Чернобыль ставит под сомнение нашу картину мира 10 страница

Тут молчат... Молчат мои оппоненты... (Задумалась).

Хочется помечтать... О том, что в скором времени чернобыльскую станцию

закроют. Снесут. А площадку под ней превратят в зеленую лужайку..."

 

 Слава Константиновна Фирсакова,

доктор сельскохозяйственных наук

 

Монолог у закрытого колодца

 

По весенней распутице я с трудом добралась до старого хутора. Наш

видавший виды милицейский уазик окончательно заглох - к счастью уже возле

усадьбы, обсаженной широкими дубами и кленами. Приехала я к известной в

Полесье песеннице и сказочнице % Марие Федотовне Величко.

Во дворе встретила ее сыновей. Знакомимся: старший Матвей - учитель,

младший Андрей - инженер. Весело вступают в разговор, как выясняется, все

возбуждены предстоящим переездом.

% Гость - во двор, а хозяйка со двора. Забираем маму в город. Машину

ждем... А вы какую книжку пишете?

% Про Чернобыль?

% Про Чернобыль сегодня вспоминать интересно... Я слежу, о чем пишут в

газетах на эту тему. Книжек пока мало. Мне, как учителю, надо это знать, нас

никто не учит, как говорить об этом с нашими детьми. Меня волнует не

физика... Я преподаю литературу и меня волнуют вот такие вопросы... Почему

академик Легасов, один из тех, кто руководил работами по ликвидации аварии,

покончил жизнь самоубийством. Вернулся домой в Москву и застрелился. А

главный инженер атомной станции сошел с ума... Бета-частица,

альфа-частица... Цезий, стронций... Они распадаются, размываются,

переносятся... А что с человеком?

% А я - за прогресс! За науку! Никто из нас уже не откажется от

электрической лампочки... Страхом стали торговать...Продают чернобыльский

страх, потому что у нас больше ничего нет, что бы мы могли продать на

мировом рынке. Новый товар - продаем свои страдания.

% Переселили сотни деревень... Десятки тысяч людей... Великую

крестьянскую Атлантиду... Она рассыпалась по бывшему Советскому Союзу, не

собрать обратно. Не спасти. Целый мир мы потеряли... Такого мира больше не

будет, он не повторится. Вот послушайте нашу маму...

Неожиданный разговор, начатый так серьезно, к моему сожалению, не

продолжился. Ждала спешная работа. Я понимала: тут навсегда покидают родной

дом.

Но тут появляется на пороге хозяйка. Обняла, как родную. Поцеловала.

% Донечка, я тут одна две зимы зимовала. Люди не прибивались... А звери

забегали... Лиса один раз заскочила, увидела меня и удивилась. Зимой и день

длинный и ночь, как жизнь, и спела бы тебе, и сказок наплела. Старому

человеку скучно жить, и разговор - это его работа. Когда-то ко мне из

столицы студенты приезжали, на магнитофон записывали. А было это давно... До

Чернобыля...

Что тебе рассказать? Разве успею.... На днях на воду ворожила и

показало мне на дорогу... Вырывается из земельки наш корень. Деды, прадеды

тут жили. В лесах тут появились и меняли один другого век за веком, а теперь

время такое настало, что беда гонит со своей земли. Такой беды и в сказках

нет, я не знаю. Во-о-о...

А, вспомню тебе, донечка, как мы в девках гадали... Хорошее вспомню...

Веселое... Как моя жизнь тут начиналась... У мамы с татой весело до

семнадцати год, а  там надо замуж собираться. Суженого-ряженого звать, а

по-нашему гукать. Летом гадали на воду, а зимой на дым, куда дым с трубы

повернет, в ту сторону и замуж возьмут. Я любила гадать на воде... На

реке... Вода, она первая на земле была, она все знает. Может подсказать.

Пускали по воде свечи, лили воск. Свеча поплывет, то любовь близко, а

потонет % на этот год в девках останешься. Девовать будешь. Где она, доля?

Где мое счастье? По-всякому гадали... Брали зеркало и шли в баню, сидели там

ночь, а если в зеркале кто появится, то надо сразу его на стол, а то черт

выскочит. Черт любит через зеркало приходить... Оттуда... Гадали по тени...

