Амбивалентность движущих сил развития

Понятие амбивалентности. Эйген Блейлер ( 1857—1939, Швейцария), один из наиболее влиятельных психиатров XX века, выдвинул концепцию амбивалентности как сосуществования взаимно исключающих противоречий в душах людей.

Амбивалентность — фундаментальное понятие, которое используется при анализе и здоровой, и больной души. Амбивалентность свойственна и личности, и группам людей, и большим их массам.

Амбивалентность человеческой натуры есть закон одновременности противоположных влечений, чувств, мотивов поступков, ценностей, отношений.

"Амбивалентный" — значит "раздвоенный" (о чувстве и т.п.), "двойственный" (об отношении и т.д.). Например, человек хочет выучить новый язык, новую знаковую систему и одновременно ему лень это сделать ("не хватает времени").

Амбивалентность связана с центральными оппозициями бытия. Среди них — знание и неведение, правда и ложь, мудрость и глупость. Добро и зло, сила и слабость, красота и уродство. Безопасность и страх, вера и безверие, надежда и отчаяние и т.п.

Амбивалентность проявляется в двойственности переживаний, когда один и тот же объект вызывает у человека одновременно противоположные чувства. Например, любви и раздражения, радости и страдания.

Двойствен характер чувств, интересов и страстей. Мы видим их игру и последствия их неразумия, которое примешивается даже к благим намерениям, к правильным целям.

Одно из чувств иногда подвергается вытеснению и маскируется другим.

Обозначим основные противоречия (антиномии) души, в которых особенно ярко проявляется амбивалентность человека.

Амбивалентность удовольствия и страдания. Страдания и удовольствия могут переходить друг в друга. Каждый тип ощущений, включая страдания, может быть приятным.

Возьмите для примера удовольствия аскетической жизни. Есть множество людей, получающих огромное блаженство благодаря сознательному отказу от удовольствий, как и вообще — от мира. Они даже умерщвляют плоть и освящают свой дух непосредственным причинением себе боли.

И, напротив, удовольствие может вызывать раздражение и даже болезненные ощущения. Особенно в случае пресыщения наслаждениями. Кроме того, невозможны по природе вещей постоянство и непрерывность блаженств. Получение удовольствия часто обременяется трудной проблемой его удержания.

Именно поэтому золотая молодежь нередко проклинает судьбу и ненавидит людей потому, что она всего лишь богата, здорова, красива, знатна и пользуется всеми мыслимыми привилегиями.

Потребность в наказании — внутренняя потребность, лежащая в основе поведения очень многих людей. Они стремятся к наказанию и унижению, находя в этих ситуациях компенсацию и разрядку мучающего их чувства вины.

Отсюда — самоупреки, терзания себя, побуждения к самонаказанию. Именно в страдании они находят удовлетворение.

Более того, человек подчас одновременно хочет жить и не хочет жить. Воля к жизни часто дублируется, в различных пропорциях, волей к разрушению себя и других. Только последним можно целиком объяснить те зависимости, от алкоголизма до наркомании, что ведут человека к гибели, — и он отчетливо это сознает.

Об этой странности человеческой природы мы читаем у такого ее знатока, как А.С. Пушкин:

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъяренном океане,

Средь грозных волн и бурной тьмы

И в аравийском урагане,

И в дуновении Чумы.

 

Всё, всё, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья —

Бессмертья, может быть, залог!

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог.

Это ощущение счастья от грозящей гибели на фоне сильного волнения, это подсознательное влечение к смерти как залогу бессмертия другой поэт (В.С. Высоцкий) выразил так: "Чую с гибельным восторгом — погибаю, погибаю".

Если бы не было амбивалентности человеческой природы, не было бы гибельного восторга. Было бы невозможно объяснить явление наемничества, когда человек выбирает любой сколько-нибудь приличный предлог для того, чтобы радостно торговать своей и чужой смертью.

Упование на благо бессмертия, необъяснимость и отторжение небытия дает идею радостного самоуничтожения, самоотрицания.

Человек хочет жить, но напрасно было бы надеяться, будто это желание определит все его поступки. Подчас он хочет также стать ничем, хочет непоправимого — и смерти ради самой смерти. Бывает так, что преступники жаждут не только преступления, но и сопутствующего ему несчастья, особенно несчастья безмерного.

Самоубийство нередко совершается в форме убийства. Разрушителю подчас ненавистна жизнь как таковая. Смерть за убийство подстрекает некоторых людей к убийствам.

