Тютчев не только использует в своём поэтическом языке длинные, величественные по звучанию слова, но часто сам творил их.

Все призраки возвышенного имеет не только поэтическая лексика, но и синтаксис Тютчева. По своим преобладающим формам этого синтаксис своеобразного внутреннего диалога, с его вопросами и ответами, с его обращениями к отсутствующему собеседнику, неожиданными поворотами и эмоциональными реакциями и взрывами:

Молчи, прошу, не смей меня будить.

 

Не их вина: пойми

Коль можешь, органа жизнь глухонемой!

Увы, души в нём не встревожишь

И голос матери самой!

 

 

Слёзы людские, о слёзы людские,

Льётесь вы ранней и поздней порой…

Льётесь безвестные, льётесь незримые,

Неистощимые, неисчислимые, -

Льётесь, как льются струи дождевые

В осень глухую, порою ночной.

 

Анафора, повторение одних и тех же слов в начале строки и в одной и той же строке увеличивают напряжение внутренней мысли, помогают постичь трагизм чувства поэта. У Тютчева не совсем обычный внутренний диалог - и соответственно необычен синтаксис его диалогических стихотворений. Это не столько разговоры с предполагаемым собеседником, сколько с самим собой. Это разговор - размышление. И это синтаксис размышляющей речи - в муках и постоянном борении размышляющей.

Диалог Тютчева часто производит впечатление нелёгкого - и по содержанию, и по формальным, грамматическим признакам.

Былое - было ли когда?

Что ныне - будет ли всегда?…

Пройдёт оно, как всё прошло,

И капет в тёмное жерло

За годом год.

За годом год, за веком век…

Что ж негодует человек,

Сей злак земной!..

Он быстро, быстро вянет - так,

Но с новым летом новый злак

И лист иной…

 

Синтаксис подобных конструкций Тютчева представляет собой разговорно-утяжеленную форму, его фиксирует и поворот фразы, и резкий и значительный поворот мысли. Такие конструкции позволяют почти физически ощутить процесс поэтической речи и поэтического раздумья - трудного, высокого, страстного. Тютчев не боится речевой дисгармонии - он подчиняет её своим художественным целям. Он прибегает к интонационным перебивам и диссонансам, чтобы придать драматизм и стиховой фразе, и заключенной в ней мысли. Синтаксические конструкции и обороты у Тютчева могут быть и "утяжеленными" и "лёгкими", но они во всех случаях производят впечатление естественных. Ход авторской мысли и речи, её построение кажутся безыскусственным и точно "неподготовленным", случайным. Эта безыскусственность и кажущаяся неподготовленность речевого строя особенно бросаются в глаза в некоторых необычных началах:

 

И бунтует и клокочет,

Хлещет, свищет и ревёт…

 

Эти бедные селенья,

Эта скудная природа…

 

Нет, моего к тебе пристрастья

Я скрыть не в силах, мать - Земля…

 

Подобные начала, как заметил Ю. Тынянов, придают характер обрывочности, фрагментарности тютчевским стихам. В сущности, поэтическая речь Тютчева строится вся на внутренних кульминациях. Поэт говорит только о самом главном, минуя обязательные зачины, словесные "мостики" и связи.

Читая стихи Тютчева, мы вновь и вновь поражаемся неисчерпаемому богатству русского языка. Взыскательное отношение к стихотворному мастерству отличает Тютчева. Несмотря на то, что поэт "не писал, а лишь записывал свои стихи". Он не раз возвращался к записанному, отчеканивал то, что как бы невольно сорвалось с его пера, добиваясь предельной ясности и чёткости стиха. Благоговейному отношению к поэтическому слову учат нас стихи Тютчева. "Он не шутит с музой", - говорил Лев Николаевич Толстой.

Поэтический мир поэта

Нам близок Тютчев, вдохновенный созерцатель природы, нашедший свои, ему одному свойственные краски, чтобы запечатлеть её красоту. Нам дорог Тютчев, чуткий тайновидец человеческого сердца, сумевший передать тончайшие оттенки и глубокие противоречия душевных переживаний. О чём бы ни писал Ф. И. Тютчев: о природе, о любви, о красоте - каждая строка его проникнута тонким философским осмыслением бытия, во всём мы находим философский подтекст. Далёкий от политической жизни, Тютчев воплотил в своём творчестве мир своих глубоких и чистых человеческих переживаний, раскрыл в нём свою богатую натуру красивых людских чувств и мыслей.