Над стаканом воды сжигали бумаги и глядели на тень на стене. Покажется крест

% к смерти, а купол церкви % к свадьбе. Кто плачет, а кто улыбается... Кому

какая доля... На ночь снимали обувку и один ботинок под подушку клали.

Придет ночью суженый будет разувать, а ты на него поглядишь и какой он с

лица запомнишь. Ко мне кто-то другой приходил, не мой Андрей, кто-то

высокий, белый с лица, а мой Андрей был невысокого роста, брови черные и все

смеялся: "Эх, барыня-сударыня... Моя ты барыня..." (Смеется). Прожили мы с

ним шестьдесят годков... Троих детей в свет пустили... Нет деда... На

могилки сыновья отнесли... Перед смертью меня в последний раз поцеловал:

"Эх, барыня-сударыня, одна останешься..." Что знаю? Долго живешь и жизнь

забывается, и любовь забывается. Во-о-о... Дали Бог! Еще в девках засовывали

под подушку гребешок. Волосы распустишь и так спишь. Придет суженый-ряженый

во сне. Попросит воды напиться или коня напоить...

Вокруг колодца мак сыпали... Кружком... А под вечер соберемся и кричим

в колодец: "Доля, у-у-у! Доля, го-о-о!" Эхо шло, и по звуку читали: кому %

что. Я и сейчас хотела к колодцу пойти... Спросить свою долю... Хотя уже

мало мне той доли осталось. Крошечки. Сухое зерно. А все колодцы у нас

солдаты позакрывали. Забили досками. Мертвые колодцы... Закрытые... Осталась

одна железная колонка возле колхозной конторы. Была в деревне знахарка, она

и на долю гадала, так она к дочери в город уехала. Мешки... Два бульбеных

мешка лекарственных трав с собой повезла. Дали Бог! Во-о-о... Старые

черепки, в которых настои варила... Белые холстины... Кому они нужны в том

городе? В городе сидят и телевизор крутят или книжки читают. Это мы тут...

Как птицы... По земле, по траве, по деревьям читали. Если земля весной долго

открывается, не тает, то жди летом засухи. Светит луна вяло, темная, то скот

не будет родиться. Улетели журавли рано % к морозам... (Рассказывает и тихо

покачивается в такт своим словам).

У меня сыны хорошие, и невестки ласковые. И внуки. Но с кем ты в городе

на улице заговоришь? % чужина. Пустое для сердца место. Что вспомнишь с

чужими людьми? Я в лес любила ходить, мы с леса жили, там всегда в компании.

При людях. Теперь в лес не пускают... Милиция стоит, сторожит радиацию...

Два года... Дали Бог! Два года сыны меня упрашивали: "Мама, собирайся в

город". И в конце концов уломали. И в конце концов... Такие хорошенные у нас

места, кругом леса, озера. Озера чистые, с русалками. Старые люди

рассказывали, что девочки, которые рано померли, русалочками живут. Одежду

им на кустах оставляли - рубашки женские. На кустах и на веревочку в жите

вешали. Они выйдут из воды и по житу бегают. А веришь ли ты мне? Когда-то

люди во все верили... Слушали... Тогда телевизора не было, еще не придумали.

(Смеется). Во-о-о...Красивая у нас земля! Мы тут жили, а наши дети тут жить

не будут. Не-е-е... Я люблю это время... Солнышко высоко на небо полезло,

птицы возвратились. Зима надокучила. Вечером из хаты не выйти. Дикие кабаны

по деревне гоняют, как по лесу. Бульбочку перебрала... Хотела лук

посадить... Надо что-то робить, не будешь сидеть, сложа руки, и ждать

смерти. Тогда она вовек не придет.

А, вспомню, донечка... Про домовика... Он у меня давно живет, точно не

знаю - где, но выходит из-под печи. В черной одежде, в черном картузе, а

пуговицы на костюме блестят. Тела нет, а он идет. Я одно время думала, что

это мой хозяин ко мне наведывается. Во-о-о... Так нет... Домовичок... Одна

живу, не к кому заговорить, так я ночью ему день свой описываю: "Вышла

раненько... До того сонейко ззяет, что я стояла и дивилась на землю.

Радовалась. Такое счастливое было мое сердце..." А вот надо ехать...