Стоит родиться и окрепнуть этому странному желанию, как перспектива смертной казни не только не остановит преступника, но и еще сильнее затмит его разум. Иногда убивают, чтобы умереть.

Кроме того, смертельный риск нередко привлекает в банды, в террористические группы молодых людей, умственно и нравственно не развитых, жаждущих "романтики".

Существуют и полные извращения в сфере удовольствия и страдания: садизм и мазохизм; удовольствие от зла, от нравственного безразличия и отсутствия совести.

Бремя свободы.Люди хотят облегчения тяжести выбора между добром и злом и самым противоречивым образом желают свободы выбора.

Жизнь — это, прежде всего, то, чем мы можем стать, т.е. возможная, потенциальная жизнь. В то же время она — выбор между возможностями, т.е. решение в пользу того, что 2 мы выбираем и осуществляем на деле.

Нам дано на выбор несколько траекторий и способов жизни. Мы вынуждены выбирать одну из них. Человек поставлен перед необходимостью выбора, ке?м и чем стать в этом мире.

Неверно, будто в жизни "все решают обстоятельства". Наоборот, обстоятельства — это дилемма, каждый раз новая, которую мы должны решать. И решает ее наш выбор, нуждающийся в свободе.

Но свобода имеет свои границы и свой диапазон. Наука показала человеку: то, что считалось им свободой, было часто незнанием причин, которым он покоряется. В системе необходимостей, которые им руководят, границы и диапазон его свободы строго определены.

Чем воспитаннее человек, тем крепче границы его своеволия.

Самомнение и недоверие к себе. Большинство людей стремится к активности. Но человек одновременно и хочет напряжения, и страшится его, и устает от него.

Человек хочет быть самостоятельным, но часто боится этого, не верит в себя, и воспитание подчас заглушает в нем эту хорошую сторону амбивалентности.

Рано проявляется этот вид амбивалентности в растущем человеке. Весьма быстро ребенок дорастает до фразы "я сам". И одновременно сердится, когда не получается, ну, не завязывается шнурок. Какой сполох ярости!

В то же время — "все-таки я сам", и так важно поддержать эту тягу к независимости от других и поощрить самый импульс. Полностью узел не завязался, но воспитатель одобряет саму попытку. Пальчики еще не слушаются, но они будут слушаться, если не заглушить стремления к самостоятельности. "Ах, оставь, тебя не дождешься, когда ты завяжешь шнурок, я сама тебе завяжу", — говорит нетерпеливый воспитатель, не понимая, что легко можно погасить это тяготение.

Думать трудно. Думать страшно: а вдруг ошибешься. Мы, конечно, знаем, что мы умные, но при этом допускаем возможность промаха.

Мы, конечно, знаем, что мы лучше и праведнее всех, но при этом нам боязно нести ответственность за собственные решения.

Подчинение другим отвечает тайной потребности людей в лени.

Личность и свобода.Человеческая природа одновременно жаждет свободы и руководства, норовит быть автономной и одновременно увильнуть от ответственности.

Свободолюбие, один из полюсов этой амбивалентной диады, в подростковый период может принимать крайне гипертрофированные формы. Попробуйте-ка подростку насильно набросить на шею шарф. Попробуйте-ка подростку навязать ваши вкусы и взгляды. Попробуйте-ка подростку указывать, что 2 и ка 2 к ему делать. Ведь он уже взрослый человек.

И при этом втайне подросток жаждет руководства. Он ждет и алчет "идеала", и если его идеал носит кепку набекрень, то и он обязательно будет носить ее набекрень. Потому что он хочет быть ведомым.

Человек любого возраста одновременно желает властвовать и подчиняться в одно и то же время.

Так, многие женщины хотели бы выйти замуж для того, чтобы, во-первых, быть за каменной стеной, а во-вторых, водить мужа на длинном поводке. Они желают быть ведомыми и ведущими. Разом хотят подчиняться и повелевать. В одну и ту же секунду хотят главенствовать в любви и при этом быть счастливыми.

Самомнение говорит человеку, что он господин над своей судьбой и кузнец своего счастья. Оказывается, это очень трудно, накладно и даже опасно.

Отсюда — идея свободы внутри прутьев — в неволе. Да, я живу в клетке, но зато меня кормят. И ничего особенного не требуют — свободно прогуливайся себе по клетке.

Свобода предполагает ответственность и усилия. Поэтому она пугает. Но свободы тоже хочется.

