Чернобыль ставит под сомнение нашу картину мира 6 страница

там работали, мало кто только за деньги. Работали потому, что надо работать.

Сказали -- работать. И не задавали вопросов. Мечтали о повышении по службе.

Хитрили, воровали. Надеялись на обещанные льготы: получить квартиру вне

очереди и выехать из барака, устроить ребенка в детский сад, купить машину.

Один у нас струсил, боялся вылезать из палатки, в резиновом самодельном

костюме спал. Трус! Его исключили из партии. Он кричал: "Я хочу жить!" Все

вперемешку... Встречал там женщин, которые добровольно приехали. Рвались. Им

отказывали, объясняли, что нужны шоферы, слесари, пожарники, но они

приехали. Все вперемешку... Тысячи добровольцев... Добровольные студенческие

отряды и специальный "воронок", по ночам карауливший запасников... ...Сбор

вещей...Денежные переводы в фонд пострадавших, сотни людей, безвозмездно

предлагающих кровь и костный мозг... И в тот же момент все можно было купить

за бутылку водки. Почетную грамоту, отпуск домой... Один председатель

колхоза привезет в отряд дозиметристов ящик водки, чтобы его деревню не

записали в список на эвакуацию, другой отдаст тот же ящик водки, чтобы его

колхоз выселили. Ему уже трехкомнатную квартиру в Минске пообещали.

Радиозамеры никто не проверял. Нормальный русский хаос. Мы так живем...

Что-то списывали, продавали... С одной стороны противно, с другой -- идите

вы все к чертовой матери!

Прислали студентов. Они вырывали на полях лебеду. Гребли сено.

Несколько пар было совсем молоденьких. Муж и жена. Они еще за руку ходили.

Это было невозможно видеть. А места такие красивые! Такое великолепие! Ужас

был еще ужаснее, потому что красиво. И человеку надо отсюда уходить. Бежать,

как злодею. Как преступнику.

Каждый день привозили газеты. Я читал только заголовки: "Чернобыль --

место подвига", "Реактор побежден", "А жизнь продолжается". Были у нас

замполиты, проводились политбеседы. Нам говорили, что мы должны победить.

Кого? Атом? Физику? Космос? Победа у нас не событие, а процесс. Жизнь --

борьба. Отсюда такая любовь к наводнениям, пожарам... Землетрясениям...

Нужно место действия, чтобы "проявить мужество и героизм". И водрузить

знамя. Замполит читал заметки в газетах о "высокой сознательности и четкой

организованности", о том, что через несколько дней после катастрофы над

четвертым реактором уже развевался красный флаг. Полыхал. Через несколько

месяцев его сожрала высокая радиация. Флаг снова подняли. Потом новый... А

старый рвали себе на память, запихивали куски под бушлат возле сердца. Потом

везли домой... Показывали с гордостью детям...Хранили... Героическое

безумие! Но я тоже такой... Ничуть не лучше Я мысленно пытался представить,

как солдаты поднимаются на крышу... Смертники. Но они полны чувств... Первое

- чувство долга, второе - чувство родины. Скажете: советское язычество? Но

дело в том, что дали бы мне тогда в руки знамя, я тоже бы туда полез.

Почему? Не отвечу. Ну, и, конечно, не последнее дело, что тогда мне не

страшно было умереть... Жена даже письма не прислала. За полгода ни одного

письма... (Останавливается.)

Хотите анекдот? Бежал из тюрьмы заключенный. Спрятался в

тридцатикилометровой зоне. Словили. Отвели к дозиметристам. Так "светится",

что его ни в тюрьму, ни в больницу, ни к людям. (Смеется.) Анекдоты мы там

любили. Черный юмор.

Прибыл я туда, когда птицы сидели в гнездах, уезжал -- яблоки лежали на

снегу. Не все мы успели захоронить... Хоронили землю в земле... С жуками,

пауками, личинками... С этим отдельным народом. Миром. Самое сильное мое

впечатление оттуда... О них...

Ничего я вам не рассказал... Обрывки... У того же Леонида Андреева есть

рассказ: один житель Иерусалима, мимо дома которого вели Христа, все видел и

все слышал, но у него в это время болел зуб. На его глазах Христос упал,

когда нес крест, упал и начал кричать, он все это видел, но у него болел

зуб, и он не выбежал на улицу. Через два дня, когда зуб перестал болеть, ему

рассказали, как Христос воскрес, тогда он подумал: "Ведь я мог быть этому

свидетелем, но у меня болел зуб".

