ПОРАЗМЫШЛЯЕМ О ПРОЧИТАННОМ

Г С Меркин

Литература. 5 класс

 

Литература. 5 класс – 2

 

FineReader 11

«Литература. 5 класс»: ООО «ТИД «Русское слово -у РС»; Москва; 2010

ISBN 978-5-9932-0449-9

Аннотация

 

Учебник «Литература. 5 класс» соответствует программе по литературе для 5—11 классов (авторы-составители Г.С. Меркин, С.А. Зинин, В.А. Чалмаев), допущенной Министерством образования и науки РФ. Он знакомит школьников с фольклором, произведениями русской и зарубежной литературы от древности до XX пека включительно, содержит хрестоматийные тексты.

Учебник соответствует Федеральному компоненту государственного стандарта общего образования.

 

Из русской литературы XX века

 

Успехи, достигнутые русской литературой в XIX, золотом, веке, были приумножены писателями XX столетия: Буниным, Куприным, Горьким; в поэзии заблистали имена Блока, Есенина, Твардовского... Громадный вклад в литературу внесли наши современники.

В эту часть учебника вошли произведения русских прозаиков и поэтов XX века. Их стиль повествования уже ближе к современному, но темы, которые они затрагивают, традиционны для русской литературы.

Особого внимания заслуживает раздел «Родная природа в произведениях писателей XX века», в котором представлены поэзия и проза, воспевающие красоту русской природы и вызывающие в читателе чувство гордости за неё, ответственности за её будущее.

ИВАН

АЛЕКСЕЕВИЧ

БУНИН

1870-1953

 

«Я родился 10 октября 1870 года. Отца моего звали Алексеем Николаевичем, мать — Людмилой Александровной... О начале нашем в «Гербовнике дворянских родов» сказано, между прочим, следующее: «Род Буниных происходит от Симеона Бунковского, мужа знатного, выехавшего в XV в. из Польши к великому князю Василию Васильевичу. Правнук его Александр Лаврентьев сын Бунин служил по Владимиру и убит под Казанью. Стольник Козьма Лаврентьев Бунин жалован за службу и храбрость на поместья грамотой. Равным образом и другие многие Бунины служили воеводами и в иных чинах владели деревнями. Все сие доказывается бумагами Воронежского дворянского депутатского собрания о внесении рода Буниных в родословную книгу в VI часть, в число древнего дворянства...»

Бунин гордился своим родом. О себе он писал: «Лет с семи началась для меня жизнь, тесно связанная в моих воспоминаниях с полем, с мужицкими избами...

В апреле 1887 года я отправил в петербургский еженедельный журнал «Родина» стихотворение, которое появилось в одном из майских номеров. Утра, когда я шёл с этим номером с почты в Озерках, рвал по лесам росистые ландыши и поминутно перечитывал своё произведение, никогда не забуду. Писал и читал я в то лето особенно много, а чтобы ничто не мешало мне в этом и с целью «наблюдения таинственной ночной жизни», месяца на два прекратил ночной сон, спал только днём».

 

Герб рода Буниных

 

 

В ЕЛЕЦКОМ КРАЕ

 

В Ельце Иван Бунин учился около четырёх с половиной лет — до середины зимы 1886 года, после чего он снова жил в деревне, но не в Бутырках, а в Озерках — в старосветской усадьбе, доставшейся матери по наследству от бабушки Чубаровой, умершей в мае 1881 года. Озерки (в «Жизни Арсеньева» — Батурино) — зажиточная деревня, где были пруд, сады...

Жизнь Бунина в Озерках мало чем отличалась, по-видимому, от его жизни в Бутырках, где он дружил с крестьянскими ребятами, бывал с ними в ночном, рассказывал им сказки. Позже, в «Автобиографических заметках», он вспоминал: «От дворовых и матери я в ту пору много наслушался песен, сказок, преданий, слышал, между прочим, «Аленький цветочек», «О трёх старцах», то, что потом читал у Аксакова, у Толстого. Им же я обязан и первыми познаниями в народном и старинном языке».

 

 

Елец. Улица Шевченко (бывшая Введенская)

 

«По вечерам он уходил на часок в очередную избу на посиделки, — пишет В.Н. Муромцева-Бунина, — куда вносил оживление своими шутками, а иногда и рассказами. Ходил и «на улицу», где «страдали», плясали, и он сам иногда придумывал «страдательные» или плясовые, которые вызывали смех и одобрение».

С удовольствием слушал молодой поэт старинные песни, исполнявшиеся на посиделках. Несколько отрывков он записал...

По А. К. Бабореко

 

 

Дом, в котором жил И. Бунин в 1883-1885 гг. Ныне Литературно-мемориальный музей И.А. Бунина (Елец, ул. Горького, д. 1 б)

 

 

Вопросы и задания

 

1. Как характеризует И.А. Бунина знание им своих предков и отношение к ним?

