависть, что ее никак нельзя было спутать с раздражением или возмущением.

Тут заработал мой язык. Как и глаза, он, казалось, действовал совершенно самостоятельно. Я слушала свою мягкую, спокойную и разумную речь. По состоянию здоровья, сообщила я, мне не рекомендовано принимать успокоительное. Мой лечащий врач неоднократно напоминал мне об этом. Если это успокоительное, то у меня может быть аллергический шок. Поэтому лучше посоветоваться с врачом, прежде чем делать укол.

Тупо посмотрев на меня, первая сестра пожала плечами. Поражение ее не раздосадовало. Зато бабища свирепо уставилась на меня, плотно сжав губы. Позволить уложить себя на ковер — ни за что. Первая сестра отступила. Бабища никак не могла оторвать от меня лютых глаз. Наконец ушла и она.

Зачем я все это наговорила, мелькнула у меня мысль. Насколько я помню, у меня никогда не было противопоказаний в отношении успокоительных лекарств”[clxxxvi].

Этот пример, мне кажется, интересен тем, что умозаключение, безусловно, наличествует. Барбара пришла, как минимум, к трем выводам: а) что ей хотят сделать укол именно в связи с тем, что она не смогла ответить ни на один из простых вопросов, т.е. каким-то образом относящийся к лечению душевнобольных; б) это опасно, потому что человек утрачивает волю и способность к сопротивлению; в) при наличии “бабищи” избежать укола можно, только заставив поверить в свою абсолютную адекватность и разумность.

Примечательно, что в данном случае посылки не представлены вообще ни в какой форме: ни в форме пусть и ложных (или бессмысленных в мире здоровых людей), но все-таки аргументов, ни в форме прямого приказа бессознательного. Здесь вроде бы вообще отсутствует какое-либо рассуждение: Барбара “понимает глазами, что ей хотят сделать укол, язык начинает работать “совершенно самостоятельно”. Т.е. здесь мы имеем какую-то удивительную разновидность, если так можно выразиться, “телесного осознания, телесной аргументации”.

Тем не менее очевидно, что упоминавшиеся выше выводы все-таки были сделаны. Об этом однозначно свидетельствует поведение Барбары. (Вспомним, что аргументировать нежелательность укола начинает человек, который только что не мог сказать, какой идет год, кто она и откуда.) Как такое возможно? И зачем нужно сознание с его явно сформулированными аргументами, если бессознательное так блистательно справляется даже со сложными конфликтными ситуациями?

Труднее всего, мне кажется, ответить на первый вопрос. Ведь если мыслительная деятельность дезорганизована, то как она могла восстановиться чуть ли не сразу? Варианты ответа: а) стресс привел к мгновенной мобилизации ресурсов сознания; б) сознание не было дезорганизовано, оно лишь было “отстранено” от руководства из-за продолжительной губительной для личности в целом стратегии поведения. Какой из них верен, я не знаю, может быть, оба, может быть, ни один. Понятно лишь, что с сознанием больного человека не все так просто и однозначно, как иногда кажется.

Какую роль играет сознание в процессе нахождения решения в ситуации, подобной вышеописанной? Вывод был осуществлен, решение, возможно, единственно верное, найдено. И при этом сознание в явной форме не участвовало в анализе складывающегося положения.

Что вообще делает сознание, кроме того, что позволяет собирать информацию, проверять выводы, явно формулировать посылки и заключения? Неужели мы и в самом деле настолько несамостоятельны в своей мыслительной деятельности, насколько это следует из высказываний “Операторов”?

Этот вопрос фактически означает: какова роль сознания в принятии решения? Оставим в стороне очевидные вещи: обеспечивает сохранение последовательности в рассуждении, дает возможность выявить скрытые шаги в умозаключении, позволяет проследить возможные следствия, оценить правильность вывода и т.п. Подумаем, зачем нужно озвучивать сознанием аргументы, которые подбрасывает бессознательное? Для того, чтобы управлять поведением человека? Этого не может быть, потому что множество вещей отлично направляются бессознательными решениями. (Взять хотя бы случай Барбары, когда ее язык “самостоятельно” отстаивает ее право на отношение, как к нормальному, здоровому человеку.) Для того, чтобы упорядочить аргументацию? А зачем это нужно, если и без упорядочения и вообще без информирования сознания человек может действовать более эффективно, чем с включенным сознанием? Скорее всего и это не причина.

Я вижу здесь такой вариант ответа: для сохранения психического здоровья. Нынешний уровень организации человека и всего мира людей в целом таков, что он ориентирован на мир сознания. Вся наша культура, наш язык, мышление, даже чувствование адаптированы к миру, где доминантным является сознание. В этом мире возможны только такие положения вещей, которые допускаются сознанием, только такие цепочки событий, которые готово принять сознание, только такие способы рассуждения, с которыми соглашается сознание.