Неужели так все время? Никогда человек не равен великому событию.

Всегда оно ему не по плечу. Мой отец защищал Москву в сорок втором. То, что

участвовал в истории, он понял через десятки лет. Из книг, из фильмов. А сам

вспоминал: "Сидел в окопе. Стрелял. Взрывом засыпало. Полумертвого санитары

выволокли". И все.

А меня тогда бросила жена..."

Аркадий Филин, ликвидатор

 

Три монолога о "прахе ходящем"

и "земле говорящей"

 

Председатель Хойникского добровольного общества охотников и рыболовов

Виктор Иосифович Вержиковский и два охотника -- Андрей и Владимир, не

захотевших назвать фамилии.

 

% Первый раз я убил лису... В детстве... Второй раз лосиху... Лосих,

поклялся, никогда не убивать. У них такие выразительные глаза...

% Это мы, люди, что-то понимаем, а животные просто живут. И птицы.

% Осенью косуля очень чуткая. Если еще ветер дует от человека, то уже

все -- не подпустит. А лиса хитрая.

% Тут бродит один... Выпьет, лекции всем читает. Учился на философском

факультете, потом в тюрьме сидел. В зоне встретишь человека, он никогда

правду о себе не расскажет. Редко. А этот разумный мужик... "Чернобыль, --

говорит, -- для того, чтобы дать философов". Животных называл "прах

ходящий", а человека -- "землей говорящей". А "земля говорящая" потому, что

мы кушаем землю, то есть из земли строимся...

% Зона тянет... Как магнит, скажу я вам. Эх, барыня-сударыня! Кто там

побывал... Тот душой будет тянуться...

% Я книжку читал... Были святые, которые разговаривали с птицами и

зверями. А мы думаем, что они человека не понимают.

% Ну, хлопцы, надо по порядку...

% Давай-давай председатель. А мы покурим.

% Значит, такое дело... Вызывают меня в райисполком: "Слушай, главный

охотник: в зоне осталось много домашних животных -- кошки, собаки, во

избежание эпидемии их требуется отстрелять. Действуй!" На следующий день я

всех созвал, всех охотников. Объявляю, что так и так... Никто не хочет

ехать, потому что не выдали никаких защитных средств. Я обратился в

гражданскую оборону -- у них ничего нет. Ни одного респиратора. Пришлось

ехать на цементный завод и брать там маски. Такая тоненькая пленочка... От

цементной пыли... А респираторов не дали.

% Там солдат встречали. В масках, в перчатках, на бронетранспортерах, а

мы в рубашках, повязочка на носу. В этих рубашках и сапогах домой

возвращались. В семью.

% Сколотил две бригады...И добровольцы нашлись. Две бригады... По

двадцать человек. К каждой прикрепили ветврача и человека с санэпидстанции.

Был еще трактор с ковшом и самосвал. Обидно, что не дали защитных средств, о

людях не подумали...

% Зато премии давали -- по тридцать рублей. А бутылка водки в те

времена стоила три рубля. Дезактивировались... Откуда-то рецепты появились:

ложку гусиного помета на бутылку водки. Два дня настоять и пить. Чтобы это

дело... Ну, мужское наше...Не пострадало...Частушки были, помните? Уйма.

"Запорожец" -- не машина, киевлянин -- не мужчина. Если хочешь быть отцом,

оберни яйцо свинцом". Ха-ха...

% Ездили мы по зоне два месяца, в нашем районе половину деревень

эвакуировали. Десятки деревень: Бабчин, Тульговичи... Первый раз приехали --

собаки бегают возле своих домов. Сторожат. Людей ждут. Обрадовались нам,

бегут на человеческий голос... Встречают... Стреляли в доме, в сарае, на

огороде. Вытаскивали на улицу и грузили в самосвалы. Оно, конечно,

неприятно. Они не могли понять: почему мы их убиваем? Убивать было легко.

Домашние  животные... У них нет страха оружия, страха человека... Бегут на

человеческий голос...

% Ползла черепаха... Господи! Мимо пустого дома. Аквариумы в квартирах

стояли... С рыбками...