Покидать свой край... В вербное воскресенье вербу я всегда рвала. Батюшки

нет, так я ходила к реке и там сама светила. На ворота ставила. В хату

вносила, красиво убирала. Понатыкаю в стены, двери, потолок, под крышу

положу. Хожу и присказываю: "Чтобы ты, вербочка, спасла мою коровку. Чтобы

жито уродило и были яблоки. Цыплята выводились и гуси неслись". Надо так

ходить и долго приговаривать.

Раньше мы весну весело встречали... Играли. Пели. Начинали с того дня,

когда первый раз на луг хозяйки коров пускали. Надо ведьм прогнать... Чтобы

ведьмы коров не портили, не сдаивали молоко, а то они бегут домой выдоенные.

И в испуге. Ты запоминай,. может оно еще все вернется, про то написано в

церковных книгах. Когда у нас служил батюшка, он читал. Жизнь может

кончиться, а потом начнется сначала. Слушай дальше... Мало кто уже помнит,

мало кто тебе расскажет. Перед первым стадом... Надо расстелить на дороге

белую скатерть, пускай оно по ней пробежит, а следом пастушки пойдут. Будут

идти они со словами: "Злая ведьма, грызи теперь камень... Землю грызи... А

вы, коровки, будете спокойно ходить по лугам и болотам. Никого не бояться -

ни людей лихих, ни зверей лютых". Весной не одна трава из земли ползет, а

все ползет. Всякая погань. А хоронится она в темном месте, в доме по углам.

В хлеву, где тепло. Уж во двор с озера приползет, утром пластается по росе.

Человеку надо обороняться. Хорошо землю с муравейника возле калитки

закопать, а самое надежное - зарыть старый замок у ворот. Закрыть всем гадам

зубы. Губы. А земелька? Она не только плуга и бороны требует, ей тоже нужна

защита. От злых духов. Поле свое надо обойти дважды, идти и наговаривать:

"Сею - сею, посеваю... Жду хорошего урожая. И чтобы мыши зерна много не

ели..."

Что тебе еще припомнить? Аисту, а по-нашему бусел-бусько, тоже весной

надо поклониться. Сказать спасибо за то, что прилетел на старое место. Бусел

от пожара боронит, детей малых приносит. Кличут его: "Кле-кле-кле....

Бусько, к нам! К нам!" А молодые, которые недавно поженились, отдельно

просят: "Клее-кле-кле... Чтоб нам любилось и кохалось. А детки росли

гладенькие, как верба".

А на Пасху все красили яйца... Красные, синие, желтые яйца. А у кого

кто-то помер в хате, одно черное яйцо. Жалобное. На печаль. А красное - на

любовь, синее, чтобы жить долго. Во-о-о! Как я.... Живу и живу. Все уже

знаю: и что будет весной, и что летом... Осенью и зимой.... А зачем-то живу?

Гляжу на свет... И не скажу, что не радуюсь. Донечка... А вот это тоже

послушай.... Положишь на Пасху красное яйцо в воду, оно полежит, ты тогда

умывайся. Лицо станет красивое. Чистое. Захочешь, чтобы кто из твоих

приснился, который умер, пойди на могилку и покатай яйцо по земельке:

"Мамочка моя, приди ко мне. Пожалеться хочу". И расскажешь ей все. Свою

жизнь. И если муж обижает, она даст совет. Перед тем, как катать яйцо,

подержи его в руках. Закрой глаза и подумай.... Могилок не бойся, это, когда

везут покойника, то страшно. Закрывают окна, двери, чтобы смерть не влетела.

Она всегда в белом, вся в белом и с косой. Я сама не видела, но люди

донесли... Кто с ней встречался... Надо не попасть ей на глаза. Смеется:

"Ха-ха-а-а..."

Я иду на могилки, то два яйца несу: красное и черное. Одно в жалобной

краске. Сяду возле мужа, там на памятнике его фотография, не молодая и не

старая, хорошая фотография: "Пришла, Андрей. Давай поговорим". Новости все

передам. И кто-то меня позовет... Вот откуда-то голос пролетит: "Эх,

барыня-сударыня..." Навестила Андрея, иду к дочушке... Дочушка умерла в

сорок лет, этот рак к ней залез, куда мы ее ни возили, ничего не помогло.