Что знаете вы о своих предках? До какого колена(поколения)?

2. Что формировало будущего писателя?

 

 

Густой зелёный ельник у дороги,

Глубокие пушистые снега.

В них шёл олень, могучий, тонконогий,

К спине откинув тяжкие рога.

 

Вот след его. Здесь натоптал тропинок,

Здесь ёлку гнул и белым зубом скрёб —

И много хвойных крестиков, остинок

Осыпалось с макушки на сугроб.

 

Вот снова след, размеренный и редкий,

И вдруг — прыжок! И далеко в лугу

Теряется собачий гон — и ветки,

Обитые рогами на бегу...

 

О, как легко он уходил долиной!

Как бешено, в избытке свежих сил,

В стремительности радостно-звериной,

Он красоту от смерти уносил!

 

1905

 

 

ПОРАЗМЫШЛЯЕМ О ПРОЧИТАННОМ

 

Мы уже неоднократно употребляли слово «тема». Тема — это то, о чём произведение. Как определить тему стихотворения? Самый правильный способ — по имени существительному.

Выпишем из стихотворения все существительные; распределим их по смысловым группам, к которым они относятся.

Природа (лес, поле, луг): ельник, дорога, снега, тропинка, ёлка, крестики, остинки, макушка, сугроб, луг, ветка, долина — 12 слов, 12 словоупотреблений (то есть употреблений этих слов).

Природа (олень): олень, спина, след (2 раза), зуб, рога (2 раза), прыжок, бег, избыток, сила, стремительность —

10 слов, 12 словоупотреблений.

Природа (собаки): гон — 1 слово, 1 словоупотребление.

Прочее: красота, смерть — 2 слова, 2 словоупотребления.

Теперь рассмотрим словарик и сделаем удивительные выводы.

Первый: стихотворение Бунина о природе: из 27 словоупотреблений существительных к миру природы относится 24: из них по 12 (поровну!) — к миру природы вообще (лес, поле, луг) и к его обитателю, главному образу стихотворения — оленю.

Второй: и образ природы, и образ оленя, как его части, проработаны подробно, в деталях. В «лесу» — это не только ельник , но и остинки, крестики, снега, сугроб, макушки (ёлок), ветки. Образ оленя тоже выписан ярко: мы видим его бег, (могучие) рога, стремительность, силу, здесь очень интересно слово «избыток»: избыток сил.

Итак, олень в лесу — основная тема. Причём олень молодой, царственно красивый, сильный. Природа дана поэтом так, чтобы подчеркнуть эту изысканность и величие. Бунин очень скуп на употребление глаголов. Большинство из них относятся к движениям оленя: шёл (1-я строфа); натоптал, гнул, скрёб (2-я); уходил, уносил (4-я). К образу леса относится глагол осыпалось и к собачьему гону — теряется (след собак).

Что же из этого следует? Первая строфа задаёт тему: природа (лес) и его замечательный обитатель — олень. Тема раскрывается не в движении, напряжении, а в покое. Воспроизводится состояние природы, поэтому главное внимание уделяется частям речи, которые передают признаки предметов и явлений: густой, зелёный, глубокий, пушистый, могучий, тонконогий, тяжкие.

Кстати, определите, какие из этих прилагательных — простые определения, а какие — определения художественные, то есть эпитеты. Какие особенности природы подчёркивает, выделяет поэт эпитетами?

Во второй строфе стихотворения глаголов уже больше: три из них относятся к оленю и один — к деревьям (осыпались крестики и остинки с макушек елей). Почему так? Тема развивается, и Бунин определяет не только место события (лес) и образ природы (олень), но и передаёт их в динамике, движении. Мы словно видим это спокойное и уверенное движение оленя в лесу: он спокоен («натоптал тропинок»), ему ничего не мешает: он гнул ветку (питался), видны следы его молодых зубов («белым зубом скрёб»). Олень — дома, в естественной и неопасной обстановке.

Совершенно особое место занимает третья строфа. Привычное, уверенно-спокойное состояние оленя ещё сохраняется в первом стихе, как вдруг всё решительно меняется.

Вспомните определение кульминации. Олень почувствовав опасность. Удивительным образом передаёт это состояние поэт. Меняется ритм, конструкция фразы, пунктуация. Появляется слово вдруг. Оно само по себе уже говорит о новом повороте событий, о неожиданности. Эта неожиданность подчёркивается и тире. В данном случае оно усиливает впечатление и стремительности, и паузы одновременно. Стремительность обозначена очень точно: вдруг — прыжок! * Обратите внимание на восклицательный знак. Он ведь не случаен, он подчёркивает эмоциональное напряжение.

