Страница № 4 – Матильда - способная ученица.

Страница №2 – Тридевятый вал.

...далеко не всё, что казалось исчезнувшим в глубине времён, завершено.

Май на Балтике обычно напоминает весёлый калейдоскоп времён года. Казалось, вот только что погода была тёплой и ласковой. И тут же она становится холодной и хмурой. Вчера Ольга радовалась ярким лепесткам парусов весенней регаты, а сегодня оказалась наедине с маяком и штормом. С высоты Толбухинского* маяка волнение моря походило на ожившее полотно кисти Ивана Айвазовского. Только белые гребни волн и предрассветное небо. Причудливая игра света и тени, как вызов тому, кто попробует их запечатлеть.

— Пусть нрав природы твёрд, но всё же, мы не привыкли отступать! — девушка пододвинула штатив с фотоаппаратом и ловко сменила объектив. — Будем снимать бурю во всём её величии! «Мольберт» готов, создатель тоже!

Сам прославленный художник в своё время наверняка наведывался сюда. Красота старейшего балтийского маяка, тогда только-только одевшегося в камень, стала важным местом научной и творческой силы. По крайней мере, в это хотелось верить. Настройки, замеры... Ольга залюбовалась картинкой, сделала пробную серию кадров. Когда в волнах внезапно мелькнул чёрный лоснящийся бок, она даже не сразу поняла, что это перевёрнутая лодка. Стихия жонглировала судёнышком, неся его прямо на маяк. Вот уже стал виден обломок мачты, бившийся о борт и прилипший к корме грязно-белый парус. И ещё... человека, отчаянно цеплявшегося за обрывки снастей.

Через несколько мгновений Ольга, буквально пулей пролетев длинную винтовую лестницу маяка, уже бежала к берегу. Порыв ветра услужливо захлопнул брошенную раскрытой дверь. Насколько позволяла непогода, девушка совершила стремительный забег меж крупных валунов. Сама подобна лёгкой тени, но с верёвкой и спасательным поясом в руках. То ли стресс, то ли залихватская удаль запустили в голову известный школьный стих:

— Люблю... Грозу... В начале мая, — с каждым словом Ольга вскакивала на очередной из каменьев. Дойдя до финала с фразой «...грохочет в небе голубом», она невольно глянула вверх. Сумрачное небо Финского залива синхронно полыхнуло молнией и следом, будто бы довольно, пальнуло громовым раскатом. Хорошо, что хорошо кончается. Как сказал в кино один известный пират «надеюсь, все это увидели, ибо я не стану повторять». На самом деле, каким образом её не зацепило бившейся о камни тяжёлой лодкой и удалось привлечь внимание терпящего бедствие? Да ещё и удачно бросить ему верёвку с петлями для рук на конце? Память вообще сохранила только ключевые точки спасательной операции. Запечатлелись собственные побелевшие от напряжения руки, вцепившиеся в ворот одежды. Того самого, кто всего несколько минут назад персонажем картины попал в кадр её камеры. Как они добирались к станции смотрителя, и кто кому помогал при этом не свалиться с мокрых камней-окатышей, было уже неважно.

Когда они ввалились в вахтенную комнату, расположенную в пристройке маяка, Ольга усадила моряка на скамейку, стоящую у стены. Некоторое время молча его изучала. Видимо не в силах что-либо сказать, он делал то же самое. В такой обстановке не до аллегорий, но Ольга всё равно подумала, что теперь на скаку она остановила если не коня, то уж точно целую отару морских барашков. Хотя после «поэтического забега» удивляться не приходилось. На правах хозяйки она подошла к шкафчикам, где переодевались гости и дежурная смена. Достала оттуда запасную матросскую робу и военный бушлат, протянула мужчине:

— Оденьтесь в сухое. А вот ваш странный и нарядный жилет следует снять и высушить. Можете всё это проделать там, в раздевалке, — девушка указала на ширму, за которой стояла вешалка и несколько стульев.

Страница №3 – CHORUS

часть первая: «человеческая»

Римская I

валерий александрович дергает веком. Все естество его устремляется за механическими движениями. малое тело управляет Большим. Поэтому у мужчины на переносице уселись темно-фиолетовые очки. Курицы-наседки. Почему? Дабы праздный зевака не заметил тик – нервный, тик – неровный, тик – нерадивый.

