Проблематика общественного и морального долженствования в нравственном идеале личности: путь архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого)

Летом 1957 года во время встречи с писателем Марком Поповским архиепископ Симферопольский и Крымский Лукамежду прочим сказал: тот, кто собирается описать его жизнь, ни в коем случае не должен отделять облик архиепископа Луки от лица хирурга Войно-Ясенецкого. Описанные порознь обе половины окажутся заведомо лживыми. Только двуединая биография сможет отразить подлинное лицо и душу хирурга-епископа.

Священнический сан Валентин Феликсович, главный врач Ташкентской городской больницы и заведующий кафедрой медицинского университета, принял неожиданно для себя в 1921 году после краткого разговора с епископом Иннокентием, состоявшимся после его выступления с докладом опровергающим тезисы научного атеизма.Это стало одним из решающих моментов в его жизни: «Когда кончился съезд и присутствовавшие расходились, я неожиданно столкнулся в дверях с владыкой Иннокентием. Он взял меня под руку и повел на перрон, окружавший собор. Мы обошли два раза вокруг собора, Преосвященный говорил, что моя речь произвела большое впечатление, и, неожиданно остановившись, сказал мне: «Доктор, вам надо быть священником!» …У меня никогда не было и мысли о священстве, но слова преосвященного Иннокентия принял как Божий призыв устами архиерея и, ни минуты не размышляя, ответил: «Хорошо, Владыко! Буду священником, если это угодно Богу!"Принятие сана произвело огромную сенсацию в Ташкенте, а сам Войно-Ясенецкий говорил о причинах, побудивших его к началу служения Церкви, так: «При виде кощунственных карнавалов и издевательств над Господом нашим Иисусом Христом мое сердце громко кричало: «Не могу молчать!». И я чувствовал, что мой долг — защищать проповедью оскорбляемого Спасителя нашего и восхвалять Его безмерное милосердие к роду человеческому». [1]

В 1923 году, когда так называемая «Живая церковь» спровоцировала обновленческий раскол, внеся раздоры и смущение в лоно Церкви, Иннокентий, епископ Ташкентский, поспешил совершить хиротонию архимандрита Виссариона, но тот на следующий же день был выслан из Ташкента. Напуганный этим Владыка Иннокентий тайно уехал в Москву, а позднее примкнул к обновленцам. Епископ уехал. Кафедра пустует. Обновленцы, поддерживаемые ОГПУ, захватывают храмы и искажают строй церковной жизни. Отец Валентин бесстрашно призывал свою паству не впадать в самый большой грех – раскола и ереси.После отъезда из города правящего архиерея народ единодушно избрал отца Валентина его преемником, и 31 мая 1923 года Войно-Ясенецкий, принявший монашеский постриг с именем апостола Луки, стал епископом. Вот как вспоминал свою первую архиерейскую службу святитель Лука: «На воскресенье, 21 мая, день памяти равноапостольных Константина и Елены, я назначил свою первую архиерейскую службу. Преосвященный Иннокентий уже уехал. Все священники кафедрального собора разбежались, как крысы с тонущего корабля, и свою первую воскресную всенощную и литургию я мог служить только с одним протоиереем Михаилом Андреевым…».[1]

Владыка готов был мужественно отстаивать свою веру перед всеми, в том числе и перед представителями безбожной власти. Пример этого можно найти в его автобиографии, когда он выступал в качестве защитника в так называемом «деле врачей», сфабрикованном властями. В Ташкент из Бухары привезли как-то партию раненых красноармейцев. Время было летнее и под повязками развились личинки мух. Раненых поместили в клинику профессора Ситковского. Рабочий день уже кончился, и врачи разошлись, оставив остальных раненых для радикальной обработки до утра. Сразу же неизвестно откуда распространился слух, что врачи клиники занимаются вредительством, гноят раненых бойцов, у которых раны кишмя кишат червями.Во главе ЧК тогда стоял латыш Петерс, человек жестокий и очень быстрый на вынесение приговора с «высшей мерой», онбыл вместе с тем весьма расположен к театральным эффектам, поэтому суд над Ситковским он замыслил как театральное зрелище. Петерс произнес «громовую» обвинительную речь. Были в ней и «белые охвостья», и «контрреволюция», и «явное предательство». Над обвиняемыми нависла угроза расстрела.Но великолепно задуманный спектакль пошел насмарку, когда председательствующий вызвал в качестве эксперта профессора Войно-Ясенецкого. Непредвиденный для судей эффект произошел после первых же реплик эксперта.«Других выступлений я не помню, – пишет Л. Ошанин, – кроме выступления профессора Войно-Ясенецкого, который был вызван в числе других экспертов-хирургов… Он сразу бесстрашно напал на грозного Петерса, он буквально громил Петерса как круглого невежду, который берется судить о вещах, в которых ничего не понимает, как бессовестного демагога, требующего высшей меры для совершенно честных и добросовестных людей».Это окончательно вывело из себя всесильного чекиста. Высокое положение представителя власти требовало, чтобы дерзкий эксперт был немедленно изничтожен, унижен, раздавлен. Петерс выбрал для удара, как ему показалось, наиболее уязвимое место противника: «Скажите, поп и профессор Ясенецкий-Войно, как это вы ночью молитесь, а днем людей режете?»Вопрос звучал грубо, но таил в себе подлинное обвинение: христианство запрещает священнику проливать кровь, даже в операционной. Патриарх Тихон, узнав о священстве профессора, специальном наказом подтвердил право хирурга и впредь заниматься своей наукой, но обстоятельно объяснять это Петерсу в переполненном зале суда о. Валентин не стал, а ответил в соответствии с законами полемики: «Я режу людей для их спасения, а во имя чего режете людей вы, гражданин общественный обвинитель?»

