Языковая вариативность

Рассмотрение механизмов кодового переключения и интерференции естественным образом подводит нас к очередному понятию, требующему разъяснений, – понятию языковой вариативности.

Если мы можем в процессе общения переключаться с одних языковых средств на другие, например при смене адресата, продолжая при этом обсуждать ту же тему, то это означает, что в нашем распоряжении имеется набор средств, позволяющий об одном и том же говорить по-разному. Это чрезвычайно важное свойство языка, обеспечивающее говорящему возможность не только свободно выражать свои мысли на данном языке, но и делать это разными способами. Умение носителя языка по-разному выражать один и тот же смысл называется его способностью к перифразированию. Эта способность, наряду со способностью извлекать смысл из сказанного и умением отличать правильные фразы от неправильных, лежит в основе сложного психического навыка, называемого владение языком (см. разд. 2.5 главы 2).

Вариативность проявляется на всех уровнях речевой коммуникации – от владения средствами разных языков (и, следовательно, варьирования, попеременного использования единиц каждого из языков в зависимости от условий общения) до осознания говорящим допустимости разных фонетических или акцентных вариантов, принадлежащих одному языку (в современном русском литературном языке это варианты типа було[шн]ая / було[чн]ая, поднялся́ / подня́лся и под.).

Между этими полюсами располагаются многообразные виды языкового варьирования: например, лексические синонимы, которые можно рассматривать как варианты выражения одного и того же смысла (увеличиваться – усиливаться – возрастать; бросать – кидать; подлинник – оригинал; огромный – громадный; лишь – только и т. п.), однокоренные слова (замораживание – заморозка; стимулирование – стимуляция; эгоистический – эгоистичный и т. п.), синонимические синтаксические конструкции (Выполняя задание, будьте осторожны. – Когда выполняете задание, будьте осторожны. – При выполнении задания будьте осторожны) и многое другое.

Следует оговориться, однако, что синонимия слов и синтаксических конструкций очень часто бывает сопряжена с разницей (хотя подчас и весьма тонкой) в значениях единиц, образующих синонимический ряд: ветер усиливается, но не увеличивается и не возрастает; трудности возрастают, но не усиливаются; бросить, кинуть камень (взгляд), но только бросить курить (не: *кинутъ курить); только не уходи – лучше, чем лишь не уходи, и т. д.

Поэтому в современной лингвистике по отношению к разным видам синонимии понятия варианта и вариативности не используются. Они применяются главным образом к таким различиям языковых единиц, которые не связаны с разницей в их значении. Иначе говоря, вариативность– это прежде всего несоответствия во внешнем виде, в форме языковых знаков, которые имеют один и тот же смысл.

С социолингвистической точки зрения явление вариативности заслуживает внимания постольку, поскольку разные языковые варианты могут использоваться в зависимости а) от социальных различий между носителями языка и б) от различий в условиях речевого общения.

Так, проведенное московскими лингвистами социолингвистическое исследование фонетических вариантов, допускаемых нормой современного русского литературного языка, установило определенную зависимость между такими характеристиками носителей языка, как возраст, место рождения, профессия, уровень образования и др., и теми предпочтениями, которые они оказывают вариантам типа [з́в́]ерь / [Зв ́]ерь, [шы]ги́ / [шʌ]ги́, е́[ж̅']у /е́[ж̅]у и под. Оказалось, что, например, мягкое произношение звукосочетаний зж, жж как [ж̅] в словах езжу, брызжет, жужжать, вожжи, дрожжи представлено главным образом в речи старшего поколения, а молодежи больше свойственно произношение твердого долгого ж: [ж̅]. Москвичи старшего возраста еще сохраняют произношение [шы]ги́, [жы]ра́, а в речи других групп говорящих эта черта почти не встречается»[11]. Ассимилятивное произношение согласного, т. е. смягчение его перед следующим мягким согласным: [з в ']ерь, [с'т ']ена, [з'л']шиься – в среде рабочих встречается реже, чем в среде гуманитарной интеллигенции, а произношение ко[н ф ]ёта, ла[ф }ки (лавки) находится за пределами литературной нормы и свойственно просторечию или диалектной речи.