   сын александра дергает за медную ручку аудитории. Да! Еще дергают за дверные ручки, ещё открывают помещения с застуженными студентами. «Суженый, мой суженый. Голос твой простуженный», - хрипела алегрова. Внутри же, в овальной комнате, в квадратной комнате, в треугольной комнате – плоские учащиеся. Вот оно что…вот оно что…  

   мужчина шаркает, шамкает, но на вид ему 35 лет. Плюс-минус. Тянет судорожно массивное, мясистое полотнище прямоугольной двери. На себя, разумеется. Кубические двери в неизвестное помещение – явно гробовое отверстие. Поддается дверца. Ещё бы. Сложно не поддаться, не соблазниться на руку преподавателя. Рука учителя – умела и виртуозна. Музыкальна! Феерична. И…совершенно непрактична. Кажется, так?... Определенно.

   Но вместилище учащихся – незнакомо валерию александровичу и знакомо одновременно. Единовременно. Он есть узнаватель юных сердец и недоумевающий по поводу того, что понимает. Ну и что же осознает герой? Что, во-первых, не герой и (Слава Богу!) не героиня. Потому что девам трудней, нежели представителям мужского сословия.

    Ибо после 35 нет пола, пола нет. Один паркет, один линолеум. Так бы мог подумать валерий александрович. И мы не осуждаем его. А что мы делаем? Синхронизируем возможные мысли и действия. Хмурится гуттаперчевый малый лоб мужеский, бледные губы наполняются румяными калеными словами, ибо нет желания прочесть и уяснить, в чем суть «Мира и Войны», у девушек шестнадцати лет и у отроков семнадцати лет.

   Интересуется, кто хотя бы за наполеона, а кто за александра первого, у класса. А класс, коллектив то бишь, перед темно-фиолетовыми каплями валерия александровича. Не забываем ни на секунду, нет, вы не должны запамятовать, что очки-капли на грушевидном носу у него. Как будто сие сыграет важную роль в нашем скромном повествовании. Авось сыграет. Нас-то много отсель, потому повествование – многоголосо, полифонично. Может быть, мы – хор, транслирующий школьную драму?   

   Не хотят твари понимать, в чем Суть шенграбенского сражения. Не жаждут узреть, в чем провал аустерлица. Не возжелают никак осознать окружающую действительность без насилия, без боли, без яда. Без горя. Что же, на баррикады, товарищи студенты. Поделились ребята на славную армию наполеона и на бесславную армию кутузова-александра. Может быть, наоборот? Может быть. Всё может быть, ибо наша задача – передать бесстрастно, рассказать незаинтересованно. У нас нет авторской позиции. Никакой. От слова «совсем»: мы есть хор, хор есть мы. Формула, однако.

   Атлетические натруженные ноги молодых людей отталкиваются, взлетают ввысь аудитории, разят матовые сосредоточенные плафоны других молодых людей. Девицы ропщут на юношей, на отроков и вырывают у иных барышень бронзовых змей из головушек. Бронзовые змеи позеленели, заплесневели. Совсем как статуя николая первого перед Исаакиевским Собором.

   Растянутая резина в пространстве студенческой аудитории есть резина, длящаяся во Времени – сжеванная-пережеванная, усиленная мышцами рта. Потому баталия замедленна. Кстати, нам – хору то бишь – как раз сие на руку. Детали опишем, а ты фотографическим зрением зафиксируешь. Канцелярщина…

     Гарцующий на воображаемой пегой лошади, валерий александрович скромно объезжает невесомые тела. Кто-то объезжает скакунов, рысаков, а кто-то тела объезжает. Лица с утонченными чертами. Бескровные восковые губы мужчины звукоизвлекают солидную речь: «de beaux hommes…voila une belle mort…il est venu Bien jeune se frotter a nous».

    Да, а французский язык валерий александрович терпеть не может. Но может потерпеть.

Страница № 4 – Матильда - способная ученица.

- Матильда, ты слушаешь? - раздраженно спрашивает старшая кухарка.

Девочка послушно кивает.

- Так вот, надрез делаешь неглубокий, чтобы только слегка вспороть кожицу, затем ведешь лезвие до паха и можешь вынимать. Дальше придется поработать руками, но ничего, после нескольких поросят, брезгливость пройдет

Девочка сглатывает и пытается заглушить рвотные позывы.