И сразу — результат: олень ушёл от беды. Только сейчас мы понимаем, что беда была рядом, близко: «И далеко в лугу / Теряется собачий гон...» Здесь нас поджидает самое удивительное, неожиданное. Бунин сознательно идёт на нарушение грамматики во имя точности художественной картины. Внимательно прочитайте всё предложение: «И далеко в лугу / Теряется собачий гон — и ветки, / Обитые рогами на бегу...» От собачьего гона переход к веткам, обитым рогами на бегу?! Да ещё многоточие в конце фразы, которое подчёркивает и её незаконченность, и продолжение бега оленя?! Так вроде бы нельзя с точки зрения правил языка, не закончена одна мысль — о собачьем гоне, брошена. Пауза (тире) подчёркивает стремительный бег оленя, уходящего от погони, причём бега нет, но мы-то его почувствовали: он передан через деталь — сбитые на бегу могучими рогами ветки. В грамматике так нельзя, а в поэзии — не только возможно, но иногда необходимо! Здесь тот самый случай. Бунин добился главного: передана динамика, картина не только представлена, но и прочувствована, не только увидена, но и в деталях рассмотрена.

Вот и последняя строфа. Прочитаем внимательно, медленно:

 

О, как легко он уходил долиной!

Как бешено, в избытке свежих сил,

В стремительности радостно-звериной,

Он красоту от смерти уносил!

 

Первая фраза — торжество: олень ушёл; он вне опасности. Молодость и сила победили... Что победили?

Вот здесь мы и подходим к самому важному — двум словам, стоящим в самой последней строчке: красота — с одной стороны, смерть — с другой.

Вот, оказывается, о чём стихотворение, а вот его основная, неочевидная, скрытая тема: о победе красоты над смертью. А не только (и не столько!) о природе.

Здесь нас ждёт ещё одно важное открытие. Стихотворение прочитано, но оно не отпускает нас от себя. Мы продолжаем о нём думать. Оказывается, есть ещё нечто. Это человек. Он не назван, но ведь не сами же пришли в лес на «гон» охотничьи собаки! Их ведь кто-то привёл. И появляется мысль о победе добра (красота — это добро) над злом: смерть — это зло.

В ДЕРЕВНЕ

 

 

I

 

Когда я был маленьким, мне всегда казалось, что вместе с рождественскими праздниками начинается весна. «Декабрь — вот это зима»,— думал я. В декабре погода, по большей части, суровая, серая. Рассветает медленно, город с утра тонет в сизом, морозном тумане, а деревья одеты густым инеем сиреневого цвета; солнца целый день не видно, и только вечером замечаешь след его потому, что долго и угрюмо рдеет мутно-красная заря в тяжёлой мгле на западе... Да, это настоящая зима!

Я с нетерпением ждал Святок. Когда в конце декабря я бегал по утрам в гимназию, видел в магазинах сотни блестящих игрушек и украшений, приготовленных для ёлок, видел на базаре целые обозы с этими зелёными, загубленными для праздника ёлочками, а в мясных рядах — целые горы мёрзлых свиных туш, поросят и битой, ощипанной птицы, я с радостью говорил себе:

— Ну, теперь уж близко праздник! Скоро настоящая зима кончится, и дело пойдёт на весну Я на целые две недели уеду в деревню и буду там встречать начало весны.

И мне казалось, что только в деревне и можно заметить, как начинается весна. Мне казалось, что только там бывают настоящие светлые, солнечные дни. И правда, ведь в городе мы забываем о солнце, редко видим небо, а больше любуемся на вывески да на стены домов.

И вот наконец наступал давно желанный, радостный день. Вечером вдруг раздавался звонок в сенях нашей квартиры. Я стремглав бежал в прихожую и наталкивался там на высокого человека в большой енотовой шубе. Воротник этой шубы и шапка на голове высокого человека были в инее.

— Папочка! — взвизгивал я в восторге.

— Уйди, уйди, я — холодный, — говорил отец весело, и, действительно, от него так хорошо пахло морозной свежестью, снегом и зимним воздухом.

Весь этот вечер я не отходил от отца. Никогда я не любил его так, как в эти вечера, никогда не засыпал так сладко!

Я засыпал упоённый мечтами о завтрашнем путешествии в деревню, и правда — это было весёлое путешествие! Поезд быстро бежит среди ровных снежных полей, вагон озарён утренним солнцем. Белый дым волнующимися клубами плывёт перед окнами, плавно упадает и стелется по снегу около дороги, а по вагону ходят широкие тени. Свет солнца от этого то будто меркнет, то снова врывается в окна яркими, янтарными полосами... Даже весело то, что в вагоне так много народу, так тесно и шумно!