Говоря о стиле Тютчева, нельзя не сказать о круге тех проблем, которые его волновали, о темах его поэзии, о романтической природе художественного видения Тютчева. Тютчев был романтиком, в частности в своих стихах о природе, не потому, что его природа лишена признаков реального и правдивого, но потому, что природа его интересовала не конкретно, не в деталях, а как единая, живая сущность. Она интересовала его главным в своих стихийных и космических проявлениях - в грозу, в порывах ветра, при ярком свете солнца, при лунном сиянии. Тютчев любит в природе не предметы и частности, а её стихи, и её тайны - он любит природу в самом возвышенном и загадочном лике.

Поэтический мир Тютчев высокий и в то же время трагичный, но он находится за пределами плоской трагедии. В этом и есть сложность личности поэта, его поэтического строя. О музе Тютчева нельзя сказать, что она "пессимистическая" или, наоборот "оптимистическая". Её определяющая черта - величие. Радость и печаль, доброе и злое, светлое и мрачное у Тютчева не существует раздельно, а слиты в возвышенном. Это внутреннее свойство поэтической мысли находит прямое отражение в языке, в явном пристрастии поэта к антонимическим языковым построениям.

В языке поэзии Тютчева уживаются семантически полярные; противоположные по своему словарному значению не столько сталкиваются, сколько сосуществуют: "со сладким ужасом"; "сладкий сумрак", "и обаянья нет ужасней". По тютчевски звучит:

Люблю сей божий гнев! Люблю сие незримо

Во всём разлитое, таинственное зло…

 

В том мире высокой поэзии Тютчева стираются многие привычные границы между понятиями - границы смысловые и эмоциональные. Противоположное становится почти однозначным. В стихотворении "О чём ты воешь, ветер ночной?" резко антонимичные понятия, с точки зрения обыденного рассудка, вполне уживаются между собой, составляя узел лирической композиции:

О, страшных песен сих не пой

Про древний хаос, про родимый!

Как жадно мир души ночной

Внимает повести любимой!

 

Определения предметов не делают их понятнее для нас. Никто никогда не видел "демонов глухонемых". Подобные образы уводят нас в мир таинственно-возвышенного, сугубо романтического и предельно сгущают тревожную атмосферу. Но Тютчев никогда ничего не утверждает, он вопрошает себя и других, его поэзия не догматична, а проблемна. Недаром у Тютчева так много вопросов, внутренних, скрытых - и прямых, интонационно обозначенных. Трагическим вопросом завершается прекрасное и мудрое стихотворение "Смотри, как на речном просторе…"

…Все вместе - малые, большие.

Утратив прежний образ свой,

Все безразличны, как стихия, -

Сольются с бездной роковой!…

О, нашей мысли обольщенье,

Ты, человеческое Я,

Не таково ль твоё значенье,

Не такова ль судьба твоя?

 

Вопросительные интонации едва ли не преобладают в стихах Тютчева, - и это не случайный, формальный признак, и признак существенный, "стилеопределяющий".

Увы, что нашего незнанья

И беспомощней, и грустней?

Кто смеет молвить до свиданья

Через бездну двух или трёх дней?

 

Обожествленность окружающего мира Тютчева нельзя назвать голым пантеизмом. Поэзия Тютчева настолько многогранна, индивидуальна. Это личная поэзия, совершенная по проникновению в сокровенные тайны глубокой души.

Личное, индивидуально-временное исчезает в порыве человеческого духа к общему и всемирному - и в этом исчезновении рождается радость:

…Чувство, мглой самозабвенья

Переполни через край!…

Даст вкусить уничтоженья,

С миром дремлющим смешай!

 

Тема стихии, всеподавляющей природы выступает как нечто хаотичное, силы природы ведут между собой какой-то таинственный разговор. Тема хаоса - природа и мир хаотичны, а человек одинок - проходит через многие произведения поэта. Её посвящены " Silentium ", "Безумие", "День и ночь", " О чём ты воешь, ветер ночной?", "Ночное небо так угрюмо", "Святая ночь на небосклон вошла". В этом цикле нашли выражение мятежное состоянии души поэта и предчувствие освежающих бурь. Раздвоенное сознание, драматизм внутренних переживаний - вот темы пейзажной и интимной лирики.

"О, вещая душа моя!

О, сердце, полное тревоги,

О, как ты бьёшься на пороге

Как бы двойного бытия!.."