Командировки судей Западной Сибири в период поздней Российской империи

Маршруты правосудия

Evgenii A. Krest'iannikov

В 1860-х гг. россияне получили возможность впервые испытать незнакомые им раньше свободы, гарантированные установлением независимой судебной власти, реально препятствовавшей произволу самодержавия. Но, вступив в конфликт с авторитарным режимом, новая юстиция, с одной стороны, с первых дней существования стала испытывать нападки правительства, с другой, исправлялась по воле царского законодателя, неся ущерб своему строению.[1] С задержкой и дополнительными искажениями, нередко продиктованными местными особенностями, реформировалась судебная система в провинциях страны, в своем устройстве все больше испытывая влияние природно-географических факторов гигантской империи. Понадобилось три десятилетия, чтобы судебная реформа Александра II на основании закона 13 мая 1896 г. была осуществлена в крупнейшем регионе – Сибири,[2] получившей юстицию с особенной организацией, которая сейчас достаточно интенсивно исследуется.[3] Однако историки до сих пор специально не интересуются многими проблемами суда в крае, в том числе режимом судейских командировок.

Хотя служебные поездки судей могут видеться чем-то второстепенным, малое пока к ним внимание[4] делает взор на важные факторы функционирования российской юстиции и, в целом, на действительность, менее зорким, особенно, если говорить не о центральных регионах, а о всей стране. В принципе, за исключением известных родов деятельности, режим командировок, как экстраординарный, допустимо расценивать в качестве энергичного ответа структуры на вызовы труднопреодолимых обстоятельств или способа, иногда чрезвычайного, решить некие проблемы и добиться повышения результативности. Его изучение содействует глубокому осмыслению устойчивости и эффективности какой-либо системы в самых разнообразных составляющих, поскольку, будучи на передовом рубеже столкновения организации с усложненными или незаурядными условиями, он проверяет последнюю на прочность и может принести пользу как вполне надежный маркер в постановке диагноза системам более высокого порядка, особенно когда те находятся в состоянии расстройства.

Царская Россия накануне мировой войны как раз являлась ареной нарастающих противоречий, служивших источником процессов двойной поляризации, нагнетавших конфликты в стране и революционизировавших обстановку.[5] В обществе наблюдался глубокий раскол, политическая и бюрократическая структура страны была хрупкой и перенапряженной, не способной долго просуществовать даже в мирное время.[6] Правда, недавние исследования российской юстиции не усматривают особенного политического накала, напротив, говорят о гармонии власти и общества с указанием на успешность деятельности волостных судов[7] или нормализацию диалога между юристами и правительством после Первой русской революции,[8] но они охватывают лишь определенные отношения вокруг правосудия и упрощают взгляд на обстановку, не ставя задачу учитывать многообразные состояния юстиции в стране. А на периферии, тем более, в “другой России,” каковой в рассматриваемый период представлялось Азиатское Зауралье,[9] судоустройство и судопроизводство серьезно испытывались экстремальными условиями. В этой связи командировки – перемещение в пространстве и риск неожиданных ситуаций – в “оптике” суровой и протяженной Сибири представляются еще более подходящим индикатором поведения как самого суда, так и всего государственного организма.

В позднеимперский период царизм, следуя логике разгонявшихся процессов интеграции края в общероссийские порядки, ориентировался в первую очередь приспосабливать здесь испробованные в центре механизмы управления. Успеху применения таковых, однако, препятствовали традиции колониализма. Самодержавие, когда для себя определяло баланс цены и ценности какой-то окраины,[10] в случае с самой дальней из них явно скупилось. В результате край, по мнению современных исследователей, получал меньше, чем отдавал, притом “получал не то, что хотело население региона, а то, что предлагали Петербург и Москва,”[11] и нужды сибиряков удовлетворялись мало, если они не соответствовали интересам государства или российских предпринимателей.[12] Привычка метрополии “приберегать” лучшее замедляла процессы реформирования, продлевала жизнь устаревшим институтам и влияла на модификацию современных, что налагало отпечаток на устройство правительственных структур сибирского образца, позволяя историкам отводить региону особое место в имперской географии власти.[13]

На суды Сибири у правительства, в силу этого, были специальные виды, вдобавок к тому, их организация стала результатом целенаправленного экспериментирования, поскольку уставы вводились тут на пике инновационной активности Министерства юстиции.[14] Тогда угроза нависла над либеральными принципами судоустройства и судопроизводства, но два ключевых начала правосудия – его доступность для населения и скорость – подлежали совершенствованию, воплотившемуся, кроме всего, в усилении судейской подвижности. Однако, такой вектор вел к кардинальным изменениям отношений в судебной сфере и свойств службы. Командировочный режим трансформировал требования к профессионализму работников, предполагал повышение активности суда и его выносливости, а, например, в причинности одного из главных пороков судопроизводства всех эпох – волоките – возрастала роль географических факторов. Таким образом, сделав ставку на мобильность суда, самодержавие проверялось на дальновидность и жизнеспособность, на умение рационально обустроить государственный аппарат и эффективно управлять страной, а также тестировалось на знание имперского разнообразия.