Русские армии шли на убой...

С началом войны к накопленному за де­сятилетия социальному недовольству добавилась боль расставания с родными и близкими; если прежде крестьянство страдало от голода, то теперь мужиков посылали умирать на непонятной для них войне. Нежелание крестьян-солдат воевать сказывалось уже в начале войны. Председатель Думы М. В. Родзянко приво­дил примеры, когда во время атаки с поля боя дезертировало до половины солдат.

К концу 1914 года в различных армиях было издано большое количество при­казов, отмечавших отсутствие стойкости у солдат и распространившиеся сдачи е плен. Русская армия уступала противник;.' в артиллерии, и русские генералы стара­лись использовать численное превосход­ство, безжалостно бросая своих солдат е штыковые атаки. Д. Ллойд-Джордж писал: «Русские армии шли на убой под удары превосходной германской артиллерии и не были в состоянии оказать какое-либо сопротивление».

Разгромленные в летней кампании 1915 года русские армии потеряли 2,4 млн солдат, в том числе 1 млн пленными. Демо­рализованные и не понимающие смысла войны солдаты массами сдавались в плен. На заседании 30 июля 1915 года военный министр А. А. Поливанов говорил, что «деморализация, сдача в плен, дезертир­ство принимают грандиозные размеры». «Стойкость армии стала понижаться, и массовые сдачи в плен стали обычным явлением», — свидетельствует генерал А. А. Брусилов. Современными исследова­телями подсчитано, что в целом за время войны Россия потеряла 3,9 млн пленными, в три раза больше, чем Германия, Франция и Англия вместе взятые. На 100 убитых в русской армии приходилось 300 пленных, а в германской, английской и французской армиях—от 20 до 26, то есть русские сдава­лись в плен в 12-15 раз чаще, чем солдаты других армий. Число дезертиров к началу 1917 года составляло 1,5 млн (для срав­нения: в германской армии было 35-45 тыс. дезертиров, в английской — 35 тыс.). «Пополнения, посылаемые из запасных батальонов, приходили на фронт с утечкой в 25% в среднем, — свидетельствует М. В. Родзянко, — и, к сожалению, было мно­го случаев, когда эшелоны, следующие в поездах, останавливались ввиду полного отсутствия состава эшелона...» «Ситуация в армии становилась все более безнадеж­ной...—писал А. Ф.Керенский.—В армии шла самовольная демобилизация. Высшее командование было бессильно остановить

разбегавшихся по домам солдат. Созда­вались особые отряды военной полиции для отлова дезертиров... Исчезла всякая воинская дисциплина. Целые роты отка­зывались сражаться... Солдаты то и дело покидали траншеи, братались с немцами, иногда уходя вместе с ними». Особенно характерна динамика «ухода в плен» начи­ная с октября 1916 года, когда в условиях распутицы, а потом зимы бои на фронте практически прекратились. В этот период началось «голосование ногами» — коли­чество уходящих к противнику быстро росло и в феврале 1917 года достигло 148 тыс. человек. После революции появилась надежда, и в марте число пленных упало до 19 тыс.

В декабре 1916 года накопившееся не­довольство солдатских масс прорвалось в массовых выступлениях на фронте. В ходе Митавской операции отказался идти в атаку 17-й пехотный полк, затем к нему присоединились еще несколько полков, волнения охватили части трех корпусов и десятки тысяч солдат. Беспорядки были подавлены, но спорадические выступле­ния в войсках продолжались. Волнения охватили и армейский тыл. В октябре 1916 года произошли восстания нескольких ты­сяч солдат на тыловых распределитель­ных пунктах в Гомеле и Кременчуге: сол­даты не желали идти на фронт. Такие же настроения преобладали и в столичных тыловых гарнизонах; возможность боль­шого солдатского мятежа становилась все более реальной.

Реакция крестьян на войну заключа­лась не только в дезертирстве и массовых сдачах в плен — крестьяне отказались продавать властям хлеб. Правительство было вынуждено оплачивать огромные военные расходы .путем эмиссии бумаж­ных денег; это привело к быстрому росту пен. Товарный хлеб на рынок поставля­ли в основном помещики Центрального Черноземья и фермеры юга и юго-востока. Раньше они продавали хлеб за золотую монету и теперь не желали отдавать его за обесценившиеся бумажки. «Главной

заботой правительства было продовольствие, — свидетельствует министр внутренних дел А. Д. Протопопов. — Явилась на местах так называемая "бисерная забастовка"... деревня не выдавала своего товара, не по­лучая ничего взамен... Положение созда­валось грозное. Столицы тоже не имели хлеба. Мельницы были без зерна».