Молодая легла в земельку... Красивая... На том свете тоже всякие требуются:

и старые, и молодые. И красивые, и некрасивые. Даже маленькие. А кто этих

туда зовет? Ну, что они там могут про этот свет рассказать? Я не понимаю...

Я не понимаю, но и умные люди не понимают. Профессора в городе. Может

батюшка в церкви знает. Встречу - спрошу. Во-о-о... С дочушкой я

разговариваю так: "Донечка моя! Красочка моя! С какими пташечками прилетишь

из дальнего края? Или с соловьями, или с кукушками. С какой стороны тебя

ждать..." Так пою ей и жду. Вдруг появится... Даст мне знак... Но на

могилках оставаться до ночи нельзя, в пять часов... После обеда... Надо

уходить. Солнце должно еще высоко стоять, а как начнет катиться вниз...

Вниз... Прощайся... Они одни там хотят побыть... Вот, как мы. Одинаково... У

мертвых своя жизнь, как и у нас. Я не знаю, но догадываюсь. Думаю так. А

то... Еще тебе добавлю... Когда умирает человек и долго мучится, а в хате

много людей, то всем надо выйти во двор, чтобы он один остался. Даже маме с

татой надо выйти и детям.

С рассвета хожу сегодня по двору, по огороду и вспоминаю свою жизнь.

Сыны у меня тут хорошие выросли, как дубы. Счастье было, но мало, всю жизнь

работала. Сколько мои руки одной бульбочки перебрали? Перенесли. Пахала,

сеяла... (Повторяет). Пахала, сеяла... И сейчас... Решето с семенами вынесу.

Остались у меня семена - бобы, подсолнухи, бурачки... Побросаю их так, на

голую земельку. Пусть живут. И кветочки по двору развею...Цветы - это

по-нашему кветочки... А знаешь ли ты, как пахнут космеи осенней ночью?

Особенно перед дождем они сильно пахнут. И душистый горошек... Но наступило

такое время, что трогать семя напрасно, кинешь в землю, оно вырастет, силы

наберет, но не для человека. Такое время... Бог дал нам знак... А в тот

день, когда Чернобыль этот проклятый случился, мне снились пчелы,

много-много пчел. Летят и летят куда-то. Рой за роем. А пчелы это на пожар.

Земля загорится... Бог дал знак, что гостюет человек на земле, он не дома

тут, а в гостях. В гостях мы тут... (Заплакала).

% Мама, % позвал кто-то из сыновей. - Мама! Машина приехала...

 

Монолог о тоске по роли и сюжету

 

"Написали уже десятки книг... Сняли фильмы. Откомментировали. А событие

все равно выше нас, любого комментария...

Однажды я услышал или прочел, что проблема Чернобыля стоит перед нами

прежде всего, как проблема самопознания. С этим согласился, это совпало с

моими чувствами. Я все время жду, что кто-то умный мне все объяснит...

Разложит...Как объясняют, просвещают меня насчет Сталина, Ленина,

большевизма. Или без конца долдонят: "Рынок! Рынок! Свободный рынок!" А

мы... Люди, воспитанные в мире без Чернобыля, живем с Чернобылем.

Собственно, я -- профессиональный ракетчик, специалист по ракетному

топливу. Служил в Байконуре. Программы: "Космос", "Интеркосмос" -- это

большой кусок моей жизни. Чудесное время! Даешь небо! Даешь Арктику! Даешь

целину! Даешь космос! Вместе с Гагариным весь советский мир полетел в

космос, оторвался от земли... Все мы! Я до сих пор влюблен в него!

Прекрасный русский человек! С прекрасной улыбкой! Даже смерть его как-то

отрежиссирована. Мечты о парении, полете, свободе...Желание куда-то

вырваться...Это было чудесное время! По семейным обстоятельствам я перевелся

в Беларусь, тут дослуживал. Когда я приехал... Погрузился в это

чернобыльское пространство, оно откорректировало мои чувства. Невозможно

что-нибудь подобное было бы вообразить, хотя я всегда имел дело с самой

современной техникой, с космической техникой... Трудно пока произнести... Не

поддается воображению... Нечто... (Задумывается.) А секунду назад казалось,

что поймал смысл... Секунду назад... Тянет философствовать. С кем не

заговори о Чернобыле, всех тянет философствовать.

Но лучше я расскажу вам о своей работе. Чем мы только ни занимаемся!

