XXXV. Бурж. Особняк Жака Кёра. Тимпан. Сокровенная связь деревьев с Магистерием.

Масличная и финиковая пальмы — деревья из одного семейства — были известны грекам под именем Φοίνιξ (по-латински Phœnix ), что соответствует нашему герметическому Фениксу. Они выражают два Магистерия, и их плоды — белый и красный камни одной и той же природы, которую на кабалистическом языке как раз и именуют Фениксом (Phenix ). Смоковница в центре композиции обозначает минеральное вещество, из которого Философы извлекают элементы чудесного возрождения Феникса (renaissance miraculeuse du Phenix ). Полный цикл работ по такому возрождению и составляет то, что принято называть Великим Деланием.

Согласно апокрифическим Евангелиям , именно фиговому дереву (figuier ) или смоковнице (sycamore ) (смоковнице Фараона, figuier de Pharaon ) выпала честь дать под свбей кроной приют Святому Семейству во время бегства последнего в Египет, питать его своими плодами и поить прозрачной холодной водой из родника, который по воле Иисуса забил между её корней[373]. Между тем фиговое дерево по-гречески συκή — от слова σϋκον (фига ), которое часто употребляется вместо χύσθος (от κύω — porter dans son sein, contenir, иметь во чреве, содержать ) с указанием на Деву Марию, носящую в своём чреве Младенца, и на алхимическую эмблему пассивной хаотической водной холодной субстанции, матрицы (matrice) и носительницы воплотившегося духа. Созомен, писатель IV в., утверждаёт, что дерево в Гермополе , которое преклонилось перед младенцем Христом, называется Persea (Hist. Eccl ., lib. V, cap. XXI). Мы знаем его как Balanites Ægyptiaca — деревце, встречающееся в Египте и Аравии. Это одна из разновидностей дуба (chêne ), которую греки называли βάλανος, жёлудь (gland ) — впрочем, как и плод терминалии (myrobolan ). Эти различные названия соответствуют субъекту Мудрецов (sujet des sages ) и краткому пути Делания, который, судя по всему, практиковал Жак Кёр.

Алхимик, свидетель схватки рыбы-прилипалы и саламандры , вырвавший у побеждённого огненного зверя оба глаза, должен затем постараться соединить их в один. Эта таинственная операция, несложная, впрочем, для тех, кто умеет обрабатывать труп саламандры, позволяет получить некий предмет, напоминающий жёлудь или каштан в зависимости от того, какая его часть покрыта шершавой коркой, от которой он никогда полностью не освобождается. Теперь ясно, почему в герметической иконографии так распространены изображения желудей и дубов , а также каштанов (в частности, в особняке Жана Лальмана), сердца, фиг, фигового дерева (у Жака Кёра), шутовских бубенчиков (grelot ), гранатов, груш и яблок , особенно часто встречающихся на символических барельефах в Дампьере и Кулонже. Кроме того, если принять во внимание магический и чуть ли не сверхъестественный характер этой субстанции, нетрудно догадаться, почему некоторые авторы называли герметический плод словом myrobolan [374]и почему этот термин остался в народном сознании синонимом чего-то чудесного, удивительного, редкостного. Египетские жрецы, стоявшие во главе инициатических коллегий, имели обыкновение задавать непосвящённому, претендующему на доступ к священному знанию, такой на первый взгляд нелепый вопрос: «Сеют ли в ваших краях зёрна Халалиджа и терминалии (graine d'Halalidge et du Myrobolan )!» На этот вопрос, ставивший в тупик несведущего неофита, опытный исследователь ответ знал. Зерно Халалиджа и мироболан (плод терминалии) — то же самое, что фига, плод финиковой пальмы и яйцо Феникса (œuf du phénix ou notre œuf philosophique , то есть философское яйцо ). Именно из него вылупливается баснословный орёл Гермеса с оперением всех цветов Делания, среди которых преобладает красный, на что, впрочем, указывает само греческое слово φοίνιξ (rouge pourpre, пурпурный цвет ). Де Сирано Бержерак не упускает случая упомянуть об этом в своём аллегорическом рассказе, где великий Философ прибегает порою к языку птиц (langage des oiseaux ), которым он владеет в совершенстве[375]. «Я уже отходил ко сну в тени дерева, — пишет он, — как вдруг моё внимание привлекла чудесная птица, парившая над моей головой. Её движения были плавные, едва заметные, так что мне несколько раз приходило в голову, что это лист бумаги, колеблющийся вокруг своей оси. Но вот птица спустилась ниже, и, успокоенный, я мог насытиться её созерцанием. Её хвост казался зелёным, живот был весь в лазурных пятнах, а на её пурпурной головке сверкала, покачиваясь, золотая корона, лучи которой исходили из птичьих глаз. Птица долго летала в небесах, и я так внимательно следил за тем, что с ней происходит, что моя душа как бы сложилась, свернулась. Зато слух мой почти бездействовал, и я поначалу не слышал, о чём она говорит мне своей песней. Но постепенно приходя в себя, я стал ясно различать слога, слова и всю её речь. Вот из каких слов сплеталась ткань её песни, такой, по крайней мере, она запечатлелась в моей памяти:

„Вы нездешний, — мелодично просвистала птица, — и родились в том Мире, где и я появилась на свет. Тайное влечение, которое мы испытываем к своим соотечественникам, подстёгивает меня поведать вам о своей жизни.

