Изменение социально-экономической структуры.

Экономическая культура общества и ее особенности в России.

Принято счи­тать, что необходимость перестройки и последующих реформ была вызвана замедлением темпов экономического роста и нарастаю­щими структурными диспропорциями, усиливающимся отстава­нием страны в области научно-технического прогресса и кризи­сом хозяйственной мотивации. По крайней мере на начальном этапе дело выглядело именно так. Сегодня, не умаляя значения экономических факторов, следует обратить внимание и на более глубокие, социальные основания перемен.

Помимо экономических причин, осуществлен­ные преобразования опирались в конечном счете на два стержне­вых социальных фактора. Первым стало сильное давление со сто­роны советских новых средних слоев — городских, высокообразо­ванных, мало знающих о Западе, но западнически настроенных. Именно их профессиональные, культурные и потребительские ожидания в большей степени, как казалось, ущемлялись совет­ской системой. В результате относительного перепроизводства образованных кадров и невостребования их квалификации, урав­ниловки в оплате труда и падения престижа квалифицированных профессий миллионы дипломированных специалистов в советское время вынуждены были встать на места обыкновенных рабочих. И многие испытывали серьезные сомнения в том, что их детям уго­тована приличная профессиональная карьера. Запреты на совмес­тительство и режим секретности, положение «невыездных» и гнет цензуры, материальная неустроенность и отчуждение от всяких властных полномочий усиливают состояние неудовлетворенности этой части населения. Обрывочный характер информации о за­падной жизни порождает идеализированные представления о ней и болезненно усиливает контраст с советскими реалиями, побуж­дая наиболее активную часть новых средних слоев к покушению на основы общественного строя.

Впрочем, одного прилива активности средних слоев недоста­точно. Почему же именно на рубеже 90-х годов он увенчался час­тичным успехом? Потому что их порыв совпал с интенциями бо­лее «молодого» поколения номенклатурных кадров и наложился, таким образом, на второй важнейший фактор — тенденцию к «обуржуазиванию» правящей элиты. Новые лидеры стремились не про­сто занять места своих обюрократившихся предшественников, но также представить Западу иное, более цивилизованное лицо. И глав­ное, им хотелось сочетать восточную власть с западным стилем жизни. А для этого нужно было «конвертировать» часть полити­ческой власти в более осязаемую форму экономического капита­ла, и, следовательно, допустить правомочность институциональных реформ. В рамках этих реформ появляется возможность ис­пользовать монополию на распоряжение государственными ресур­сами и информацией, а также общее несовершенство хозяйствен­ного законодательства для перекачки государственного имущества в частную собственность.

Процесс приватизации при этом проходит не столь прямоли­нейно. Вместо четко разделенного государственного и частного секторов экономики возникает система «рекомбинированной собст­венности», состоящей из множества смешанных форм, размываю­щих границы между традиционными секторами. Причем эконо­мические агенты глубоко заинтересованы в «непрояснении», рас­плывчатости прав собственности, ибо именно это позволяет им гибко адаптироваться в новой ситуации.

За институциональными реформами скрывается и другой про­цесс, связанный с дроблением властных структур[1]. С разрушени­ем руководящей роли Компартии и ослаблением милитаризма (а советская экономика не только политизирована, но и крайне милитаризована) отключаются ключевые интегративные рычаги. Разворачивается яростная борьба за ресурсы между хозяйствен­ными комплексами (военно-промышленным, топливно-энергетическим, аграрным и банковским). Региональные элиты использу­ют центробежный заряд перестройки для усиления собственной автономии, реализации своих групповых интересов[2]. При этом Москва, растеряв часть административных полномочий, выраста­ет в мощнейший финансовый центр, из которого разворачивают­ся новые корпоративные структуры в виде финансово-промыш­ленных групп.

Одновременно эволюционирует социальная структура общест­ва. Наблюдается серьезное обновление элиты за счет выходцев с предноменклатурных должностей (в основном руководителей сред­него звена) и перехода старых кадров в новые сферы деятельнос­ти. Причем в большей степени это обновление касается столицы и наиболее крупных городов (на периферии, за некоторыми исклю­чениями, старые местные элиты сохраняют достаточно прочные позиции). В конечном счете при всей видимости кардинальных преобразований основные группы партийно-хозяйственной номен­клатуры, перегруппировавшись и переплавив в своих рядах наибо­лее активных выходцев из средних слоев, сумели сохранить власт­ные позиции, конвертировав старые связи в новый политический и экономический капитал. Причем, хозяйственная элита претер­пела меньшие изменения, чем политическая.

