Часть вторая.На грани исхода

– Ты понесёшь суровое наказание, если подпишешь кому-нибудь пропуск вне очереди, – сказал Командарм. Не понимая, чего от меня хотят, я кивнул, снисходительно улыбнувшись. Да, я согласился пожить здесь несколько дней, чтобы лучше познакомиться с обитателями Палаты. Командарм был старостой, он каждый день интересовался у больных как у них дела, а потом отчитывался перед Горавски, смакуя каждую новость, которых обычно было мало.

В первый день на обед дали очень вкусное блюдо: кусочки мяса, выложенные в форме креста.

– У вас всегда так вкусно кормят пациентов?– не поверил я, вспоминая недавно прочитанные вырезки из газет.–Я читал, что даже в тюрьмах ситуация лучше.

– Если они и здесь не поверят, что светлый справедливый мир существует, то какими они выйдут отсюда?– доктор и не ждал от меня ответа, он сам его знал, – Они снова выйдут, и снова будут представлять угрозу цивилизованному миру. Потому кормить вас мы всегда будем хорошо, пальчики оближете. Дома вам жена никогда такого не приготовит.

Я только махнул рукой думая, удобно ли будет попросить добавки. Но пока я сидел, механически пережёвывая пищу, все разошлись, лишь угрюмые санитары у выхода из столовой казались мрачными колоннами, лениво и равнодушно взирающими на меня. Скатал салфетку в грязный шарик и поднялся, надеясь в следующий раз уже не упустить своего.

 

На второй час жизни баррикады навис пухлый, похоже умственно-отсталый дядька с листовками. Он с трудом шёл, растопырив ноги, на огромной голове цвела улыбка, выпученные глаза с изумлением взбирались на кучи старых парт, бросались в густое тепло картонных коробок. Он хотел было и Лизе дать листовку, да что-то его остановило, да так он и замер, опустив лысоватую голову.

– Ну, давай мне листовку! Всю, всю пачку давай! А теперь вали! Вали далеко, чтоб я тебя не видела здесь. Тоже мне революционер нашёлся!

Он погундел немного, пожевал губы, но не ушёл. Пришлось дать ему поручение – вернуться обратно, передать Ерохину, что у нас всё хорошо, а потом идти домой и оберечь своих кошек от дурного глаза полицейских.

– Нам каждый человек важен, – укоризненно протянула Шумира, провожая взглядом убогого. Она уже готова была приказать ему искать указующую стрелу, которой не было. Только если прочитать что на старой парте, да только замучаешься идти в направлении, указанном там.

– Здесь ведь не игра,– осторожно проговорила Лиза, –здесь могут и убить.

Убить… Поначалу ей тоже казалось это хорошо продуманной игрой. Бабах, и ты визжишь от странного восторга, заползшего тебе под мышки.Ещё и ещё выстрелы, и восторг постепенно сбегает под ноги мурашками по коже. Ещё один однообразный щелчок и ты ощущаешь шоколадный мусс, растёкшийся по рубашке, удивляешься, где это можно было так запачкаться и упадаешь вниз, глубоко под парты, ещё успевая обвинить себя в усталости. Ничего, пять минут отдохнём и снова, но уже немеют чувственные со стёршейся помадой губы, а в подведённом глазу дрожит,не находя приюта, ледяная слезинка.

 

– Горавски мне показал фотографии… Там все девушки, о которых писали газеты, – выдавила из себя Лиза, – правда, мне казалось, что они были красивее…

– И что же, – нервно процедил он, – ты хочешь мне их загнать? Фото девочек здесь хорошо идут.

– Это ведь ты убивал их?

– Ну а что, если я? – оскалился Влад, – Что, хочешь упрятать меня в место хуже этого? Вряд ли отыщешь.

Калитина не сочла нужным что-то ему отвечать.

– Говорят, ты набросилась на Горавски, – выдохнул Коринец, – он этого не оставит так просто.

– А мне плевать,– она улыбнулась, пряча в уголках глаз колючий страх.– Как-нибудь пробьёмся.

 

       Бегство по изломанному бордюру, потом прятки под огромным грузовиком, в прошлой жизни перевозящим продукты, потом покорение пары парт и наконец, весёлое «привет» защитникам нашей баррикады. Если бы Гаврош не умер, я бы подумал, что это он.

– Это с укрепления на Восточной улице, – объяснила мнеШумира, показав на белоголового мальчика со смятым конвертом в руках.