Зал встретил удачный ответ хохотом и аплодисментами. Все симпатии были теперь на стороне хирурга-священника. Однако следующий вопрос должен был, по расчетам Петерса, изменить настроение рабочей аудитории: «Как это вы верите в Бога, поп и профессор Ясенецкий-Войно? Разве вы Его видели, своего Бога?» Епископ ответствовал: «Бога я действительно не видел, гражданин общественный обвинитель. Но я много оперировал на мозге и, открывая черепную коробку, никогда не видел там также и ума. И совести там тоже не находил». Колокольчик председателя потонул в долго несмолкаемом хохоте всего зала. «Дело врачей» с треском провалилось. [8]

Невестка профессора, Мария Кузьминична, зайдя однажды к свекру на работу, застала его в крайнем возбуждении. Доктор Федермессер только что сообщила профессору о смерти больного с абсцессом верхней губы. Валентин Феликсович принял известие хмуро и потребовал, чтобы сотрудница детально перечислила, что именно было сделано для погибшего пациента. Федермессер принялась перечислять врачебные назначения, но потом махнула рукой и сама себя остановила: «Да что тут говорить! Больной все равно был обречен…» Обречен?! Величественный, всегда невозмутимый профессор буквально взревел: «Вы не имели никакого права останавливать борьбу за жизнь больного! Вы даже думать о неудаче не имеете права! Только делать все, что нужно! Делать ВСЕ, слышите?!»Кричать на врача он позволяет себе крайне редко. Но больной в третьем корпусе Ташкентского института неотложной помощи – действительно фигура центральная.«Какой бы ни был церковный праздник, вспоминает доктор Левитанус, – какую бы службу ни служил он в церкви, но если дежурный врач присылает шофера с запиской о том, что нужна профессорская консультация, он тут же поручает литургию другому священнику и незамедлительно выезжает к своим больным».[8]

Любой, кто возьмёт в руки книгу «Очерки гнойной хирургии», едва ли не заметит, что книга принадлежит перу христианского автора. Гуманистическая ориентация проглядывает во всем: интонация, обращенная к читателю, с любовью набросанный портрет больного, а, случается, среди хирургического текста блеснет слово, как бы и впрямь произнесенное с амвона: «Приступая к операции, надо иметь в виду не только брюшную полость, а всего больного человека, который, к сожалению, так часто у врачей именуется «случаем». Человек в смертельной тоске и страхе, сердце у него трепещет не только в прямом, но и в переносном смысле. Поэтому не только выполните весьма важную задачу подкрепить сердце камфорой или дигаленом, но позаботьтесь о том, чтобы избавить его от тяжелой психической травмы: вида операционного стола, разложенных инструментов, людей в белых халатах, масках и резиновых перчатках – усыпите его вне операционной. Позаботьтесь о согревании его во время операции, ибо это чрезвычайно важно». [2] Разве этот голос принадлежит только хирургу?

Из истории болезни крестьянки Елены разворачивается драма. К 36 годам эта женщина родила десять детей и семерых похоронила. У нее туберкулез легких, требуется операция, издалека она с трудом добирается до знаменитого врача. И вдруг выписывается. Казалось бы, вот и последняя строка истории болезни. Но Войно-Ясенецкий выяснил, что умер ее восьмой ребенок. И доктор делает последнюю запись: после этой смерти собственная судьба стала ей безразлична. Для кого он это писал?Ответ прост: ученого-христианина занимают его пациенты, но, вместе с тем, дороги ему как люди. В этом легко убедится каждый, кто прочитает одно из трех изданий «Очерков гнойной хирургии.