Но вот и одинокая, знакомая станция среди пустынных полей. Тихо-тихо в полях после грохота поезда! Откинешься на задок саней, прикроешь глаза и только покачиваешься и слышишь, как заливается колокольчик над тройкой, запряжённой впротяжку, как визжат и постукивают на ухабах полозья. Коренник сеет иноходью, передние поджарые лошади, пофыркивая, несутся вскачь, комья снега бьют в передок, а около саней быстро-быстро, как змея, вьётся длинный кнут кучера. Обернёшься — и кажется, что полоса дороги выскальзывает из-под полозьев, бежит назад, в ровное снежное поле...

А потом — шагом по занесённым вьюгами лугам, под обрывами с нависшими тяжёлыми снегами! Огромными раковинами завиваются внутрь гребни снеговых навесов. Ясно и резко отделяются их чистые, холодные изваяния от фона неба: небо снизу кажется тёмно-тёмно-синим! Пристяжные играют, на ходу хватают губами и отбрасывают снег...

— Балуй! — грозно кричит кучер, щёлкая кнутом, — и опять постукивают сани на ухабах и звонко заливается колокольчик под мерно качающейся дугою...

А между тем уже догорает короткий день; встали лиловые тучи с запада, солнце ушло в них, и наступает тихий, зимний вечер. Над посиневшими снегами залегает к востоку морозная мгла ночи. Сливается с нею вдали снежная дорога, и мёртвое молчание царит над степью. Только полозья тихо скрипят по снегу и задумчиво позванивает колокольчик: лошади идут шагом. Овсянки бесшумно перелетают перед ними по дороге... Мужик на розвальнях пристал за нами где-то на перекрёстке, и заиндевевшая морда его шершавой, низенькой и бокастой лошадки, которая трусит рысцой за нашими санями, равномерно дышит тёплым паром в мой затылок.

— Не наезжай! — раздаётся иногда голос нашего кучера среди мёртвого молчания поля.

И мужик тоже что-то покрикивает, соскакивает на раскатах и снова бочком, на бегу, вваливается в свои дровни.

А кругом всё темнеет и темнеет, и уже ночью въезжаем мы в знакомое село. Ночь тёмная, но звёздная; мелкие звёзды содрогаются острыми синими огоньками, крупные блещут переливчатым блеском разноцветных камней. На селе ещё краснеют кое-где оконца в смутно чернеющих избах... В чистом, морозном воздухе звонко отдаются скрип ворот или лай собачонки.

И чувство глубокого довольства и покоя наполняет душу, когда наконец медленно въезжаешь на сугроб перед крыльцом освещённого и тёплого деревенского домика!

 

II

 

— Но где же весна-то? — спросите вы.

А разве не весеннее радостное чувство наполняло душу за весь этот весёлый, солнечный день нашего путешествия в деревню? Разве не с весенним чувством открывал я глаза, проснувшись на другое утро в детской?

В больших комнатах нашего старинного дома с утра всегда стоял синий полусумрак. Это оттого, что дом был окружён садом, а стёкла окон сверху донизу зарисовал мороз серебряными пальмовыми листьями, перламутровыми, узорчатыми папоротниками. Ещё до чаю я успевал обегать все комнаты, осмотреть все эти рисунки, сделанные морозом за ночь, и даже — побывать в сенцах, где стоят лыжи.

— Папа, я пойду покатаюсь немного,— робко говорил я отцу тотчас после чаю.

Отец пристально смотрел на меня и с улыбкой отвечал:

— Ах ты, дикарь этакий! Настоящий вогул! Ведь ещё холодно, нос отморозишь!

— Я только на минутку...

— Ну, если так,— беги!

— Я вогул, я вогул! — кричал я, подпрыгивая от радости и поспешно снаряжаясь в путь.

Резкий, морозный воздух так и охватит всего, когда выйдешь из дому. За садом ещё холодно краснеет заря. Солнце только что выкатилось огнистым шаром из-за снежного поля; но вся картина села уже сверкает яркими и удивительно нежными, чистыми красками северного утра. Клубы дыма алеют и медленно расходятся над белыми крышами. Сад — в серебряном инее... Туда-то мне и нужно! И, став на лыжи, окружённый гончими, я спешил забраться в самую чащу, где можно с головой утонуть в сне1у.

— Я вогул! — кричал я собакам, пробираясь по пушистому снегу к пруду под садом.

Там, на старых ракитах, до полудня держится густой, махровый иней. Весело отряхнуть его и чувствовать, как он осыпает лицо своим холодным пухом! А ещё веселее смотреть, как на пруде работники прорубают проруби и баграми вытаскивают из воды огромные льдины. Словно квадраты светлых горных хруста-лей, сияют они на солнце, играя зеленоватыми и синими переливами...