Строим церковь... Чернобыльскую церковь, в честь Иконы Божией Матери

"Взыскание погибших". Собираем пожертвования, навещаем больных и умирающих.

Пишем летопись. Создаем музей. Одно время думал, что я не смогу, не с моим

сердцем работать на таком месте. Дали первое поручение: "Вот деньги и

раздели их на тридцать пять семей. На тридцать пять вдов, у кого мужья

умерли". Все они были ликвидаторы. Надо справедливо. А как? У одной вдовы --

маленькая девочка, больная, у другой вдовы -- двое детей, третья женщина

сама больная, а та снимает квартиру, а еще у одной -- четверо детей. Ночью я

просыпался с мыслью: "Как мне никого не обделить?" Думал и считал, считал и

думал. Представляете... И не смог... Мы раздали деньги всем поровну, по

списку. Но мое детище -- музей. Музей Чернобыля (Молчит) А иногда мне

кажется, что здесь будет не музей, а похоронное бюро. Я служу в похоронной

команде! Сегодня утром не успел пальто снять, открывается дверь, женщина с

порога рыдает, не рыдает, а кричит: "Заберите его медаль и все грамоты!

Заберите все льготы! Отдайте мужа!" Долго кричала. Оставила его медаль,

оставила грамоты. Ну, будут они лежать в музее, под стеклом... Будут на них

смотреть... Но крика, ее крика никто, кроме меня, не слышал, только я, когда

буду раскладывать эти грамоты, буду помнить.

Сейчас умирает полковник Ярошук... Химик-дозиметрист. Здоровенный был

мужик, лежит парализованный. Жена ворочает его, как подушку... Кормит из

ложечки... У него и камни в почках, надо раздробить камни, а у нас нет

денег, чтобы оплатить операцию. Мы -- нищие, существуем на то, что кто

подаст. А государство ведет себя как мошенник, оно бросило этих людей. Умрет

-- назовут его именем улицу, школу или воинскую часть, но это, когда он

умрет... Полковник Ярошук... Ходил пешком по зоне и определял границы

максимальных точек заражения, то есть человека в полном смысле использовали,

как биоробота. И он это понимал, но он шел, начиная от самой атомной станции

и по расходящемуся радиусу, по секторам. Пешком. С дозиметрическими

приборами в руках. Нащупал "пятно" и движется вдоль границы этого "пятна",

чтобы точно нанести на карту...

А солдаты, которые работали на самой крыше реактора? Всего на

ликвидацию последствий аварии было брошено двести десять воинских частей,

около трехсот сорока тысяч военнослужащих. Самое пекло досталось тем, кто

чистил крышу... Им выдавали свинцовые фартуки, но фон шел снизу, а там

человек был неприкрыт. Они -- в обыкновенных кирзовых сапогах... В день по

полторы-две минуты на крыше... А потом их увольняли из армии, давали грамоту

и премию -- сто рублей. И они исчезали на бескрайних просторах нашей родины.

На крыше гребли топливо и реакторный графит, осколки бетона и арматуры...

Двадцать-тридцать секунд, чтобы нагрузить носилки, и столько же, чтобы

сбросить "мусор" с крыши. Одни эти специальные носилки весили сорок

килограммов. Так что представьте себе: свинцовый фартук, маски, эти носилки

и бешеную скорость... Представляете? В музее в Киеве лежит муляж графита,

величиной с фуражку, говорят, будь он настоящим, весил бы шестнадцать

килограммов, такой он плотный, тяжелый. Радиоуправляемые манипуляторы часто

отказывались выполнять команды или делали совершенно не то, так как их

электронные схемы в высоких полях разрушались. Самыми надежными "роботами"

были солдаты. Их окрестили "зелеными роботами" (по цвету военной формы).

Через крышу разрушенного реактора прошло три тысячи шестьсот солдат. Спали

на земле, они все рассказывают, как первое время в палатках бросали на землю

солому. Брали ее тут же, со скирд возле реактора.

Молодые ребята... Они сейчас тоже умирают, но они понимают, что если бы

не они... Это еще и люди особой культуры. Культуры подвига. Жертвы.