Бывшая медсестра Ташкентской больницы Н.Г. Нежинская, в 70-х годах вспоминала: «В делах, требующих нравственного решения, Валентин Феликсович вел себя так, будто вокруг него никого не было. Он всегда стоял перед своей совестью один, и суд, которым он судил себя, был строже любого трибунала». Ученица профессора, А. Беньяминович вспоминает: «После эпидемии тифа в хирургическое отделение городской больницы то и дело доставляли больных с послетифозным осложнением – кариесом реберных хрящей. Спасти таких несчастных могла только сложная операция: надо было иссекать хрящи всех семи верхних ребер. У постели таких пациентов хирурги чувствовали себя, как Одиссей между Сциллой и Харибдой. Если не оперировать, больной погибнет. Если оперировать, то рискуешь зацепить сердечную сумку. Задев скальпелем перикард, хирург вызывает смертельный гнойный перикардит. Вот тут и решай. Были врачи, которые не хотели связываться с этой проклятой операцией. Валентин Феликсович от своего долга не уклонялся. Он шел на активное вмешательство и нередко терпел неудачи. Жестокое это было испытание. Входя в палату, хирург сразу замечал: женщины, которую он оперировал два дня назад, уже нет. Еще одна жертва. Не спрашивая ни о чем, ничего не обсуждая с сотрудниками, он поднимался на второй этаж и там запирался в своей комнате. Его не видели потом в отделении часами. Молился ли он или просто сидел, потрясенный гибелью больного, – сказать трудно. Но мы знали: каждая смерть, в которой он считал себя повинным, доставляла ему глубокие страдания. «Валентин Феликсович болел душой за каждую свою неудачу. Однажды, задержавшись на работе, когда все врачи уже покинули больницу, я зашла в предоперационную хирургического отделения. Внезапно из открытой двери операционной до меня донесся «загробный» голос:

– Вот хирург, который не знает смертей. А у меня сегодня второй…

 Я обернулась на голос и увидела Валентина Феликсовича, который пристально и грустно глядел на меня. Поразила его угнетенная поза: он стоял, согнувшись и упираясь руками в край операционного стола. На столе лежал больной, умерший во время операции».(из воспоминаний Антонины Алексеевны Шороховой) [8]

Наконец, последним штрихом к портрету епископа в моём изложении будет служить следующий факт. С началом войны с фашистской Германией владыка из ссылки пишет телеграмму на имя Калинина: «Я, епископ Лука, профессор Войно-Ясенецкий, отбываю ссылку в поселке Большая Мурта Красноярского края. Являясь специалистом по гнойной хирургии, могу оказать помощь воинам в условиях фронта или тыла, там, где будет мне доверено. Прошу ссылку мою прервать и направить в госпиталь. По окончании войны готов вернуться в ссылку. Епископ Лука». Его незамедлительно назначили главным хирургом эвакогоспиталя № 15–15 в Красноярске.

Таким образом, можно с полным основанием заключить, что жизнь и деятельность архиепископа Луки являет собой подлинный пример единства и борьбы противоположностей долга общественного и долга морального, неразрывно слившихся в нравственный идеал, в полной мере реализованный его служением Богу и людям.

Заключение

Прежде чем перейти к подведению итогов, хотелось бы привести ещё одну цитату из трудов архиепископа:

«Все в том, чтобы жизнь имела высший смысл добра, – писал он из Енисейска семнадцатилетнему сыну Михаилу– И с этой точки зрения деятельность врача представляется одной из самых высоких. Но дело в том, что это верно лишь тогда, когда очень глубоки и тверды основы высшей нравственности, на которых строится деятельность врача. Надо, чтобы он всецело был проникнут стремлением служить людям, любить людей. Если бы у тебя я видел такую глубину стремления к добру, к любви, к Богу, то был бы очень счастлив.… Но при столь ясно сквозящем в твоих письмах легкомыслии не могу посоветовать тебе тяжелого пути врача. Будет лучше, если ты последуешь своему влечению к техническим наукам, потому что высшие нравственные цели жизни можно осуществлять во всякой профессии, всяком общественном положении». [8]

Таким образом, на основании всего вышеизложенного в рамках данной работы мне удалось достичь основной своей цели - доказатьна примере конкретной исторической личности категоричность нравственного императива, выраженного в понятии долга, решить задачи: определить терминологическое поле сложного понятия долга,продемонстрировать этапы становления личности Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого и прояснить его нравственное отношение к долгу, выявить историко-культурные особенности, в которых разворачивалась захватывающая нравственная борьба долга общественного и долга морального в рамках одной личностии положительно ответить на главный вопрос исследования -возможно ли примирить в рамках одного служения долг общественный и долг моральный.