Когда в ситуации болезни сознание умолкает (или, по крайней мере, его голос сильно ослабевает), и руководство на себя берет бессознательное, оно продолжает действовать в интересах человека, хотя, на первый взгляд, это не всегда выглядит так. Возможно, бессознательное знает, что человека опасно полностью убирать из мира сознания. Тогда он уже туда никогда не вернется. Поэтому, хотя бессознательное и берет на себя труд анализа ситуации и выработки оптимальных решений, тем не менее оно предпочитает знакомить сознание человека с результатами своей деятельности, чтобы сохранить возможность будущего возвращения в мир здоровых, построенный именно на ведущей роли сознания. Как мы видели, бессознательное прибегло к диктату только в ситуации крайней опасности. В других случаях оно предпочитало либо информировать сознание, либо даже убеждать его доступными бессознательному средствами.

Обратим внимание еще на одно обстоятельство: предпринимаемые Барбарой на основе советов бессознательного шаги вели к положительным для нее результатам. Конечно, так бывает далеко не всегда, но важно, что так бывает хотя бы иногда. Т.е. важно, что возможно, что сознание отключено, а поведение человека, направляемого бессознательным, в сложнейших, конфликтных ситуациях оказывается чрезвычайно эффективным. Ведь именно это обстоятельство служит основанием для того, чтобы задаться вопросом о том, зачем нужно сознательное озвучивание аргументов.

Итак, возможно, что бессознательное стремится минимизировать отрыв больного человека от мира здоровых людей, который целиком ориентирован на сознание (по крайней мере, в западной культуре).

Давайте задумаемся над тем, что из всего того, что Барбара рассказывает о себе, о своих действиях в период болезни, свидетельствует о ее безумии (разумеется, кроме марсиан, Операторов, ее неспособности отвечать на простейшие вопросы и предпринимать простейшие действия). Иначе говоря, что в поведении Барбары, принимавшей решения по подсказкам бессознательного, было безумным? Как ни смешно, ее безоговорочное доверие голосам бессознательного. Потому что сами-то ее действия были для нее достаточно успешными: сумасшедшая, она колесила по стране полгода без того, чтобы ее кто-то заподозрил в безумии; смогла выйти из психиатрической клиники, избежав лечения; выздоровела. Для человека европейской культуры именно склонность слепо доверять подсказкам бессознательного без их осмысления на уровне сознания кажется наиболее странной.

Иначе говоря, в практике аргументации Барбары в период болезни примечательным является то обстоятельство, что она готова принять выводы бессознательного даже в том случае, если они основаны на ложных, бессмысленных или нелепых посылках, и даже в том случае, если они не подкрепляются вообще никакими осознаваемыми аргументами. (Причем последующее развитие событий показывает, что предлагавшиеся бессознательным решения были верными.) Т.е. получается, что сознание в практике аргументации больного человека играет какую-то не вполне понятную роль определенного избыточного механизма, бездействие которого достаточно эффективно компенсируется активностью бессознательного.

Особенно интересный пример такого необычного взаимодействия больного человека со своим бессознательным мы обнаруживаем, когда встречаем в повествовании Барбары персонаж по имени Нечто. Нечто появляется в тот момент, когда измученное сознание полностью умолкает, превращаясь в “иссохший берег”, голоса отдельных субличностей тоже стихают, и Барбара оказывается предоставленной самой себе. Вот в этот момент руководство ее жизнью берет на себя новый персонаж, именуемый ею “Нечто”. Его активность продолжается около трех месяцев. И когда оживает сознание, этот голос умолкает навсегда.

Вот как оценивает Нечто аналитик Барбары: “В Нечто нет ничего ненормального, это просто крайне выраженная и достаточно распространенная форма предчувствия, и мне (Барбаре, а не ее аналитику — И.Б.) встречалось подобное явление, но в более слабой форме. Подсознание всегда отвечало за мыслительный процесс, только до болезни делало это в скрытой форме, а сейчас открыто. Нечто обдумывает вставшую передо мной проблему, принимает решение и вместо того, чтобы послать в мозг мысль, посылает настойчивые импульсы предпринять необходимое действие. Если бы я полностью выздоровела, то назвала бы Нечто наитием”[clxxxvii].