– Мне поручили передать это Лизе, – он смутился, во рту у него не хватало зубов. –Вы… не знаете, где она?

– Может, тебе ещё и ткнуть на неё пальцем надо? – я усмехнулся. Мальчик был сух и прям, глаза смотрели открыто, рот постоянно полуоткрыт, чтобы не тратить лишних движений, если нужно будет что-нибудь прокричать.

– Где зубы потерял? – я не хотел его обидеть, просто устал торчать здесь, хотелось поговорить, сберечь в памяти новое лицо.

– А твоё какое дело? – напрягся он, сунул мне конверт, – в общем, передадите. Некогда тут с вами.

Хотелось его уберечь, выдумать какое-нибудь неопасное задание, да только я понимал, что он всё равно не послушается, пошлёт меня куда подальше и прибежит умирать.

 

За ней пришли, когда рассвет ещё даже и не собирался обращать их дрожащие тени  в кровавые пятна.

– Можно мне сигарету? – Лиза была невозмутимой,–А то я никуда не пойду с вами. Мало ли, вдруг у вас весеннее обострение.

– Лиза Калитина, – голос потерялся во мне,  истаял, словно я вообще не имел права произносить это имя, – я прошу…

– Пойдёмте в нашу библиотеку,–предложил Горавски, я заметил на лице его злую, нехорошую ухмылку, –у меня есть один исторический документ, я вам его хочу показать.

–Я надеюсь, вы позволите взять с собой библию?– Хохотун нерешительно переглянулся с другим санитаром, затем кивнул.

– Книга исхода, вам понравится.

– Лиза, –Ретли заслонил собой её, он готов был кинуться на Хохотуна, если б она приказала,–не уводите её. Это я виноват, что она разозлилась, это я довёл её, она на самом деле хорошая, добрая, она никому не сделает зла.

–Ретли, – коротко одёрнула его Калитина, – не надо.

Мы пошли по убегающему в темноту коридору. Лёгкий огонёк медицинского поста звенел вдалеке, будто отчаянный трамвайный зов.

– Куда! – Хохотунвыругался матом, и тут же они услышали его топот, потом ругань другого санитара.

– Что, что там происходит?– зашевелилась Шегалова, – Лиза…

–Она заперлась в уборной,– проскрипел Влад, страх в его голосе свежел, скользкий глаз торопился протиснуться сквозь дверную щель.– Которая в дальнем конце коридора.

– А там… есть окно? – воскликнула наивная Натка, – если выходит на улицу, то…

– Есть, – вздохнул Донован, – но оно забрано решёткой с двух сторон. Ей надо стать мушкой, чтобы выбраться отсюда.

Лёгкие листки глядели на меня и виновато подрагивали, я долго не решался их взять. Казалось, на них дунешь, и гордый красивый одуванчик в один миг останется ни с чем.

 

– Ну что вы думаете, это написано здравомыслящим человеком? – Горавски уничтожающе глядел на меня, уже то, что я в душе мог согласиться с ней, выводило его из себя.

– Нет, –осторожно проговорил я, страницы дневника жгли, мне хотелось подуть на пальцы, – но здесь у вас больница и, стало быть, лечат…

–Мы тут, уважаемый, не архангелы, а я не господь бог. Мы назначили ей интенсивную терапию. Через несколько дней она бы вернулась к остальным освобождённой, никакие тягости её бы не одолевали, чрезмерной активности она бы не проявляла.

–И что же?– я боялся услышать ответ, мысли путались, казалось, в голове у меняорудуют сотни бритвенных лезвий.

– Она сбежала, – впервые я видел Горавски в гневе,– сумела уйти к этому уроду, устроившему весь этот бардак.

– Так между ними было что-то, – я задумался, вспомнил, как Светка в последний раз хлопнула дверью, сказав, что ноги её больше в моём доме не будет. Стало тошно, захотелось вдруг ей позвонить и попросить прощения, хотя я уже не помнил, в чём был виноват.

– А где вы были во время некоторых волнений в городе? – добрый доктор поглядел на меня оценивающе, наверное, понял, что я вляпался мыслями в любовь-морковь.

Каждый из вас был в разное время в одних и тех же местах. Иногда вы встречались, но сами не сознавали этого.

– Я пока ещё не ваш пациент, – грустно улыбнулся я, – потому извините, но вам ничего не отвечу.

 

Возле нашей баррикады когда-то была детская площадка, превратившаяся в стоянку для машин. Теперь парочка автомобилей оказались дружелюбно опрокинутыми, а из одного разбитого стекла испуганно таращился игрушечный медведь.