% Черепах не убивали. Передним колесом "уазика" наезжаешь на черепаху,

панцирь выдерживает. Не лопается. По пьянке, конечно, передним колесом. Во

дворах клетки настежь... Кролики бегают... Нутрии были закрыты, их мы

выпускали, если рядом какая вода: озеро, речка, -- они уплывали. Все кинуто

наспех. На время. Ведь как было? Приказ об эвакуации: "На три дня". Женщины

голосят, дети плачут, скотина кричит. Маленьких детей обманывали: "Едем в

цирк". Люди думали возвращаться... Такого слова не было "навсегда". Эх,

барыня-сударыня! Скажу я вам, военная обстановка. Кошки заглядывали в глаза,

собаки выли, прорывались в автобусы. Дворняжки, овчарки... Солдаты их

выталкивали. Пинали. Они долго бежали за машинами... Эвакуация... Не дай

Бог!

% Значит, такое дело... Вон у японцев была Хиросима, так они сейчас

впереди всех. На первом месте в мире. Значит...

% Есть возможность пострелять, да еще в бегущее, живое. Охотничий

азарт. Выпили -- и поехали. На работе мне засчитывался рабочий день.

Начисляли зарплату. Могли, конечно,  за такую работу надбавить. Премия --

тридцать рублей, но уже деньги не те были, что при коммунистах. Уже оно все

поменялось

% Дело такое... Сначала дома стояли опечатанные, с пломбами. Пломбы мы

не срывали. Сидит за окном кошка, как ты ее достанешь? Не трогали. Пока

мародеры не полезли -- двери повыбивали, окна разбили, форточки. Разграбили.

Первым делом исчезли магнитофоны, телевизоры... Меховые изделия... А потом

увезли все вчистую. Валяются на полу одни алюминиевые ложки... И уцелевшие

собаки переселились в дом... Заходишь -- он на тебя бросается... Они уже

перестали людям верить... Я зашел -- сука посреди комнаты лежит и щенята

вокруг. Жалко? Оно, конечно, неприятно... Я сравнивал... По сути дела мы

действовали, как каратели. Как в войну. По той же схеме... Военная

операция... Мы тоже приезжаем, берем в кольцо деревню, и собаки, как услышат

первый выстрел, уже бегут. В лес бегут. Кошки хитрее, и им легче спрятаться.

Котенок в глиняный горшок залез... Я его вытряхивал... Из-под печки

вытаскивали... Неприятное чувство... Ты в дом, а кошка мимо сапог пулей,

бегаешь за ней с ружьем. Худые они, грязные. Шерсть клочьями. На первых

порах было много яиц, куры пооставались. Собаки и кошки ели яйца,

закончились яйца, съели кур. И лисы кур ели, лисы уже жили в деревне вместе

с собаками. Значит, кур не стало, собаки поели кошек. Бывали случаи, что мы

свиней в сараях находили... Выпускали... В погребах закаток всяких: огурцы,

помидоры... Мы пооткрываем и в корыто им бросаем. Свиней не убивали...

% Старуху встретили... Закрылась в хате: пять котов у нее и три

собаки... "Не бей собаку, и она была человеком", % не давала... Проклинала

нас. Мы силой забрали, но одного кота и одну собаку оставили. Обзывала:

"Бандиты! Тюремщики!"

% Ха-ха... "Под горою пашет трактор, на горе горит реактор. Если б

шведы не сказали, до сих пор еще б пахали". Ха-ха...

% Пустые деревни... Одни печи стоят. Хатыни! Живут дед с бабой. Как в

сказке.. Им не страшно. А другой бы сошел с ума! Ночью старые пни жгут.

Волки огня боятся.

% Значит, такое дело... Запахи... Я все не мог понять, откуда такой

запах в деревне? Шесть километров от реактора... Деревня Масалы... Как в

рентген-кабинете. Пахло йодом... Какой-то кислотой... А говорят - радиация

не пахнет. Не знаю... А стрелять приходилось в упор... Значит, сука лежит

посреди комнаты и щенята кругом... Набросилась на меня -- пулю сразу...