К обеду солнечный день окончательно разыгрывается. С навеса крыльца падают капли. Как слоновая кость, блестят по деревенскому выгону отшлифованные ухабы дороги.

«Весна, весна близко!» — думаешь, прикрывая глаза под лаской солнца.

И весь день не хочется уходить со двора! Всё радует Забредёшь ли на двор, где около яслей дремлют, изредка глубоко вздыхая и раздувая бока, меланхоличные коровы, бродят похудевшие за зиму лошади и жмутся в кучу овцы; пройдёшь ли на гумно и слышишь по дороге, как возятся и трещат воробьи в кустах акаций, как они вдруг снимаются всей своей шумной стаей и дождём сыплются на крышу риги,— всё радует... А на гумне, в затишье скирдов и соломенных валов, забитых снегом, особенно уютно. Хорошо полежать под солнцем в омёте, в соломе, которая так резко пахнет мышами и снегом!

И весь праздник проходил у меня в этом очаровании солнечными днями, в светлых грёзах о близкой весне. Забудешь, бывало, об уроках, забудешь даже лыжи, и всё сидишь в освещённой солнцем зале, всё глядишь на далёкие снежные поля, которые уже блестят по-весеннему золотистою слюдою крепкого наста.

 

III

 

— Ну, не скучай смотру,— говорил отец, когда, наконец, меня снова снаряжали в город.— Теперь и не увидишь, как наступит весна. Каких-нибудь два месяца, а там и Святая, и лето. Приедешь тогда,— жеребчика верхового тебе подарю, будем верхом вместе ездить, за перепёлками ходить...

Мне было грустно покидать родной дом, но я вполне соглашался с отцом: теперь уже скоро весна!

— А ведь правда, папа, совсем весной пахнет! — говорил и я, когда утром мы садились в сани, переваливались в воротах через высокий сугроб, набитый вчерашней метелью, и глубоко вздыхали свежим ветром с запахом молодого снега.

— А ты любишь весну? — спрашивал отец с улыбкою.

— Люблю, папа! Очень люблю!

— А деревню любишь?

— Конечно, люблю...

— Это хорошо,— прибавлял отец,— Когда ты вырастешь, ты поймёшь, что человек должен жить поближе к природе, любить родные поля, воздух, солнце, небо... Это неправда, будто в деревне скучно. Бедности в деревне много,— вот это правда, и, значит, надо делать так, чтобы было поменьше этой бедности, — помогать деревенским людям, трудиться с ними и для них... И хорошо можно жить в деревне!

«Правда, правда! — думаю я.— В городе даже весною не пахнет. А вот тут пахнет. И проруби вон уже почернели, оттаивать стали...»

Мы проезжаем по большому селу над рекою, и я спешу наглядеться на всё деревенское.

Кругом чернеют среди сугробов грязные избы; но скоро сугробы растают, и даже эти бедные избы станут чистенькими и весёлыми. Да и теперь весело в них, особенно в тех, кирпичных, где живут зажиточные семьи. И с каким удовольствием входил я в такую избу, когда мы останавливались покормить лошадей!

В кирпичных избах у богатых мужиков всегда сыро, угар зеленоватым паром стоит в тёплом воздухе, на полу — мокрая солома, но всегда аппетитно пахнет хлебами, народу много, и все за работой: кто отрывисто гудит тетивой, которая бьёт и вздымает пушистую белую «волну»; кто чинит хомут, с внезапной решительностью раздёргивая в разные стороны пропущенную в кожу дратву; а бывалый человек, портной, в жилетке, утыканной иголками, и с мотком ниток на шее, забавляет всех россказнями.

Сидя на «конике», скорчившись, — и ухитряясь держать большим пальцем босой ноги край сукна или овчины, он пристально шьёт, но говорит, не смолкая, и при этом задумчиво улыбается весёлыми, умными глазами, встряхивая со лба волосы и вдевая на свет нитку в иголку. И все глядят на него дружелюбно... Он везде свой человек, даже для детей, которых он нянчит по вечерам на руках, даёт им брать себя за бороду, а потом вдруг щёлкнет зубами, гамкнет, как собака, и схватИ’г ртом детскую ручонку, отчего ребёнок, с замиранием сердца ждавший «шутки», радостно взвизгивает и заливается смехом.

Я уже не раз видел его, и теперь смотрю на него с большим любопытством. Но пора ехать. Мы прощаемся с хозяевами и выходим на крыльцо. Хозяин, который нас провожает, стоит на крыльце в шапке, но в одной рубахе, смотрит на меня и, улыбаясь, говорит:

— Что ж, барчук, теперь, значит, до весны в город?

— До весны,— говорю я,— да ведь весна скоро!

— Скоро, скоро! — соглашается мужик.