Перестройка «выпустила пар» из котла социального напряже­ния. И произошло это ценой распада полигруппы интеллигенции и переструктурирования значительной части новых средних слоев (в массовых нижних слоях населения структурные изменения ме­нее заметны, их мобильность более ограничена). Первая и относи­тельно небольшая часть представителей образованных слоев про­билась в политическую и предпринимательскую элиту. Более об­ширная группа превратилась в «обслуживающий класс», обеспе­чивающий профессиональную поддержку деловых и политичес­ких структур. Третья часть эмигрировала или выехала за рубеж на длительные сроки. Четвертая — осталась на прежних местах в бюд­жетных или формально акционированных организациях. Разрыв между этими группами обозначился достаточно отчетливо.

Преобразование отношений собственности заметно усилило роль традиционных экономических классов — представителей ка­питала и наемного труда. Важное место в социальной структуре заняли группы крупных и средних предпринимателей, сформиро­вавшиеся из трех основных источников: директорского корпуса бывших государственных предприятий; квалифицированных спе­циалистов; работников органов государственного управления и общественно-политических организаций. Впрочем, российское предпринимательство вряд ли можно считать единым классом. Оно очень неоднородно — по масштабам и сферам деятельности, со­циальному составу и источникам первоначального капитала, уп­равленческим и собственническим позициям[3].

После введения относительно либерального хозяйственного законодательства произошел взрывной рост в сфере малого бизне­са, продолжавшийся как минимум в течение пятилетия (1988-1993). Малое предпринимательство служило в первую очередь важней­шим способом легитимной конвертации государственных ресур­сов в негосударственные формы собственности. Более свободные условия, в которых действовали негосударственные структуры, а также льготы, обеспеченные малым предприятиям всех форм соб­ственности, способствовали осуществлению этой основной за­дачи. Одновременно быстро растущий малый бизнес отвлекал из­быточную социальную энергию из политической сферы. С вовле­чением в процесс акционирования крупнейших государственных предприятий и объединений фокус интересов сместился, и поток наиболее мобильных ресурсов ушел из сектора малого предприни­мательства, рост которого несколько замедлился. Наблюдается прогрессирующая концентрация и централизация капитала, пере­страиваемого в рамках новой системы полузакрытых и закрытых хозяйственных корпораций.

С социально-профессиональной точки зрения в России обра­зовался современный средний класс, формируемый группами мел­ких и средних предпринимателей и менеджеров, дипломирован­ных специалистов и высококвалифицированных рабочих. Однако общий уровень и качество жизни этого класса значительно отста­ют от западных стандартов. Ваучерная приватизация немногого достигла в деле формирования действительно массового слоя част­ных собственников. Куда более важную роль в этом процессе сыг­рала менее шумная по организации, не всеобщая, но достаточно массовая и, главное, фактически бесплатная приватизация город­ского жилья, связанная с передачей населению отнюдь не ко­пеечной собственности. Впрочем, формальный акт приватиза­ции жилья не слишком изменил реальные позиции его собст­венников.

По общему признанию, российские хозяйство и общество пере­живают период ускоренной мобильности. Речь идет о вертикаль­ном передвижении социальных и профессиональных групп и о горизонтальной миграции трудовых ресурсов. В социальной мо­бильности сильна структурная составляющая. Так, важной дол­госрочной тенденцией является относительное увеличение групп, занятых в растущей сфере услуг — финансово-кредитных и торгово-посреднических, информационных и консультативных — при соответствующем сокращении занятости в производственных от­раслях. Однако количественные показатели происходящих сдви­гов преувеличивать все же не стоит. При всей масштабности перемещений, социальная мобильность в России, судя по всему, не затронула ядер основных социально-профессиональных групп[4]. А масштабы внутренней миграции по ряду параметров даже сни­зились (например, приостановился отток сельского населения в города)[5]. Но дело ведь не только в том, какой процент населе­ния сменил профессиональную сферу или добился иных статус­ных позиций. На данном этапе важнее само появление новых ролей, несущих иные требования и украшенных своей особой сим­воликой.

Отношения занятости.

В целом социально-экономическое по­ложение человека стало в большей степени зависеть не только от его профессии и квалификации, но и от сферы, в которой он ра­ботает — в коммерческой или производственной, на негосударст­венном или государственном предприятии, в иностранной или российской фирме. Важное воздействие оказывают и другие фак­торы. Так, на многих территориях актуализируется проблема эт­нической дискриминации представителей нетитульных националь­ностей и национальных меньшинств, отодвигаемых с наиболее престижных экономических и профессиональных позиций. Соци­ально-профессиональная дискриминация женщин не только не уменьшилась, но скорее даже возросла: им предлагают относи­тельно худшие условия найма и продвижения, они чаще оказыва­ются в рядах безработных. А вот возрастная дискриминация вре­менно снизилась. Мы стали свидетелями прорыва представителей молодых поколений в хозяйственную элиту, невозможного в усло­виях зрелого геронтократического советского общества.