Щенята лижут руки, ластятся. Дурачатся. Стрелять приходилось в упор...Эх,

барыня-сударыня! Одну собачку... Пуделек черненький... Мне его до сих пор

жалко. Нагрузили их полный самосвал, с верхом. Везем к "могильнику"... По

правде сказать, обыкновенная глубокая яма, хотя положено  копать так, чтобы

не доставать грунтовые воды и застилать дно целлофаном. Найти высокое

место... Но это дело, сами понимаете, повсеместно нарушалось: целлофана не

было, место долго не искали. Они, если недобитые, а только раненые, пищат...

Плачут... Высыпали их из самосвала в яму, а этот пуделек карабкается.

Вылазит. Ни у кого патрона не осталось. Нечем добить... Ни одного патрона...

Его назад в яму спихнули и так землей завалили. До сих пор жалко.

А кошек было намного меньше, чем собак. Может, они за людьми ушли? Или

попрятались? Пуделек домашний... Балованный...

% Убивать лучше издалека, чтобы не встретиться глазами.

% Ты учись метко стрелять, чтобы не добивать.

% Это мы, люди, что-то понимаем, а они просто живут. "Прах ходящий"...

% Лошади... Их вели на убой... Они плакали...

% И я добавлю... Душа есть у всякой живой твари. С детства отец к охоте

приучил. Косуля раненая... Лежит... Она хочет, чтобы ее пожалели, а ты

добиваешь. В последнюю минуту у нее вполне осознанный, почти человеческий

взгляд. Она тебя ненавидит. Или мольба: я тоже хочу жить! Хочу жить!

% Учись! Скажу я вам, добивать неприятнее, чем убивать. Охота -- это

спорт, вид спорта. Почему-то никто не ругает рыбаков, а охотников все

ругают. Несправедливо!

% Охота и война -- главные занятия для мужчины. Испокон веков.

% Я не мог признаться сыну... Ребенок. Где я был? Что делал? Он до сих

пор думает, что папа там кого-то защищал. Стоял на боевом посту! По

телевизору показывали: военная техника, солдаты. Много солдат. Сын

спрашивает: "Папа, ты был, как солдат?"

% С нами поехал оператор с телевидения... Помните? С камерой. Плакал.

Мужик... А плакал... Все хотел увидеть трехголового кабана...

 % Ха-ха... Лиса видит: катится по лесу Колобок. "Колобок, куда ты

катишься?" -- "Я не Колобок, я ежик чернобыльский". Ха-ха... Как говорится,

мирный атом -- в каждый дом!

% Человек, скажу я вам, умирает, как животное. Я видел... Много раз...

В Афганистане... Меня ранило в живот, лежу на солнце. Жара невыносимая.

Пить!! "Ну, -- думаю, -- сдохну, как скотина". Скажу я вам, и кровь

одинаково течет. Как и у них. И болит.

% Милиционер, что с нами был, того... Умом тронулся. В больнице

лежал... Все сиамских кошек жалел, дорогие, мол, они на базаре. Красивые.

Того парень...

% Идет корова с теленком. Не стреляли. И лошадей не стреляли. Они

боялись волков, человека не боялись. Но лошадь лучше может себя защитить.

Первыми погибли от волков коровы. По закону джунглей.

% Из Беларуси скот везли и продавали в Россию. А телки лейкозные. Но

зато сбывали их подешевке.

% Больше всего жалко стариков... Они подходят к нашим машинам: "Погляди

ты там, хлопчик, на мою хату". Ключ в руки суют: "Забери костюм. Шапку".

Гроши дают... "Как там моя собака?" Собаку пристрелили, дом разграбили. А

они никогда туда не вернутся. Как это сказать? Я ключи не брал. Не хотел

обманывать. Другие брали: "Где самогонку сховал? В каком месте?" Дед и

скажет... Находили целые бидоны, большие бидоны из-под молока.

% Попросили на свадьбу убить дикого кабана. Заказ! Печень в руках

расползается... Все равно заказывают... На свадьбу, на крестины.

% Стреляем и для науки. Один раз в квартал: два зайца, две лисы, две

косули. Все зараженные. Но все равно и себе бьем, едим. Поначалу боялись, а

теперь пообвыкли. Что-то есть надо, на Луну все не переселимся. На другую

планету.

% Кто-то шапку из лисы купил на базаре -- облысел. Армянин купил по

дешевке автомат из "могильника" -- умер. Пугали один одного.