Мы опять едем мимо чёрных сельских изб, по буграм, с которых катаются мальчишки на «ледяшках», по лугам, где на высоких лозинах качаются грачиные гнёзда, а около горбом наросших краёв проруби бабы бойко полощут бельё в тёмной студёной воде и звонко переговариваются...

Но уже и село кончилось. Впереди только поле, белая пелена пушистого снега. Сколько его набило за ночь в лощинах!.. В поле опять стало ветрено; ветер заносит в сторону гривы и хвосты лошадей, дорога тяжёлая; но лошади застоялись, они как будто рады ветру и простору полей и быстро несут нас вперёд... Небо сплошь закрыто облаками, вдалеке чернеет лесок.

«Оттепели начались», — думаю я.

И мне представляется, как теперь надолго пойдут эти серые дни, когда на межах в пустой степи уныло качается прошлогодняя полынь от ветра. Но всё-таки весна близко! Этот же ветер скоро станет теплее, а когда наступит март,— шумно и весело пойдёт он по берёзовым лесам в блеске весеннего солнца, пробуждая природу от зимнего сна. А потом загремят по оврагам полые воды, налетят с далёкого юга птицы, зазеленеют поля...

Хорошо в полях!

 

Вопросы и задания

 

1. Что вы можете рассказать о впечатлениях мальчика, его восприятии родной природы, деревни, её жителей? Как это восприятие окружающего мира отражает его взгляды, вкусы, характер?

2. В чём смысл советов отца?

3. Постарайтесь передать близко к тексту описание дороги к селу. Подумайте, какие литературные средства (эпитеты, сравнения, метафоры) помогают автору описать картины зимней дороги.

 

 

ЛЕОНИД

НИКОЛАЕВИЧ

АНДРЕЕВ

1871-1919

 

Леонид Андреев родился в Орле 9 (21) августа 1871 года. Его отец был сыном предводителя дворянства и крепостной девушки, мать происходила из семьи разорившегося польского помещика. Семья была многодетной. Родители едва выбились из нищеты благодаря тому, что отец получил место в банке, купил дом, начал обзаводиться хозяйством. Анастасия Николаевна, мать писателя, беззаветно любила детей, с упоением рассказывала им всякие истории, в которых отделить быль от небылицы было невозможно.

Уже в гимназии юный Андреев почувствовал в себе способности к литературе. Он охотно писал за друзей сочинения, проникаясь стилем изучаемого автора. У него выходило и «под Толстого», и «под Чехова», и «под Гаршина». Но о литературе всерьёз не думал. Мечтал о живописи. С увлечением занимался только рисованием. Учиться живописи в Орле не было никакой возможности, и не раз потом, уже став известным писателем, он с грустью говорил о своём неразвитом даре художника. Нередко писатель Андреев забрасывал перо, чтобы хотя бы на короткое время взяться за карандаш или кисть.

Помимо рисования, его в гимназические годы увлекали книги. Увиденные и придуманные им герои будущих повестей и рассказов жили в его сознании вместе с персонажами Диккенса. Жюля Верна, Майн Рида, Л. Толстого.

Он читал не только художественную литературу; любил сочинения по философии.

После орловской гимназии он учится на юридическом факультете вначале Петербургского, а затем Московского университета. Студенческие годы становятся важными страницами жизни будущего писателя.

После университета Андреев работает постоянным судебным обозревателем в газете «Курьер», там появляются его очерки и рассказы, затем выходит первая книга — «Рассказы». Талант Андреева был замечен многими писателями. Настоящая тоска и боль за человека с особой силой прозвучали в рассказах Л. Андреева о детях.

 

Вопросы и задания

 

Расскажите об увлечениях писателя в гимназические и студенческие годы.

 

 

Для вас, любознательные

 

Прочитайте фрагмент из воспоминаний о Л.Н. Андрееве К. И. Чуковского. Он даст вам возможность почувствовать своеобразие и необычность характера писателя.

 

 

ОН ЛЮБИЛ ОГРОМНОЕ

 

В огромном кабинете, на огромном письменном столе стояла у него огромная чернильница. Но в чернильнице не было чернил. Напрасно вы совали туда огромное перо. Чернила высохли.

 

 

Леонид Андреев в своём рабочем кабинете. 1910 г.

 

— Уже три месяца ничего не пишу, — говорил Леонид Андреев. — Кроме «Рулевого», ничего не читаю...

«Рулевой» — журнал для моряков. Вон на конце стола последний номер этого журнала; на обложке нарисована яхта.

Андреев ходит по огромному своему кабинету и говорит о морском — о брамселях, якорях, парусах. Сегодня он моряк, морской волк. Даже походка стала у него морская. Он курит не папиросу, а трубку. Усы сбрил, шея открыта по-матросски. Лицо загорелое. На гвозде висит морской бинокль.