У. Лабов обнаружил похожие зависимости в современном американском варианте английского языка. Так, он установил, что начальный согласный в таких словах, как thin 'тонкий', thick 'толстый' и под. реализуется по-разному в речи представителей высших социальных слоев американского общества (он назвал этот вариант престижным) и в речи других социальных групп. Негры – носители American English значительно чаще, чем другие группы говорящих, опускают согласный <г> в позиции перед согласным, т. е. при произношении слов типа first 'первый'.

Это – один вид варьирования, собственно социальный (еще его называют стратификационным, поскольку он отражает стратификацию языкового сообщества на слои и группы). У. Лабов называет такого рода варианты, зависящие от социальных характеристик говорящих, индикаторами: каждый вариант как бы указывает на социальное положение носителя языка [Лабов 1975: 50].

Кроме этого, использование допускаемых нормой вариантов может зависеть от условий речи: от стиля, жанра, степени внимания говорящего к собственной речи, офици-альности/неофициальности обстановки и т. п. Одни и те же носители языка могут выбирать разные варианты в зависимости от указанных условий. Так, в официальной обстановке, когда говорящий старается контролировать свое произношение, он выбирает более отчетливые произносительные формы: например, [тол'кл], [ч¹ иллв¹ эк], [буд¹ ьт] (только, человек, будет), а в непринужденной обстановке скорее всего предпочтет варианты редуцированные: [токъ], [чьллэк] и даже [ч эк], [буит] и под. Это – стилистическое варьирование.

Варианты такого рода У. Лабов называет маркерами: они маркируют различные стили речи, к которым принадлежат разные варианты одной языковой единицы.

Итак, вариативность языковых знаков зависит от параметров двоякого рода – от социальных характеристик носителей языка (и тогда говорят о социальной дифференциации языка) и от ситуации речевого общения (и тогда говорят о функциональной его дифференциации).

Возникает вопрос: на каком основании мы говорим о вариантах, вариативности? Ведь вариант – это видоизменение, разновидность какой-то основы. Но что может рассматриваться в качестве такой основы, допускающей варьирование? Какова "точка отсчета" при установлении вариативных форм?

При ответе на эти вопросы мы сталкиваемся с одним из фундаментальных лингвистических и социолингвистических понятий – понятием языковой нормы.

Языковая норма

В первом приближении языковая норма – это то, как принято говорить и писать в данном обществе в данную эпоху. Иначе: норма – это совокупность правил выбора и употребления языковых средств(в данном обществе в данную эпоху). Понятие нормы неразрывно связано с понятием литературного языка. Литературный язык и называют часто языком нормированным.

Норма стоит на страже целостности и общепонятности литературного языка. Она определяет, что правильно и что неправильно, она рекомендует одни языковые средства и способы выражения как "законные" (например: документ, авторы, в клубе, печёт) и отвергает другие как противоречащие языковому обычаю, традиции (запрещает говорить, например, документ, автора, в клубу, пекё'т).

Нормы исторически изменчивы, но меняются они медленно. В развитых литературных языках норма остается стабильной на протяжении многих десятилетий. Но всё же, если мы сравним русский язык XIX в. с русским языком века ХХ-го, то обнаружим бросающиеся в глаза расхождения между нормативными установками, которых придерживались литературно говорящие люди обеих эпох. В пушкинские времена говорили домы, корпусы, теперь – дома, корпуса. В рассказе Ф. М. Достоевского "Хозяйка" читаем: "Тут щекотливый Ярослав Ильич <...> вопросительным взглядом устремился на Мурина". Определение щекотливый употреблено здесь в смысле, близком к значению слов деликатный, щепетильный, и применено к человеку, т. е. так, как ни один из современных писателей его не употребит (обычно: щекотливый вопрос, щекотливое дело).