% А у меня там ничего ни в душе, ни в голове не происходило... Мурки и

Шарики.. Эх. барыня-сударыня!. Стрелял. Работа.

% Я разговаривал с водителем, который вывозил дома оттуда. Зону грабят.

Продают. Хотя это уже не школа, не дом и не детский садик, а номерные

объекты дезактивации. Вывозят! Мы встретились с ним то ли в бане, то ли

возле пивного ларька? Не помню точно. Так вот он рассказывал: подъезжают на

КамАЗе, за три часа дом разбирают и их возле города дачники перехватывают.

Рвут на части. Зону раскупили на дачи. Они деньги получат и еще их накормят

и напоят.

% Среди нашего брата есть хищники... Охотники-хищники... А другие любят

просто походить по лесу. Охотятся на мелкого зверя. На птицу.

% Скажу я вам... Столько людей пострадало, а никто за это не ответил.

Посадили руководство атомной станции, и все. В той системе... Сказать, кто

был виноват -- очень трудно. Если вам приказали сверху, что вы должны были

делать? Одно - выполнять. Они что-то там испытывали. Читал в газетах, что

военные плутоний нарабатывали... Для атомных бомб... Поэтому и громыхнуло...

Если грубо, то вопрос стоит так: почему -- Чернобыль? Почему -- у нас, а не

у французов или у немцев?

% Застряло в памяти... Такое дело... Жалко, что ни у кого не осталось

тогда ни одного патрона, нечем было пристрелить. Того пуделька... Двадцать

человек... Ни одного патрона к концу дня...

 

Монолог о том, что мы не умеем

жить без Чехова и Толстого

 

"О чем я молюсь? Спросите меня: о чем я молюсь? Я не в церкви молюсь. А

одна... Утром или вечером... Когда все в доме спят...

Я хочу любить! Я люблю! Я молюсь за свою любовь! А мне... (Обрывает

фразу. Вижу, что говорить не хочет.) Вспоминать? Может, надо на всякий

случай оттолкнуть от себя... Отодвинуть... Я таких книг не читала... В кино

не видела... В кино я видела войну. Мои бабушка и дедушка вспоминают, что у

них не было детства, была война. Их детство -- война, а мое -- Чернобыль. Я

оттуда... Вот вы пишете, но ни одна книга не помогла мне, не объяснила. Ни

театр, ни кино. Я разбираюсь в этом без них. Сама. Мы все переживаем сами,

мы не знаем, что с этим делать. Умом я это понять не могу. Особенно

растерялась моя мама, она преподает в школе русский язык и литературу,

всегда учила меня жить по книжкам. И вдруг таких книжек нет... Мама

растерялась... Без книжек жить она не умеет. Без Чехова и Толстого...

Вспоминать? Я хочу и не хочу вспоминать... (То ли прислушивается к

себе, то ли спорит сама с собой.) Если ученые ничего не знают, если писатели

ничего не знают, тогда мы им поможем своей жизнью и смертью. Так считает моя

мама... А я хотела бы об этом не думать, я хочу быть счастливой. Почему я не

могу быть счастливой?

Жили мы в Припяти, рядом с атомной станцией, я там родилась и выросла.

В большом панельном доме, на пятом этаже. Окна -- на станцию. Двадцать

шестого апреля... Многие потом рассказывали, что они точно слышали взрыв...

Не знаю, в нашей семье никто его не заметил. Утром я проснулась, как обычно

- в школу. Услышала гул. Из окна увидела, как над крышей нашего дома завис

вертолет. Ну и ну! Будет что рассказать  в классе! Разве я знала... Что

осталось всего два дня... Из нашей прежней жизни... Было еще два дня --

последних два дня в нашем городе. Его уже нет. То, что осталось, уже не наш

город. Запомнилось, как сосед с биноклем сидел на балконе, наблюдал за

пожаром. По прямой, наверное, километра три. А мы... Девчонки и мальчишки...

Мы днем на велосипедах сгоняли на станцию, у кого велосипедов не было, те

нам завидовали. Никто не ругал. Никто! Ни родители, ни учителя. К обеду на

берегу реки не стало рыбаков, они возвратились черные, так за месяц в Сочи

не загоришь. Ядерный загар! Дым над станцией стоял не черный, не желтый, а

голубой. С голубизной. Но нас никто не ругал... Воспитание, наверное, такое,

что опасность могла быть только военная: взрыв слева, взрыв справа... А тут

-- обыкновенный пожар, тушат его обыкновенные пожарники... Мальчишки

хохмили: "Выстраивайтесь длинными рядами на кладбище. Кто выше -- тот умрет

первый". Я -- маленькая. Я не помню страха, но я помню много странных вещей.