Еще в конце 80-х годов в печати можно было встретить ут­верждения крупных хозяйственных руководителей, что в нашей стране безработицы нет и быть не может. И вот безработица появи­лась. На начальном этапе при значительном спаде производства ее официальный уровень казался минимальным. Конечно, многие фактические безработные просто не регистрируются на биржах труда по самым разным причинам. Но даже по результатам об­следований по методологии Международной организации труда, масштабы безработицы оказались ниже прогнозируемых. Они постепенно растут. Тем не менее, многие предприятия, даже сокра­щая производство, не увольняют людей. Сохраняются устои патерналистских отношений и социальной ответственности руково­дителей, которые не позволяют идти на серьезные социальные конфликты. Сказывается давление местных органов власти, стре­мящихся поддержать уровень занятости в регионах. Выросла и скрытая безработица, когда работники считаются занятыми, но длительное время не получают зарплаты, а то и просто отправля­ются в вынужденные административные отпуска. В итоге реаль­ная оценка потенциала безработицы остается одной из важных нерешенных проблем.

Вместе с тем наблюдается оживление внешнего рынка труда, связанное с повышением трудовой мобильности, коснувшейся в первую очередь двух крупных категорий занятых: работников без особой квалификации и работников высокой квалификации, не привязанной к конкретному производству. Одновременно произо­шла существенная эрозия внутренних рынков труда, характерных для советского периода. Трудовая конкуренция и угроза возмож­ной безработицы разрушают каналы трансляции профессиональ­ного опыта молодежи и необученным. Для неквалифицированных групп плавное карьерное продвижение внутри предприятия ста­новится все более затруднительным. А в глазах лучших кадров, ставших объектом конкуренции между предприятиями и сектора­ми экономики, внутренний рынок труда зачастую утрачивает свою привлекательность''.

В ситуации общей неопределенности подтачиваются сложив­шиеся нормы организации труда и его оплаты, размываются при­вычные иерархические порядки в отношениях между привилеги­рованными и депривилегированными группами занятых. Так, вспо­могательные рабочие могут оказываться в лучших условиях по срав­нению с рабочими основного производства, а подразделения ра­ботников, не всегда самых квалифицированных, но выполняющих выгодные заказы, начинают диктовать свои условия, оттесняя вче­рашних кадровых рабочих[6].

Если разделить группы работников с точки зрения стабильнос­ти занятости на «ядро» и «периферию», то окажется, что большин­ство предприятий сохраняют «ядро» занятых. Однако, во-первых, область стабильной и полной занятости сузилась. А во-вторых, стабильность далеко не всегда означает лучшие условия найма, ибо в «ядре» остаются значительные группы привязанного к предприятию «балласта», который сохраняется, но постепенно ска­тывается на менее престижные позиции. В то же время разраста­ется разноликая «периферия», охватывающая временных работни­ков и занятых неполное рабочее время.

Возникшие в негосударственных секторах экономики новые отношения трудового найма, основанные на контрактных систе­мах, отличаются большей гибкостью и неформальностью. Они предоставляют рядовым работникам более высокую степень сво­боды, но приводят к сужению их прав и уменьшению социальных гарантий. Поэтому часть работников предпочитает занятость сра­зу в двух секторах, оставляя за собой для страховки места в госу­дарственных учреждениях.

На первых этапах сегменты первичного рынка труда с более благоприятными условиями найма смещаются в негосударствен­ные сектора экономики. Между ними и государственным секто­ром возникает значительная разность потенциалов, обеспечиваю­щая переток кадров (зачастую наилучших). Переход в негосудар­ственные сферы увеличивал заработок как минимум в 2—3 раза, а в зарубежные фирмы — на целый порядок. Впоследствии начина­ется постепенное сближение двух секторов. А с появлением мно­жества промежуточных форм хозяйствования (формально прива­тизированных, полугосударственных предприятий) различия меж­ду ними постепенно сглаживаются. Снятие запретов и прессинг материальных обстоятельств обу­словили рост вторичной занятости. Каждый шестой-седьмой за­нятый, по данным социологических опросов, имеет дополнитель­ную оплачиваемую работу, причем, показатель этот, скорее всего, занижен[7]. Расширяются периферийные зоны рынка труда, свя­занные с кратковременной и неполной занятостью. Обширные слои населения вовлекаются в сферы самостоятельной занятости (ле­гальной и полулегальной). Среди них мы находим дипломирован­ных специалистов-частников и мелких торговцев, фермеров и кус­тарных производителей.

В результате либерализации хозяйственной деятельности су­щественно ослаблен прежний контроль за «неформальной экономи­кой». Как минимум каждый третий в России получает дополни­тельный доход от личного подсобного хозяйства, сада или огоро­да. Удельный вес заработной платы в доходах населения падает в пользу альтернативных источников дохода: поступлений от пред­принимательской деятельности, самостоятельной занятости, сда­чи в аренду собственного жилья.