Был момент, когда существовала опасность ядерного взрыва, и

потребовалось спустить из-под реактора грунтовую воду, чтобы туда не попал

расплав урана и графита, вместе с водой они дали бы критическую массу. Взрыв

-- три-пять мегатонн. Не только бы Киев и Минск обезжизнели, а и в огромной

части Европы нельзя было бы жить. Представляете?! Европейская катастрофа.

Поставили задачу: кто нырнет в эту воду и откроет там задвижку спускного

клапана? Обещали машину, квартиру, дачу и содержание родных до конца дней.

Искали добровольцев. И они нашлись! Ребята ныряли, много раз ныряли и

открыли эту задвижку, и им дали на команду семь тысяч рублей. А об обещанных

машинах и квартирах забыли. Да, не из-за них они ныряли! Не из-за

материального, меньше всего из-за материального. Не так наш человек прост...

Понятен... И на поверхности...(Разволновался).

Этих людей уже нет... Только документы в нашем музее... Фамилии... Но

если бы они не сделали этого? Наша готовность к самопожертвованию... В этом

нам нет равных...

Я тут спорил с одним... Он мне доказывал, что это связано с тем, что у

нас очень низкая цена на жизнь. Азиатский такой фатализм. Человек, который

жертвует собой, не ощущает себя как уникальную, неповторимую личность,

которой больше никогда не будет. Тоска по роли. Раньше он был человеком без

текста, статистом. Не было у него сюжета, он служил фоном. А тут вдруг стал

главным действующим лицом. Тоска по смыслу. Что такое наша пропаганда? Наша

идеология? Вам предлагают умереть, но обрести смысл. Возвышают. Дают роль!

Большая ценность смерти, потому что за смертью вечность. Он доказывал мне.

Приводил примеры... Но я не согласен! Категорически! Да, мы воспитаны быть

солдатами. Так нас учили. Всегда мобилизованы, всегда готовы на что-нибудь

невозможное. Мой отец, когда я после школы хотел пойти в гражданский вуз,

был потрясен: "Я -- кадровый военный, а ты будешь носить пиджак? Отечество

надо защищать!" Несколько месяцев со мной не разговаривал, пока я не подал

документы в военное училище. Отец -- участник войны, он уже умер. Ну,

практически никакого материального состояния не имел, как и все его

поколение. После него ничего не осталось: дома, машины, земли... Что я имею?

Полевую офицерскую сумку, он ее получил перед финской кампанией, а в ней его

боевые ордена. Еще в полиэтиленовом пакете у меня лежат триста писем отца с

фронта, начиная с сорок первого года, мать их сохранила. Все, что

осталось... Но я считаю, это - бесценный капитал!

Теперь вы понимаете, каким я вижу наш музей? Вон там в баночке земля

чернобыльская... Горстка... Вон шахтерская каска... Тоже оттуда...

Крестьянская утварь из зоны... Сюда нельзя дозиметристов пускать. Фонит! Но

тут все должно быть всамделишным! Без муляжей! Нам должны поверить. А

поверят только настоящему, потому что слишком много лжи вокруг Чернобыля.

Было и есть. Атом, появилась такая поговорка, можно использовать не только в

военных и мирных целях, но и в личных. Обросли фондами, коммерческими

структурами...

Раз вы пишете такую книгу, должны посмотреть наш уникальный

видеоматериал. По крохам собираем. Чернобыльской хроники, считайте, нет! Ее

не дали снять, все засекретили. Если кому-то что-то удавалось запечатлеть,

то соответствующие органы тут же забирали этот материал и возвращали

размагниченные ленты. У нас нет хроники, как эвакуировали людей, вывозили

скот... Трагедию снимать запрещалось, снимали -- героизм! Чернобыльские

альбомы все-таки сейчас изданы, но сколько раз кино-и телеоператорам

разбивали камеры. Таскали по инстанциям... Чтобы честно рассказать о

Чернобыле, нужно было мужество, оно и сейчас требуется. Поверьте мне! Но вы

должны увидеть... Эти кадры... Черные, как графит, лица первых пожарников. А

их глаза? Это уже глаза людей, которые знают, что уходят от нас. На одном

фрагменте -- ноги женщины, которая утром после катастрофы шла обрабатывать

огородик возле атомной станции. Шла по траве, на которой лежала роса... Ноги

напоминают решето, все в дырочках до самых колен... Это надо увидеть, раз вы

пишете такую книгу...