Вы пробуете заговорить о другом. Он слушает только из вежливости.

— Завтра утром идём на «Савве», а покуда...

«Савва» — его моторная яхта. Он говорит об авариях,

подводных камнях и мелях.

Ночь. Четыре часа. Вы сидите на диване и слушаете, а он ходит и говорит монологи...

Но вот наконец он устал. Монолог прерывается длинными паузами. Походка становится вялой. Он... берёт свечку и уходит к себе:

— Завтра утром идём на «Савве».

Вам постлано рядом, в башне. Вы ложитесь, но не можете заснуть. Вы думаете: как он устал! Ведь в эту ночь он прошёл по своему кабинету не меньше восемнадцати вёрст, и если бы записать, что он говорил в эту ночь, вышла бы не маленькая книга. Какая безумная трата сил.

Утром на баркасе «Хамоидол» мы отправляемся в море. И откуда Андреев достал эту кожаную рыбачью норвежскую шапку? Такие шапки я видал лишь на картинках в журнале «Вокруг света». И высокие непромокаемые сапоги, совсем как у кинематографических пиратов. Дайте ему в руки гарпун — великолепный китобой из Джека Лондона.

Вот и яхта. Вот и садовник Степаныч, загримированный боцманом. До позднего вечера мы носимся по Финскому заливу, и я не перестаю восхищаться гениальным актёром, который уже двадцать четыре часа играет — без публики, для самого себя — столь новую и трудную роль. Как он набивает трубку, как он сплёвывает, как он взглядывает на игрушечный компас! Он чувствует себя капитаном какого-то океанского судна. Широко расставив могучие ноги, он сосредоточенно и молчаливо смотрит вдаль; отрывисто звучит его команда... На пассажиров — никакого внимания: какой же капитан океанского судна разговаривает со своими пассажирами!..

Когда через несколько месяцев вы снова приезжали к нему, оказывалось, что он живописец.

У него длинные волнистые волосы, небольшая бородка эстета. На нём бархатная чёрная куртка. Его кабинет преображён в мастерскую. Он... не расстаётся с кистями весь день. Вы ходите из комнаты в комнату, он показывает вам свои золотистые, зеленовато-жёлтые картины...

Всю ночь он ходит по огромному своему кабинету и говорит о Веласкесе, Дюрере, Врубеле. Вы сидите на диване и слушаете. Внезапно он прищуривается, отступает назад, окидывает вас взором живописца, потом зовёт жену и говорит:

— Аня, посмотри, какая светотень!

...Когда он играет художника, он забывает свою прежнюю роль моряка; вообще он никогда не возвращается к своим прежним ролям, как бы блистательно они ни были сыграны...

 

Живое слово

 

Каким вы представляете себе Л.Н. Андреева после чтения воспоминаний К.И. Чуковского? Попытайтесь устно воссоздать портрет писателя.

 

ПЕТЬКА НА ДАЧЕ

 

Осип Абрамович, парикмахер, поправил на груди посетителя грязную простынку, заткнул её пальцами за ворот и крикнул отрывисто и резко:

— Мальчик, воды!

Посетитель, рассматривающий в зеркало свою физиономию с тою обострённою внимательностью и интересом, какие являются только в парикмахерской, замечал, что у него на подбородке прибавился ещё один угорь, и с неудовольствием отводил глаза, попадавшие прямо на худую, маленькую ручонку, которая откуда-то со стороны протягивалась к подзеркальнику и ставила жестянку с горячей водой. Когда он поднимал глаза выше, то видел отражение парикмахера, странное и как будто косое, и подмечал быстрый и грозный взгляд, который тот бросал вниз на чью-то голову, и безмолвное движение его губ от неслышного, но выразительного шёпота. Если его брил не сам хозяин Осип Абрамович, а кто-нибудь из подмастерьев, Прокопий или Михайла, то шёпот становился громким и принимал форму неопределённой угрозы:

— Вот, погоди!

Это значило, что мальчик недостаточно быстро подал воду и его ждёт наказание. «Так их и следует», — думал посетитель, кривя голову набок и созерцая у самого своего носа большую потную руку, у которой три пальца были оттопырены, а два другие, липкие и пахучие, нежно прикасались к щеке и подбородку, пока туповатая бритва с неприятным скрипом снимала мыльную пену и жёсткую щетину бороды.