Ну, необычных...Подружка рассказывала, как они со своей мамой ночью

закапывали во дворе деньги и золотые вещи, боялись забыть это место. Моей

бабушке, когда ее провожали на пенсию, подарили тульский самовар, она

почему-то больше всего беспокоилась об этом самоваре и дедушкиных медалях. И

о старой швейной машинке "Зингер". Где мы их спрячем? Скоро нас

эвакуировали... Это слово "эвакуация" принес с работы папа: "Мы уезжаем в

эвакуацию". Как в военных книжках... Уже сели в автобус, папа вспоминает,

что он что-то забыл. Бежит домой. Возвращается с двумя своими новыми

рубашками... На вешалке... Это было странно... На папу непохоже...В автобусе

все сидели молча, смотрели в окно. У солдат неземной вид, они ходили по

улицам в белых маскировочных халатах и масках. "Что с нами будет?" -- шли к

ним люди. "Почему вы у нас спрашиваете, -- злились они, -- вон белые "Волги"

стоят, там начальство".

Уезжаем... А небо голубое-голубое. Куда мы едем? В сумках и  сетках --

пасхальные куличи, крашеные яйца. Если это война, то я ее по книжкам

представляла иначе. Взрыв слева, взрыв справа... Бомбежка... Двигались мы

медленно, мешал скот. По дорогам гнали коров, лошадей... Пахло пылью и

молоком... Водители матерились, кричали на пастухов: "Что по дороге гоните,

такую мать?! Пыль радиоактивную поднимаете! Шли бы по полю, по лугу". Те в

ответ тоже матом, оправдывались, что жалко топтать зеленое жито, траву.

Никто не верил, что назад мы уже не вернемся. Такого же никогда не было,

чтобы люди не возвращались домой. Немного кружилась голова и першило в

горле. Старые женщины не плакали, плакали молодые. Плакала моя мама...

Приехали в Минск... Но место в поезде мы купили у проводницы за тройную

цену. Она всем принесла чай, а нам сказала: "Давайте свои кружки или

стаканы". До нас сразу не дошло... Стаканов, что ли, не хватает? Нет! Нас

боятся... "Откуда?" -- "Из Чернобыля". И человек боком-боком от нашего купе,

детей не пускают, чтобы бегали мимо. Приехали в Минск, к маминой подруге.

Маме моей до сих пор стыдно, что мы в своей "грязной" одежде, обуви ночью

ввалились в чужую квартиру. Но нас приняли, накормили. Жалели. А зашли

соседи: "У вас гости? Откуда?" -- "Из Чернобыля". И они тоже боком-боком...

Через месяц родителям разрешили съездить и посмотреть квартиру. Забрали

они теплое одеяло, мое осеннее пальто и полное собрание писем Чехова, мамино

самое любимое. Кажется, семь томов. Бабушка... Наша бабушка...Она понять не

могла, почему не взяли пару банок клубничного варенья, которое я любила, оно

же в банках, закрыто крышками... Железными крышками... На одеяле мы

обнаружили "пятно"... Мама стирала, чистила пылесосом, ничего не помогло.

Сдали в химчистку... А оно все равно "светилось"... Это "пятно"... Пока не

вырезали ножницами. Все знакомое, привычное: одеяло, пальто... А я не могла

уже спать под этим одеялом... Надеть это пальто... У нас не было денег

купить мне новое, а я не могла... Я ненавидела эти вещи! Это пальто! Не

боялась, а поймите, ненавидела! Все это может меня убить! И мою маму убить!

Чувство вражды... Не могла понять это умом... Везде говорили об аварии:

дома, в школе, в автобусе, на улице. Сравнивали с Хиросимой. Но никто не

верил. Как поверить, если непонятно? Как ты не стараешься, не силишься

понять, все равно непонятно. Я помню: мы уезжаем из нашего города -- небо

голубое-голубое...