И вот идет непрерывная борьба, стремление к независимости, к самостоятельности, к отдельности, уникальности, единичности, с одной стороны. С другой — влечение к стадности, повторяемости, накатанной жизни, к ее инерционности, которая позволяет не задумываться над всем на свете, каждую минуту.

Влечение к власти и подчинению. Оно выступает как имманентное начало массового сознания. Это стремление сделать рывок из возможности в действительность. Это — осуществление влечения к самосохранению, которое возможно лишь благодаря неустанному возрастанию.

Во всяком волении присутствует дуализм "повеления и повиновения". Воля не сводится к простому, спонтанному хотению, к инстинкту желания. Рядом с модусом "мы хотим" находятся модусы "мы можем" и "мы должны". Это единство задается как раз влечением к власти.

Власть есть первичное единство в мире, своего рода "монада" жизненного потока. Влечение к власти не может быть понято и сведено лишь к внешнему господству. Оно включает в себя и умение властвовать собой.

Ведь мы можем не хотеть — укрощать желания. Мы можем также отказаться от "должен" ("праздник непослушания"). Но мы не можем желать немощи, бессилия. В этом смысле влечение к власти выступает реализацией влечения к жизни.

Человеку гораздо легче и проще быть руководимым, чем самостоятельным. Быть управляемым приятно еще и потому, что в исполнение команд вовлекается и некоторая толика творчества. Ведь всякая репродукция предполагает элемент творчества. И думать особенно мучительно и напряженно, ответственно не нужно, и в какой-то мере удовлетворено стремление к самовыражению, к самореализации, к самоутверждению.

Свобода и подчинение в обществе.Во все времена и у всех народов в людях постоянно уживаются рядом два враждующих между собой чувства. Они испытывают необходимость в том, чтобы ими руководили, и одновременно желают оставаться свободными.

Когда свобода функционирует в общественной системе ценностей, она играет большую роль в самочувствии людей.

Свобода обладает свойством постепенно превращаться в потребность и в условие развития остальных сфер жизнедеятельности. Тогда она становится ценностью с резко возросшим воздействием.

Одновременно есть множество людей, носящих в себе не только иные, но даже противоположные ценности.

Не в состоянии побороть ни одного из этих противоречивых побуждений, люди пытаются удовлетворить их оба сразу. Находясь под опекой, они успокаивают себя тем, что своих опекунов они или избрали сами, или в основном их одобряют и ценят. Личность ведущего для ведомых важна в значительно большей степени, чем необходимость послушания.

Нередко люди оставляют за собой возможность быть свободными в мыслях. Этой свободой мечтаний и скрытых негативных оценок они компенсируют свою реальную зависимость.

Между господином и рабом внутри одного и того же человека, между рабами и господами в обществе устанавливается сговор, устойчивое динамическое равновесие. И оно устраивает обе стороны.

Господин полностью почти зависит от своих рабов, и ему эта зависимость нравится. А рабы довольны тем, что господин за них отвечает, борется за себя и за них с другими господами, заботится о них, наставляет на путь истинный. И они склонны им гордиться.

Угнетаемые аффективно привязаны к угнетателям, видят в своих господах, вопреки всей враждебности, воплощение собственных идеалов. Не сложись между ними таких, в сущности, взаимно удовлетворяющих отношений, оставалось бы непонятным, почему столь многие общества, основанные на неволе масс, продержались столь долгое время.

Руссо прав: "Рабы теряют все в своих оковах, вплоть до желания освободиться от этих оков".

Кажется, что люди жадно добиваются свободы. В действительности же они ее отталкивают и требуют от государства, чтобы оно ковало для них цепи. От него требуют все большей регламентации и покровительства, которые придают жизни качество жесткой формальности.

Молодежь отказывается от профессий, требующих понимания, инициативы, энергии, личных усилий и воли; малейшая ответственность ее пугает. Ограниченная сфера функций, за которые получается жалованье от государства, ее вполне удовлетворяет.

Что значит быть ведомыми? Это значит жить, как все, быть, как все. "Как у людей".

Но одновременно люди желают не быть, как все. Это — стремление к своеобразию, оригинальности.

Страх и благоговение. В отношении к встрече со священным имеется амбивалентность. Эта встреча одновременно отталкивает и привлекает, устрашает и прельщает. Идея священного вызывает и ужас, и экзальтацию. Она связана с полным растворением себя в божестве и вместе с тем — с обретением себя в нем же.

Без осознания своего ничтожества нет и ощущения бессмертия. "Я — раб, я — царь, я — червь, я — Бог" (Г.Р. Державин).