- Смотри внимательно, я говорю! Сейчас самое главное! Потроха вынимай аккуратно. И не повреди желчный пузырь! Если порвешь, то мясо,считай, испорчено. В уксусе отмочить конечно можно, но такое блюдо на стол герцогу не подашь, иначе точно десяток плетей словишь.

Матильда снова сглатывает, но на этот раз от перспективы словить плетей.

- Да не дрожи ты! - ободряет кухарка. - Если что к мяснику во двор сбегаешь, состроишь мордашку пожалостливее и выпросишь нового порося. Тебя он точно лапать не будет. Не в его вкусе.

На последних словах кухарка многозначительно поправляет фартук на пышной груди.

- Запомнила?

Девочка кивает.

- Ага, так тебе и поверила. У самой в двенадцать лет только ветер в голове был.

Матильда качает пресловутой ветряной головой.

- И не вздумай на сына герцога заглядываться. У него сейчас только одно на уме. А как получит, твои грезы о пышной свадьбе воплощать точно не станет. Так что иди лучше, стражникам паек разнеси. Все больше проку.

Матильда послушно берет глиняные котелки с кашей и ставит на поднос из грубого дерева. Разрезает каравай хлеба на две части, а после переливает в маленький кувшин молодого вина из большого чана. Поправив белоснежный передник поверх платья из дешевого фетра, берется за поднос.

- Если будут приставать - кричи, - советует кухарка не поворачивая головы. - Испугать не испугаешь, но может желание отобьешь.

Матильда снова покорно кивает и выходит с кухни.

- Эх… дура девка, - вздыхает кухарка, а после шепотом добавляет. - Совсем как я в ее годы.

В могильной тишине подвалов раздается гортанный хрип и смачный шлепок. Матильда, сплюнув на лестничный пролет, утирает губы. Девочку достали быдловатые стражники, достали бесконечные лестницы и от аромата каши с кусками сала тянуло блевать. И нравоучения толстой кухарки тоже достали.

Поправив локон рыжих волос, Матильда, с трудом удерживая тяжелый поднос, спускается вниз. В конце коридора виден слабый отблеск факела. С каждым шагом светлое пятно разрастается, багрянцем отливая на каменных стенах. Отчетливо слышны только голоса стражников. Заключенные предпочитают хранить молчание. Либо от нехватки сил, либо от отсутствия собеседника, либо от страха получить по ребрам коваными сапогами.

Увидев девочку, стражники замолкают.

- Ты новенькая? - наконец нарушает тишину один.

Матильда пугливо опускает взгляд.

- Да ты не бойся, - тихо произносит второй. - Глазки-то у тебя какие, словно изумруды. Не прячь красоту девочка. Ну, что там тебе толстая Бесс про нас рассказала?

- Ничего, - насупившись, отвечает Матильда.

- Ты не слушай ее. У меня дома дочурка твоего возраста. Я не в жисть ребенка не обижу. Давай выкладывай, что там принесла?

Матильда пыхтя ставит поднос на стол. Путь был неблизкий, и девочка выбилась из сил.

- М-м-м-м, - протяжно вдыхает аромат первый. - Каша. Сколько раз плевали?

- Два раза, - неохотно отвечает Матильда.

- Узнаю старую Бесс. Всегда передает привет, - стражник безуспешно давит улыбку.

Второй нетерпеливо берет кувшин и разливает вино в облупившиеся глиняные чаши.

- Спасибо, малая, - благодарит он, вдыхая аромат напитка. - Если кто будет обижать, скажи, что Рудольф размажет нос.

Матильда неуклюже делает реверанс.

Стражники сухо смыкают чаши.

- Дядя Рудольф, постойте…

Рудольф задерживает чашу у самого рта.

- Что случилось?

Матильда переминается с ноги на ногу.

- Это… да ничего. В вино Бесс тоже… того…. плюнула.

Второй страж, залпом осушив чашу, довольно выдыхает.

- Вино этим точно не испортишь, - со знанием дела заявляет он и, зачерпнув полную ложку каши, отправляет в рот.

Девочка сопит сильнее. Резко развернувшись, скрывается в коридоре.