Я вижу, вам самому не терпится узнать, кто я такая. У вас меня зовут Фениксом. В каждом мире есть только один Феникс, и он живёт сто лет. Когда же его век подходит к концу, на одной из аравийских гор он сносит огромное яйцо прямо на угли костра, который он соорудил из веточек алоэ, корицы, ладана, и улетает, держа курс на Солнце, отчий край, к которому его всегда тянуло. Он давно хотел туда улететь, но из-за большого веса яйца, скорлупа у которого была такая твёрдая, что высиживать его приходилось целое столетие, отлёт всё время задерживался.

Вряд ли вам удастся самому понять, что это за чудесное создание (miraculeuse production), поэтому объясню: Феникс — гермафродит , но среди гермафродитов есть и другой совершенно замечательный Феникс, так что[376]…“

Птица на четверть часа замолкла, потом заговорила вновь:

„Вижу, вы мне не верите. Но если я солгала, пусть я никогда не возвращусь на вашу Землю и пусть меня заклюёт орёл“».

Другой автор[377]распространяется о мифогерметической птице ещё более подробно, сообщая некоторые детали, о которых обычно умалчивают. «Кесарь птиц, — говорит он, — есть чудо естества [378], пожелавшего на этом примере показать, на что оно способно, и, само представ Фениксом, породило Феникса. Оно волшебным образом его украсило, сотворив ему королевское оперенье, роскошный хохолок и такой яркий гребешок, что кажется, будто у него на голове серебряный полумесяц или золотая звезда . Тело и пух у птицы как бы позолоченные и переливаются всевозможными цветами. Перья алые, лазурные, золотистые, серебристые, огненно-рыжие. На шее словно ожерелье из драгоценных камней, многообразием окраски превосходящее радугу . Хвост цвета неба усеян блёстками, словно звёздами. Контурные перья и вся спина как будто усыпаны разноцветными примулами. Глаза Феникса сверкают, пылают — вылитые звёзды, ноги золотые, а когти ярко-красные. У Феникса гордая осанка, и весь его вид говорит о том, что он понимает, сколь высоко его положение, и даёт всем почувствовать своё императорское величие. Даже плоть у него царская — источает лишь капли фимиама и елей. Ещё когда он был в колыбели, небо, по словам Лактанция, изливало на него нектар и амброзию. Феникс — единственный свидетель всех мировых эпох , он видел, как золотые души золотого века превращались в серебряные, потом в медные и, наконец, в железные. Он единственный не покидал небо и землю. Он единственный смеётся над смертью, делает её своей кормилицей и матерью, заставляет её порождать жизнь . Когда он чувствует себя обременённым годами, одряхлевшим, удручённым долгой чередой лет, он уступает естественному желанию возродиться к новой жизни посредством чудесной кончины. Тогда он готовит себе место, которое одно на свете не имеет названия: это не гнездо, не колыбель, не родильная, так как здесь он прощается с жизнью, но это и не могила, не гроб, не погребальная урна, так как здесь он вновь обретает жизнь. Таким образом, я не знаю, что оказывается ещё одним неодушевлённым фениксом , который одновременно гнездо и могила, матка и склеп, жертвенник жизни и жертвенник смерти, предназначенные для Феникса. Как бы то ни было, там, на дрожащих ветвях пальмы (palme )[379], он укладывает стебли коричного дерева и ладан, на ладан кладёт кассию, на кассию белоус, затем с несчастным видом вверяя свою судьбу Солнцу, своему убийце и отцу , взбирается на этот благоухающий костёр, дабы сбросить с себя бремя лет. Идя навстречу законным желаниям птицы, Солнце зажигает костёр, который, расточая аромат, обращает всё в пепел и тем самым возвращает Птицу к жизни. Бедное естество, содрогаясь от мысли, что потеряет своё место в этом великом мире, приказывает всему замереть. Тучи не осмеливаются уронить ни одной капли ни на пепел, ни на землю, и даже самые злые ветры страшатся дуть. Властвует лишь Зефир, верх берёт весна, а пепел по-прежнему недвижим. Тогда естество убеждается, что всё благоприятствует возвращению к жизни его Феникса. О великое чудо божественного провидения! Почти тут же холодный пепел, не желая больше видеть естество в скорби и страхе, согревается не знаю каким образом жаркими золотыми лучами Солнца и превращается в червячка (petit ver ), затем в яйцо, и, наконец, в Птицу в десять раз прекраснее прежней . Можно подумать, что всё кругом возродилось, так как небо, пишет Плиний, возобновляет своё вращение, свою нежную музыку, и четыре стихии вдруг весело затягивают мотет во славу природы, чтобы воспеть воскрешение Птиц и мира » [XXXVI].