Я прихожу домой и не могу взять на руки своего маленького сына. Мне

надо выпить пятьдесят--сто граммов водки, чтобы взять на руки ребенка...

Целый отдел в музее -- вертолетчики... Полковник Водолажский... Герой

России, похороненный на беларуской земле, в деревне Жуков Луг. Когда он

получил запредельную дозу, должен был уйти, немедленно эвакуироваться, но

остался и обучил еще тридцать три экипажа. Сам сделал сто двадцать вылетов,

сбросил двести-триста тонн груза. Четыре--пять вылетов в течение суток, при

высоте триста метров над реактором, температура в кабине -- до шестидесяти

градусов. А что творилось внизу, когда мешки с песком сбрасывались?

Представляете... Пекло... Активность достигала тысячи восемьсот рентген в

час. Пилотам становилось плохо в воздухе. Чтобы метнуть прицельно, попасть в

цель -- огненное жерло, они высовывали головы из кабины... Смотрели вниз...

Иного способа не было... На заседаниях правительственной комиссии... Просто,

буднично докладывалось: "На это надо положить две-три жизни. А на это --

одну жизнь". Просто и буднично...

Полковник Водолажский умер. В карточке учета доз, набранных над

реактором, врачи ему записали... семь бэр. На самом деле их было шестьсот!

А четыреста шахтеров, которые день и ночь долбили тоннель под

реактором? Нужно было прорыть тоннель, чтобы залить туда жидкий азот и

заморозить земельную подушку, так это обозначается на инженерном языке.

Иначе бы реактор ушел в грунтовые воды... Шахтеры Москвы, Киева,

Днепропетровска... Я нигде о них не читал. А они голые, при температуре за

пятьдесят градусов катили перед собой вагонетки на четвереньках. Там... Все

те же сотни рентген...

Сейчас они умирают... Но если бы они не сделали этого? Я считаю, что

они -- герои, а не жертвы войны, которой вроде бы и не было. Называют ее

аварией, катастрофой. А была война... И наши чернобыльские памятники похожи

на военные...

Есть вещи, которые у нас не принято обсуждать, славянская стыдливость.

Вы же должны знать... Такую книгу пишете... У тех, кто работал на реакторе

или в непосредственной близости к нему, как правило, поражается... сходный

симптом у ракетчиков, это знакомые дела... как правило, поражается

мочеполовая система. Мужское...Но об этом у нас вслух не говорят... Не

принято... Я однажды сопровождал английского журналиста, он подготовил очень

интересные вопросы. Как раз на эту тему, его интересовала человеческая

сторона проблемы. Что после всего с человеком -- дома, в быту, в интимном?

Только ни одного откровенного разговора не получилось. Попросил он собрать,

к примеру, вертолетчиков... Поговорить в мужской компании... Они приехали,

некоторые уже пенсионеры в тридцать пять -- сорок лет, одного привезли со

сломанной ногой, у него старушечий перелом, то есть под воздействием

радиации кости размягчаются. Его привезли... Англичанин задает им вопросы:

как вы теперь в семье, со своими молодыми женами? Вертолетчики молчат, они

пришли рассказывать, как совершали по пять вылетов в сутки. А тут... О

женах? О таком... Давай он их по одному вытаскивать... Отвечают дружно:

здоровье нормальное, государство ценит, а в семье любовь... Ни один... Ни

один из них не открылся... Они ушли, а я, чувствую, он подавленный: "Теперь

ты понимаешь, -- говорит, -- почему вам никто не верит? Вы обманываете самих

себя". А встреча эта происходила в кафе, обслуживали две хорошенькие

официантки, они уже все убирают со столов, и он у них спрашивает: "А вы

можете мне ответить на несколько вопросов?" И эти две девчонки ему все

выложили. Он: "Вы хотите выйти замуж?" -- "Да, но только не здесь. Каждая из

нас мечтает выйти замуж за иностранца, чтобы родить здорового ребенка".

Тогда он посмелее: "Ну, а у вас есть партнеры? Как они? Они вас

удовлетворяют? Вы сами понимаете, что я имею в виду?" "Вот тут сидели с вами

ребята, -- смеются они -- вертолетчики. Под два метра. Бряцали медалями. Они

для президиумов хороши, но не для постели". Представляете... Сфотографировал