В ноябре 1916 года правительство опу­ бликовало указ о введении продразвер­ стки. Однако многие губернии требовали уменьшить размеры разверстки, произ­водители хлеба отказывались выполнять задания. Родзянко в докладе, предназна­ченном для Николая II, писал о «полном крахе разверстки».

В отчаянном положении правитель­ство стало предпринимать попытки за­ключить перемирие с Германией и вына­шивало планы земельной реформы — то есть обсуждался тот вариант, который позже реализовали большевики. Но дум­ские либералы, по свидетельству охранки, «получавшие инструкции из английского посольства», сорвали эти планы. Лидер кадетов П. Н. Милюков на заседании Думы обвинил премьера Штюрмера в измене и добился его отставки. Либералы пыта­лись использовать кризисную ситуацию, чтобы утвердиться у власти путем созда­ния «думского министерства». Но они не решались обращаться за поддержкой к народу, как в 1905 году. Милюков не раз предупреждал своих коллег о встающем над страной «призраке Разина и Пугаче­ва»; накануне революции, 9 февраля, он призвал волнующихся рабочих не верить агитаторам и не оставлять работу.

Между тем в городах начинались голод­ные бунты. «В конце января, — вспоминал Керенский, — ЦК союзов городов и земств представил правительственной Комиссии по снабжению меморандум... "Все запа­сы исчерпаны. В феврале хлеба не будет". И действительно, в феврале в городах хле­ба не было. В провинции разгорались го­лодные бунты. 10 февраля в Петрограде начались волнения, спровоцированные, по выражению властей, "нехваткой про-

довольствия". Голод толкал рабочих на вы­ступления, перераставшие в бунты...»

«В феврале никто заранее не намечал путей переворота...»

27 февраля 1917 года голодный бунт в Пе­трограде спровоцировал восстание солдат столичного гарнизона — это восстание, которое называют Февральской револю­цией, было заключительным актом че­реды солдатских выступлений, которые происходили на фронте и в тылу. Л. Д. Троцкий писал: «Февральское восстание именуют стихийным... в феврале никто заранее не намечал путей переворота... никто сверху не призывал к восстанию. Накопившееся в течение годов возмуще­ние прорвалось наружу в значительной мере неожиданно для самих масс».

Каковы были требования восставших крестьян-солдат? Прежде всего, они не хотели умирать на этой непонятной для них войне. По требованию солдат Вре­менное правительство в первой же своей декларации постановило не выводить из столицы на фронт солдат «революционно­го гарнизона». Крестьяне требовали того же, что и в 1905 году, — земли. Предсе­датель Думы Родзянко рассказывал, что восставшие солдаты были на самом деле «конечно, не солдаты, а просто взятые от сохи мужики, которые все свои мужицкие требования нашли полезным теперь же заявить. Только и слышно было в толпе: "земли и воли"...»

У восставших не было никакой орга­низации, и власть сама собой оказалась в руках либералов из Временного пра­вительства. Либералы были вынуждены пообещать крестьянам-солдатам земель­ную реформу— но только с санкции Учре­дительного собрания, созыв которого они всячески затягивали. Однако крестьяне-солдаты требовали немедленных и реши­тельных перемен. Брусилов (в то время главнокомандующий) писал о настрое­ниях солдат: «Взял верх лозунг: "Долой войну, немедленный мир во чтобы то ни стало и немедленное отобрание земли у

помещика" — на том основании, что ба­рин столетиями накопил себе богатства крестьянским горбом...»

Уже весной в Центральном регионе начались захваты помещичьих земель; солдаты толпами уходили с фронта, что­бы принять участие в «черном переделе)!. Керенский ездил по фронтам и произно­сил вдохновенные речи, пытаясь удержать солдат и организовать «последнее и реши­тельное» наступление. Наступление нача­лось 18 июня, но уже через два дня войска отказались идти дальше, а еще через не­сколько дней стали уходить с фронта, уби­вая пытавшихся удержать их офицеров. Правительство попыталось отправить на фронт петроградский «революционный гарнизон», но 3 июля он взбунтовался и едва не сверг правительство — однако, как и в феврале, у бунтовщиков не было никакой организации и они не знали, кому передать власть. Но и Временное правительство не могло управлять стра­ной, погружавшейся в пучину анархии. Британский консул Брюс Локкарт писал о членах Временного правительства: «Тра­гедия заключалась в том, что они были людьми, которые в глубине души и не по­мышляли о революции... и которые се­годня отдали бы свою правую руку, чтобы вернуть императора или, в конце концов, какого-нибудь императора на трон Рос­сии». Действительно, многие (в том чис­ле Милюков) считали, что страну может спасти только диктатура, — и либералы сочувствовали пытавшемуся установить диктатуру генералу Корнилову, но попыт­ка Корнилова закончилась неудачей.