Идея наитий особенно заинтересовала Барбару: “До болезни я ничего такого за собой не замечала, а вот в те три месяца, что последовали за спонтанным исцелением, наития сыграли важную роль в моей жизни. Если бы не они, я, наверное, превратилась бы в душевную развалину. При моем осторожном характере, прежде чем действовать, я всегда должна осмыслить, чем мотивирован поступок, и всегда предпочитаю трезвый сознательный расчет неизвестно откуда взявшемуся наитию, которое еще неизвестно куда меня заведет. Таких людей, как я, много, и их иногда озаряет. Зачем подсознанию “метать бисер перед свиньями”? Все равно не поймут. Всю свою жизнь я полагала, что мыслю. Возможно, потому что, работая с таким характером, моему подсознанию приходилось искать более хитроумные подходы, вот оно и посылало свои мысли и откровения в виде ласковых волн, пока убаюканное сознание не уловит их смысл, ни на йоту не сомневаясь в собственном авторстве. В те три месяца подсознание работало по обычной схеме, только это стало заметно потому, что мое состояние было необычным”[clxxxviii].

Что же делало это Нечто?

“На следующий день, когда я шла из кухни в спальню, Нечто опять наслало на меня озарение, и я почувствовала, что сейчас в дверь постучит горничная и попросит разрешения войти. В изумлении я приросла к полу. Прошло минуты две, и в холле послышались шаги, затем раздался стук в дверь, и горничная попросила разрешения войти.

С нарастающим беспокойством я все больше убеждалась в том, что заранее знаю, когда появится из-за угла знакомый человек и что произнесет. Это смущало меня, раскачивало якорь моего спокойствия. Когда Нечто стало подбивать меня на поездку в Лас-Вегас, я поддалась неохотно. С опаской, но в какой-то надежде избавиться от этого назойливого Нечто, через неделю я все же прибыла в Лас-Вегас. Зажав в кулаке пять долларов, я бродила по игорным заведениям, опасаясь проиграть их. Внезапно Нечто остановило меня у одного стола с рулеткой и стало настойчиво называть номер. Я поставила доллар и выиграла. Не в силах оторвать ноги от пола, я ждала, пока не подоспела новая подсказка. Снова выигрыш. Шесть раз я делала ставку и шесть раз выиграла. Когда Нечто перестало подсказывать номера, я прекратила игру и вернулась домой с полной сумкой денег.

У этого Нечто необыкновенные таланты. Деньги были как нельзя кстати[clxxxix], я была благодарна моему Нечто, но мой якорь едва держался. Также нежданно Нечто… прекратило чудеса”[cxc].

Рассказанное Барбарой напоминает информацию о возможности предзнания будущих событий, которая появляется у левшей при некоторых патологиях мозга, а также сведения об особенностях восприятия представителей традиционных культур (например, бушменов), способных заранее знать о наступлении некоторых событий, которые (в соответствии с современной картиной мира) еще не произошли. Бушмены воспринимают такую свою способность совершенно спокойно: их предки так жили, и они так живут. Это нормально, в этом нет ничего особенного.

Совсем иное отношение у представителей европейской культуры. Так, известные исследовательницы феномена левшества, в том числе мозговых патологий левшей, Т.А.Доброхотова и Н.Н.Брагина, хотя и знают о существовании подобного феномена не из рассказов других, а из собственной практики, тем не менее сообщают о феномене предзнания, демонстрируемого левшами, с большой осторожностью[cxci]. Чувствуется, что они не хотят быть обвиненными в том, что протаскивают паранормальные феномены в научное исследование. Заслуживает высочайшей благодарности то, что они открыто сообщают об этих необычных для современной картины мира явлениях.

В рассказе Барбары О'Брайен обращает на себя внимание настороженность, с которой она повествует об особенностях поведения Нечто. В ситуации, когда ее сознание бездействовало, у нее просто не было другого выхода, кроме подчинения этому голосу (хотя для нее такое доверие к неаргументированным подсказкам и не типично в нормальном состоянии). Но, записывая свою историю в здравом уме, она сообщает, что Нечто пугало ее гораздо больше, чем голоса, потому что про них хотя бы можно было сказать, что они такое — проявление ее безумия. А вот что такое Нечто? Как может происходить то, что в принципе невозможно? Но ведь происход



2015-11-07 946 Обсуждений (0)
Девиантные формы аргументации 0.00 из 5.00 0 оценок









Обсуждение в статье: Девиантные формы аргументации

Обсуждений еще не было, будьте первым... ↓↓↓

Отправить сообщение

Популярное:
Как выбрать специалиста по управлению гостиницей: Понятно, что управление гостиницей невозможно без специальных знаний. Соответственно, важна квалификация...
Почему люди поддаются рекламе?: Только не надо искать ответы в качестве или количестве рекламы...
Почему двоичная система счисления так распространена?: Каждая цифра должна быть как-то представлена на физическом носителе...



©2015-2020 megaobuchalka.ru Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. (946)

Почему 1285321 студент выбрали МегаОбучалку...

Система поиска информации

Мобильная версия сайта

Удобная навигация

Нет шокирующей рекламы



(0.014 сек.)