Бабушка... На новом месте она не прижилась. Тосковала. Перед смертью

просила: "Хочу щавеля!" Щавель несколько лет есть не разрешали, он больше

всего набирает радиацию. Хоронить мы повезли ее в родную деревню

Дубровники... Там уже была зона, огороженная проволокой. Стояли солдаты с

автоматами. За проволоку пустили только взрослых... Папу, маму...

Родственников... А мне не разрешили: "Детям нельзя". Я поняла, что никогда

не смогу навестить бабушку... Поняла... Где об этом можно прочитать? Где это

когда-нибудь было? Мама призналась: "Ты знаешь, я ненавижу цветы и деревья".

Сказала так и испугалась самой себя, потому что она выросла в деревне и все

это знала и любила... Раньше... Когда мы гуляли с ней за городом, она могла

назвать каждый цветок и любую травинку. Мать-мачеха, зубровка... На

кладбище... На траве... Постелили скатерть, поставили закуску, водку... А

солдаты померили дозиметром и все выбросили. Закопали. Трава, цветы -- все

"щелкало". Куда мы отвезли нашу бабушку?

Прошу о любви... Но я боюсь... Я боюсь любить... У меня есть жених, мы

отнесли заявление в загс. Вы слышали что-нибудь о хиросимских "хибакуси"?

Тех, кто выжил после Хиросимы... Они могут рассчитывать только на браки друг

с другом. У нас об этом не пишут, об этом не говорят. А мы есть...

Чернобыльские "хибакуси..." Он привел меня в дом, познакомил со своей

мамой... Его хорошая мама... Работает на заводе экономистом. Общественница.

Ходит на все антикоммунистические митинги, читает Солженицына. Вот эта

хорошая мама, когда узнала, что я из чернобыльской семьи, из переселенцев,

удивилась: "Милочка, разве вы сможете родить?" У нас -- заявление в загсе...

Он умоляет: "Я уйду из дома. Снимем квартиру", -- а у меня в ушах: "Милочка,

для некоторых существует грех деторождения". Грех любить...

А до него у меня был другой мальчик. Художник. Мы тоже хотели

пожениться. Все было хорошо до одного случая. Я зашла к нему в мастерскую и

услышала, как он кричал по телефону: "Как тебе повезло! Ты не представляешь,

как тебе повезло!" Обычно такой спокойный, даже флегматичный, ни одного

восклицательного знака в речи. И вдруг!! Что оказывается? Его друг живет в

студенческом общежитии. Заглянул в соседнюю комнату, а там девчонка висит.

Зацепилась за форточку... И на чулке... Его друг снимал ее... Вызвал

"Скорую"... А этот захлебывался, дрожал: "Ты вообразить себе не можешь, что

он увидел! Что пережил! Он ее на руках нес... У нее белая пена на губах..."

О мертвой девочке он не говорил, не пожалел ее. Ему бы только увидеть и

запомнить... А потом нарисовать... Я тут же вспомнила, как он меня

расспрашивал, какого цвета был пожар на станции, видела ли я расстрелянных

кошек и собак, как они лежали на улицах? Как плакали люди? Видела ли я, как

они умирают?

  После того случая... Я не могла больше с ним быть... Отвечать на его

вопросы...... (После молчания.) Не знаю, захотела бы я с вами еще раз

встретиться? Мне кажется, вы рассматриваете меня, как и он. Просто

наблюдаете. Запоминаете. Идет какой-то эксперимент над нами. Всем интересно.

Не могу освободиться от этого чувства... А вы не знаете, за что падает этот

грех? Грех деторождения... Я же ни в чем не виновата.

Разве я виновата в том, что хочу быть счастливой..."

Катя П.

Монолог о том, что святой Франциск

проповедовал птицам

 

"Это -- моя тайна. Об этом никто больше не знает. Я говорил об этом

только со своим другом...

Я -- кинооператор. Ехал туда, помня, что нас учили: настоящим писателем

становятся на войне и все такое прочее. Любимый писатель -- Хэмингуэй,

любимая книга -- "Прощай, оружие!" Приехал. Люди копаются на огородах, на

полях -- трактора, сеялки. Что снимать, -- непонятно. Нигде ничего не

взрывается...

Первая съемка. В сельском клубе. На сцене поставили телевизор, собрали

народ. Слушали Горбачева: все хорошо, все управляемо. В этой деревне, где мы