В конце концов, какая-то партия должна была взять на вооружение лозунг солдат-крестьян: «Долой войну, немедленный мир во чтобы то ни стало и немедленное отобрание земли у помещика». В России

существовали две мало кому известные марксистские партии: социал-демократы (эсдеки) и социалисты-революционеры (эсеры). По докладам охранки, перед Фев­ральской революцией эти партии влачи­ли «жалкое существование», а их лидеры прозябали за границей. Марксизм, как и либерализм, был западной идеологией, в данном случае идеологией западного про­летариата; он не имел массовой базы в Рос­сии ввиду малочисленности российского рабочего класса. Эсеры, правда, пытались приспособить марксизм к реалиям кре­стьянской страны и выступали за переда­чу помещичьей земли крестьянам. Этим они завоевали некоторую популярность среди солдат петроградского гарнизона, и лидер эсеров В. М. Чернов стал членом Вре­менного правительства. Однако земель­ная реформа затягивалась, и уже 4 июля бунтовавшие солдаты, едва не доходя до рукоприкладства, требовали у Чернова декрет о земле — «и немедленно».

Есть такая партия

В отличие от эсеров большевики выража­ли готовность немедленно отдать крестья­нам землю и заключить мир—поэтому их популярность быстро росла. Вдобавок Вре­менное правительство проявило полную неспособность восстановить нарушенное продовольственное снабжение. Оно ввело новую продразверстку (теперь она назы­валась «хлебной монополией») и повы­сило закупочные цены на хлеб — но про­изводители по-прежнему отказывались отдавать свой хлеб за пустые бумажки. На транспорте царила анархия, голодаю­щее население захватывало шедшие по Мариинскому каналу баржи с хлебом. 24 августа английский посол Дж. Бьюкенен запросил срочную аудиенцию у Керенско­го. «Я уже однажды предупреждал импе-

ратора, — сказал Бьюкенен, — что голод и холод вызовут революцию; если теперь правительство не будет действовать неза­медлительно, то те же причины вызовут контрреволюцию».

Но Временное правительство ниче­го не могло сделать. Деревня не под­чинялась правительству, там громили помещичьи усадьбы и делили землю. Посылаемые против крестьян солдаты переходили на сторону бунтовщиков. Продовольственное положение в Петро­граде становилось катастрофическим. 31 августа выдача хлеба по карточкам уменьшилась до 1/2фунта — меньше, чем в Ленинградскую блокаду. Солдатам «ре­волюционного гарнизона» тоже сократи­ли пайки, и вдобавок их снова собирались отправить на фронт. Большевики оцени­ли ситуацию и 10 октября провели через Петроградский совет резолюцию о том, что части гарнизона переподчиняются Совету — и что они не будут выведены на фронт. Солдаты с радостью перешли на сторону большевиков, Временное правительство лишилось своей военной опоры и с этого момента было обречено. Таким образом, Октябрьская революция была повторением Февральской — это было восстание голодающих рабочих, поддержанное крестьянами-солдатами. Рабочие требовали прежде всего хлеба, а солдаты — земли и чтобы их не посылали на фронт. «Их совершенно не интересо­вал Интернационал, коммунизм и тому подобные вопросы, — свидетельствует Брусилов, — они только усвоили себе следующие начала будущей свободной жизни: немедленно мир во что бы то ни стало, отобрание у всего имущественно­го класса... всего имущества, уничтоже­ние помещика и вообще барина».

«За миром и хлебом»

Питирим Сорокин дал концентриро­ванное описание Русской революции: «В январе—феврале 1917 г. в городах... разразился хлебный бунт, начавшийся с остановки и опрокидывания трамваев и перешедший в опрокидывание более солидных вещей, вроде престолов и пра­вительств. Опрокинули монархию. Но голод усиливался. Параллельно углубля­лась и революция: в октябре опрокинули Временное правительство и стали "со­циализировать буржуев", чему это пра­вительство мешало...» Внимательно на­блюдавший за событиями М. М. Пришвин писал в своем дневнике о «непонимании большевистского нашествия, которое... все считают делом Ленина и Троцкого», но «не понимают, что вожди тут ни при чем и нашествие это не социалистов, а первого авангарда армии за миром и хлебом, что это движение стихийное... что это движе­ние началось с первых дней революции

ОБЩЕСТВО

и победа большевиков была уже тогда предопределена».