Такая перемена языковых норм – явление естественное. Трудно представить себе общество, в котором менялись бы социальный уклад, обычаи, отношения между людьми, развивались наука и культура, а язык на протяжении столетий оставался бы неизменным. Но хотя норма меняется вместе с развитием самого языка, в принципе она консервативна: коль она стоит на страже целостности и общепонятности литературного языка, то свойство консервативности ей совершенно необходимо. "Если бы литературное наречие, – писал А. М. Пешковский, – изменялось быстро, то каждое поколение могло бы пользоваться литературой своей да предшествовавшего поколения, много двух. Но при таких условиях не было бы и самой литературы, так как литература всякого поколения создается всей предшествующей литературой. Если бы Чехов уже не понимал Пушкина, то, вероятно, не было бы и Чехова, слишком тонкий слой почвы давал бы слишком слабое питание литературным росткам. Консерватизм литературного наречия, объединяя века и поколения, создает возможность единой мощной многовековой национальной литературы". Литературной нормой, по словам А. М. Пешковского, "признается то, что было, и отчасти то, что есть, но отнюдь не то, что будет" [Пешковский 1959: 54-55].

Литературная норма выполняет важную социальную и культурную функцию. Все социально важные сферы человеческой деятельности обслуживаются нормированным языком: без него трудно представить себе функционирование науки, образования, культуры, развитие техники, законотворчество, делопроизводство и т. п. Норма играет роль фильтра: она пропускает в литературное употребление всё яркое, меткое, сочное, что есть в живой народной речи, и задерживает, отсеивает всё случайное, блеклое, невыразительное.

При этом норма динамична: она не делит средства языка жестко на хорошие и плохие, не предписывает: первые надлежит употреблять всегда, а вторые – не употреблять никогда. Правильное и уместное в одних условиях речи (например, в бытовом диалоге) может выглядеть нелепым в других (например, в научной статье). Зависимость литературной нормы от условий, в которых осуществляется речь, называют коммуникативной целесообразностью нормы.

Существует ли норма в других подсистемах национального языка – например, в диалектах, в просторечии, в жаргонах? Ведь люди, говорящие, скажем, на севернорусском "окающем" диалекте, используют его также в соответствии с неким установившимся порядком, в согласии с многовековой традицией. Определенные традиции использования языковых средств есть и в других разновидностях национального языка. Стало быть, и по отношению к этим подсистемам мы можем говорить о норме?

Однако отличие нормы литературного языка от нормы диалекта или жаргона состоит в том, что литературная норма сознательно культивируется: она фиксируется в словарях и грамматиках, ей обучают в школе, ее пропагандируют в книгах, по радио и телевидению, всякое культурное общение людей происходит обычно в соответствии с нормами литературного языка. В диалектах, а тем более в просторечии и жаргонах этого нет: имеется традиция использования языковых средств, но никто из носителей диалекта не оберегает его от каких-либо влияний, не культивирует сознательно и целенаправленно диалектные образцы речи, речевого общения.

Имея в виду различие нормы культивируемой и нормы как результата длительной традиции, уругвайский ученый Э. Косериу предложил разграничивать два смысла понятия норма: в широком смысле "норма соответствует не тому, что "можно сказать", а тому, что уже "сказано" и что по традиции "говорится" в рассматриваемом обществе" [Косериу 1960: 175], а в узком смысле норма – это результат целенаправленной деятельности общества по отбору и фиксации определенных языковых средств в качестве образцовых, рекомендуемых к употреблению.

Усилия общества по сохранению нормы, целенаправленная разработка правил и предписаний, призванных способствовать такому сохранению и научно обоснованному обновлению норм, называется лингвистической кодификацией. Кодификации обычно подвергается не весь национальный язык, а только те его подсистемы (субкоды), которые наиболее важны в социальном и коммуникативном отношениях. Таким социально и коммуникативно важным средством общения чаще всего оказывается литературный язык, который в письменной своей форме называется кодифицированной подсистемой национального языка, в отличие от других подсистем, которые не подвергаются кодификации и поэтому называются некодифицированными (территориальные диалекты, социальные и профессиональные арго и жаргоны, койне, пиджины).

Рассмотрим свойства каждой из этих подсистем.