Грандиозные и смутные образы вызывают у людей благоговейную дрожь. Они стоят за верованиями, надеждами и страхами, которые наполняют собой жизнь.

Амбивалентные эмоции страха и благоговения уживаются, борясь одно с другим и помогая друг другу, как в религиозном сознании, так и в отношениях людей к властителям.

Ужас казни, чудовищных наказаний, адских мучений производит настроение зависимости, ведя к действию, которое нацелено на умиротворение высших сил. Благоговение перед ними часто вдохновлено страхом кары и надеждой на награду.

Неудивительно, что отношение человечества к убийствам амбивалентно: оно отвергает их и в то же время тяготеет к ним. Общество осуждает убийство и постоянно прибегает к нему для разрешения политических, национальных, религиозных, идеологических, интимных проблем.

Желание и нежелание любви и добра. Амбивалентность любви сродни двойственности удовольствия и неудовольствия. В любви могут соседствовать милосердие и жестокость, гордость и смирение, кротость и бесстыдство, воля и безволие.

Человек одновременно хочет любить и одновременно не хочет любить.

Отчего это я обязан любить этого человека? Я хочу любить, но хочу быть и свободным от любви. Я люблю, но и ненавижу за то, что не могу не любить.

Любовь и страх, любовь и обида, симпатия и враждебность — чувства, которые пациенты-невротики питают к своим терапевтам, возлюбленные — друг к другу.

"Чем выше любовь, тем сильнее боль" (Мехтильда Магдебургская, XIII в.). Любящий боится потерять свою свободу из-за своей любви.

Нежность и враждебность вместе испытывают и проявляют дети к родителям, учителям, всем, от кого они зависят и кто им что-либо запрещает.

Мелани Кляйн (1882—1960), британский психоаналитик, отмечала амбивалентность чувств ребенка к своим родителям (воспитателям). Злясь и разражаясь, ребенок желает нанести вред тем, кого любит. И одновременно он опасается вреда, которого желает для объектов своей любви.

Отсюда — многообразные внутренние конфликты ребенка.

Судьбу амбивалентных чувств ребенка в жизни взрослого человека Кляйн проследила в книге "Зависть и благодарность" (1957).

Люди хотят добра и делают добро, но в то же время способны радоваться человеческому несчастью. Альтруизм и эгоизм могут сочетаться в одном человеке.

Оппозиция добра и зла амбивалентна. Оба члена оппозиции легко переходят друг в друга, оставаясь относительно независимыми.

Амбивалентно отношение общества к злу, например к пьянству. Пьянство осуждают, оно вызывает и жалость, и отвращение.

Человек — самое опасное животное на земле, если в нем побеждает худший из полюсов, составляющих его амбивалентность. Задача воспитания — помочь победе лучшего .

Амбивалентность потребностей. Потребности человека, как правило, весьма противоречивы и отличаются противоположной направленностью.

Так, людям свойственно колебаться между удовлетворением потребностей и достижением свободы от потребностей. Отсюда — разнообразные учения о нирване, автаркии, отказе от каких-либо потребностей.

В любом и каждом волевом усилии, необходимом для удовлетворения потребности, человек противостоит власти импульсивных желаний. Для волевого акта характерно не переживание "я хочу", а настроение "через не хочу" — преодоления нежелания (ср. поговорку "на всякое хотенье есть терпенье").

Материальные потребности в благосостоянии, обеспеченности иногда соседствуют с мотивами аскетизма — отказа от пользования привилегиями в условиях общественного неравенства.

Человек одновременно желает постоянного (инвариантного) в своей жизни, консервативного, и разнообразного, нового, необычного. Накапливается однообразие — возникает потребность в многообразности бытия. И наоборот.

В душе многих людей идет борьба между стремлением к созерцанию и потребностью в действии. Между умеренностью и излишествами.

Когда у индивида есть несколько противоречащих друг другу стремлений, возникает субъективный конфликт — борьба мотивов.

Борьба мотивов. Поведение человека включает в себя принятие решения, часто сопровождающееся борьбой мотивов (акт выбора).

Борьба мотивов особенно сложна в ситуации риска. Риск ставит под угрозу удовлетворение какой-либо достаточно важной потребности. Ситуация риска основана на выборе поведения, грозящего неудачей, или поведения, предполагающего сохранение достигнутого. При этом нередко побеждает мотив бескорыстного риска, который воспринимается как самостоятельная ценность.