Конечно, если вооруженный народ тре­бовал мира и хлеба, то кто-то должен был возглавить эти пришедшие в движение огромные массы. Если бы этого не сделали Ленин и Троцкий, то нашлись бы другие: на заседании предпарламента 24 октября лидеры эсеров и меньшевиков Мартов, Дан и Год потребовали у Керенского не­медленно издать декреты о земле и о мире. Керенский отказался — поэтому ему при­шлось бежать на автомобиле американ­ского посольства.

Когда в январе 1918 года, наконец, собра­лось Учредительное собрание, оказалось, что оно в основном состоит из социали­стов, которые при открытии заседания дружно пели «Интернационал». Собрание утвердило большевистский Декрет о зем­ле и обратилось к воюющим державам с призывом о мирных переговорах—тем не менее оно было разогнано большевиками, которые (как, впрочем, и либералы) счи­тали, что настало время диктатуры. Пи-тирим Сорокин впоследствии доказывал, что вызванные голодом революции всегда приводят к диктатуре. Только диктатура могла реально ввести продразвестку и обе­спечить города хлебом — и большевики послали в деревню вооруженные продо­тряды. Но случилось то, чего опасались все предыдущие правительства: произ­водители товарного хлеба, зажиточные крестьяне окраин, ответили всеобщим восстанием. Исторический парадокс со­стоял в том, что выигрыше от «черного передела» оказались в основном крестьяне перенаселенного Центра. На окраинах, на юге и на востоке, где земельная при­бавка после революции не была суще­ственной, была реализована на практике вторая часть знаменитого лозунга «Земля и воля». Эту волю крестьяне окраин поняли как свободу от сильного государства, от продразверстки и призыва в Красную армию.

Воспользовавшись крестьянским восстанием, все противники большевиков объединилась и создали Белую армию. Началась Гражданская война, фронт ко­торой проходил но границе между пере­населенным Центром и многоземельны­ми окраинными областями. По словам генерала Деникина, все содержание Гражданской войны сводилось к тому, что «голодный север шел походом на сытый юг, а юг отстаивал... свое благополучие». По большому счету, крестьяне не желали воевать, им было безразлично, что про­исходит в городах, они желали, чтобы по­сле раздела земель их оставили в покое, поэтому они толпами дезертировали из обеих армий, Белой и Красной. Однако когда армия Деникина вторглась в пере­населенный Центр, крестьяне-солдаты

не пожелали возвращения помещиков, и миллион дезертиров вернулся в Крас­ную Армию. Деникин впоследствии пи­сал: «Главный, более того, единственный вопрос, который глубоко волновал душу крестьянства, который заслонял собой все прочие явления и события, — выму­ченный, выстраданный веками: Вопрос о земле»(выделено Деникиным. — С. Н.).

Ленин дважды подчеркнул карандашом эту фразу из книги Деникина.

Сменивший Деникина Врангель пообе­щал крестьянам  землю — но ему уже ни­кто не верил.

Выдающийся экономист Джон Мейнард Кейнс, наблюдавший за катаклизмом Рус­ской революции из далекого Парижа, пы­тался понять, что же произошло, и найти истинную причину событий. В конечном счете он пришел к тому же выводу, что и ссылавшийся на Мальтуса Глеб Нефедов. «Население Европейской России увеличи­лось еще в большей степени, чем населе­ние Германии, — писал Кейнс. — В 1890 году оно было меньше 100 млн, а накану­не войны оно дошло почти до 150 млн; в годы, непосредственно предшествующие 1914 году, ежегодный прирост достигал чудовищной цифры в 2 миллиона... Вели­кие исторические события часто бывают следствием вековых перемен в численно­ сти населения, а также прочих фундамен­тальных экономических причин; благо­даря своему постепенному характеру эти причины ускользают от внимания совре­менных наблюдателей... Таким образом, необычайные происшествия последних двух лет в России, колоссальное потрясе­ние общества, которое опрокинуло все, что казалось наиболее прочным... явля­ются, быть может, гораздо более следстви­ем роста населения, нежели деятельности Ленина или заблуждений Николая...»