<...> Мальчик, на которого чаще всего кричали, назывался Петькой и был самым маленьким из всех служащих в заведении. Другой мальчик, Николка, насчитывал от роду тремя годами больше и скоро должен был перейти в подмастерья. Уже и теперь, когда в парикмахерскую заглядывал посетитель попроще, а подмастерья, в отсутствие хозяина, ленились работать, они посылали Николку стричь и смеялись, что ему приходится подниматься на цыпочки, чтобы видеть волосатый затылок дюжего дворника. Иногда посетитель обижался за испорченные волосы и поднимал крик, тогда и подмастерья кричали на Николку, но не всерьёз, а только для удовольствия окорначенного простака. Но такие случаи бывали редко, и Николка важничал и держался как большой: курил папиросы, сплёвывал через зубы, ругался скверными словами и даже хвастался Петьке, что пил водку, но, вероятно, врал. Вместе с подмастерьями он бегал на соседнюю улицу посмотреть на крупную драку, и, когда возвращался оттуда, счастливый и смеющийся, Осип Абрамович давал ему две пощёчины: по одной на каждую щёку.

Петьке было десять лет; он не курил, не пил водки и не ругался, хотя знал очень много скверных слов, и во всех отношениях завидовал товарищу. Когда не было посетителей и Прокопий, проводивший где-то бессонные ночи и днём спотыкавшийся от желания спать, приваливался в тёмном углу за перегородкой, а Михайла читал «Московский листок» и среди описания краж и грабежей искал знакомого имени кого-нибудь из обычных посетителей, — Петька и Николка беседовали. Последний всегда становился добрее, оставаясь вдвоём, и объяснял «мальчику», что значит стричь под польку, бобриком или с пробором.

Иногда они садились на окно, рядом с восковым бюстом женщины, у которой были розовые щёки, стеклянные удивлённые глаза и редкие прямые ресницы,— и смотрели на бульвар, где жизнь начиналась с раннего утра. Деревья бульвара, серые от пыли, неподвижно млели под горячим, безжалостным солнцем и давали такую же серую, не охлаждающую тень. На всех скамейках сидели мужчины и женщины, грязно и странно одетые, без платков и шапок, как будто они тут и жили и у них не было другого дома. Были лица равнодушные, злые или распущенные, но на всех на них лежала печать крайнего утомления и пренебрежения к окружающему. Часто чья-нибудь лохматая голова бессильно клонилась на плечо, и тело невольно искало простора для сна, как у третьеклассного пассажира, проехавшего тысячи вёрст без отдыха, но лечь было негде. По дорожкам расхаживал с палкой ярко-синий сторож и смотрел, чтобы кто-нибудь не развалился на скамейке или не бросился на траву, порыжевшую от солнца, но такую мягкую, такую прохладную. Женщины, всегда одетые более чисто, даже с намёком на моду, были все как будто на одно лицо и одного возраста, хотя иногда попадались совсем старые или молоденькие, почти дети.

<...> Николка знал по именам многих женщин и мужчин, рассказывал о них Петьке грязные истории и смеялся, скаля острые зубы. А Петька изумлялся тому, какой он умный и бесстрашный, и думал, что когда-нибудь и он будет такой же. Но пока ему хотелось бы куда-нибудь в другое место... Очень хотелось бы.

Петькины дни тянулись удивительно однообразно и похоже один на другой, как два родные брата. И зимою, и летом он видел всё те же зеркала, из которых одно было с трещиной, а другое было кривое и потешное. На запятнанной стене висела одна и та же картина, изображавшая двух голых женщин на берегу моря, и только их розовые тела становились всё пестрее от мушиных следов, да увеличивалась чёрная копоть над тем местом, где зимою чуть ли не весь день горела керосиновая лампа-молния. И утром, и вечером, и весь Божий день над Петькой висел один и тот же отрывистый крик: «Мальчик, воды», и он всё подавал её, всё подавал. Праздников не было. По воскресеньям, когда улицу перестали освещать окна магазинов и лавок, парикмахерская до поздней ночи бросала на мостовую яркий сноп света, и прохожий видел маленькую, худую фигурку, сгорбившуюся в углу на своём стуле и погружённую не то в думы, не то в тяжёлую дремоту. Петька спал много, но ему почему-то всё хотелось спать, и часто казалось, что всё вокруг него не правда, а длинный

 

 

Свидание. Художник В.Е. Маковский. 1883 г.

 

неприятный сон. Он часто разливал воду или не слыхал резкого крика: «Мальчик, воды» — и всё худел, а на стриженой голове у него пошли нехорошие струпья. Даже нетребовательные посетители с брезгливостью смотрели на этого худенького, веснушчатого мальчика, у которого глаза всегда сонные, рот полуоткрытый и грязные-прегряз-ные руки и шея. Около глаз и под носом у него прорезались тоненькие морщинки, точно проведённые острой иглой, и делали его похожим на состарившегося карлика.

Петька не знал, скучно ему или весело, но ему хотелось в другое место, о котором он ничего не мог сказать, где оно и какое оно. Когда его навещала мать, кухарка Надежда, он лениво ел принесённые сласти, не жаловался и только просил взять его отсю