– Тебе нужен вай фай?–спросил Максим, не знающий, в какую дырку себя запихнуть,–может, хочешь написать послание родным?

– Ну, если ты и виртуальных родных мне сообразишь,– отозвался я, понимая, что писать некому. Даже у тех, кто отправился странствовать в ковчеге были какие-никакие а родственники. Я же торчал в этом мире опустошённый, дикий, способный лишь что-то сломать среди и так уже слетевшего с катушек мира.

– Это турник? – Максиму хотелось поиграть на детской площадке да только даже подпрыгнув, он не смог дотянуться до верхней перекладины.

– Это были крылатые качели. Но они улетели, – я поворошил свои каштановые волосы, –далеко, далеко.

– Лизаа Калитина, – крикнули позади, и пришлось обернуться, услышав знакомый голос. Стас смотрел на меня, словно извиняясь, в глазах его двоилась грустная маленькая девочка.

 

Я дочитал эту книгу исхода до конца, что-то додумав сам. Хотелось поговорить с Лизой, спросить её, каково быть мужчиной. К вечеру я понял, что мне не хватает её. Все в палате уверяли друг друга, что завтра на обед обязательно будет колот, только я не участвовал в общем бормотании, уткнулся в подушку, глотая солёный ком слёз.Красное пятно над моей кроватью росло, Жасмин-Бурдынчик жадно скалился, представляя мою голую шею, коротко стриженная деваха прикоснулась ко мне тёплыми влажными пальцами. Стало противно, с трудом сдерживая себя, я поднялся.

– Расскажи мне о Лизе Калитиной, – мне было по-прежнему трудно выговаривать её имя, – вы с ней дружили?

– Я не знаю, кто это, – пожала плечами девчушка, пожалуй, даже обиделась, – я ведь здесь недавно. К тому же доктор говорит, что я иду на поправку, и меня скоро выпишут.

Мне осталось лишь усмехнуться и попросить её домашний адрес. Однако она вздрогнула, стала говорить на отвлечённые темы, отвечала что-то о своём давнем деревенском детстве, у меня сложилось впечатление, что своего прошлого адреса она уже и не помнит.

Иногда не думаешь, что кого-то встретишь ещё или мог встретить и так и не вмещаешься в день, запрыгиваешь на подножку, а оказывается поезд уже проехал. Лиза Калитина сидела в нём, одуванчик гордо поднимался из казённого стакана. Листочки её книги исхода легонько дышали на моей койке.

Каждый из нас был в палате Гром. У каждого она своя.

Часть третья. Снаружи

Сорок третий километр падалим под ноги, убегал, хромая раздавленными метрами. Лес был лёгким, казалось, он улетит сейчас, подхваченный ветром. Но каждый чувствовал, что они приближаются к чему-то страшному, воздух становился чернее, навязчивей, теперь он готов был поднять их лёгкие, едва проклёвывающиеся души. Падая, оставляя под ногами убегающие следы, они поднимались на холм, в руках у Ретли и неизвестного были автоматы.Склон торопился сделаться круче, бежать стало намного тяжелее. Натка пару раз сорвалась вниз, проехавшись носом по солёной грязи. Донован вытянул её на ровную, покрытую жухлой травой площадку, сам потянулся к лёгкой полоске света впереди, скользнул по ней губами, но потом качнулся назад, словно решаясь на что-то, кивнул неизвестному и махнул им рукой.         

– Вы бегите, я их отпугну, – он хотел казаться смелым, несостоявшийся убийца и насильник Донован Ретли, пытавшийся создать свою идеальную версию мира. Он остался в ложбинке, прекрасно зная, что умрёт, но ещё он знал, что надо дать Натке и неизвестному уйти. Потому быстро умирать было нельзя.

– Мы тебя дождёмся, – виновато бросила Шегалова, и он молча кивнул.

Пока ещё у него было немного времени. Он ни разу не стрелял из автомата и не знал, сможет ли. Умения придуманного Ретли были не в счёт.

– Мне очень нравятся твои повести, – проговорила Лиза, погладив его спутанные волосы.

– Правда? – Ретли был уверен, что она не читала ни одной, но заставил себя улыбнуться, нашёлся хоть один человек, который хоть что-то читал, кроме тупых постов о собственной внешности.

– Но зачем, зачем ты писал этот ужасный роман, про убийцу?

Ответ дался ему тяжело, слова с трудом складывались во что-то осмысленное. Надо просто прижаться к ней, может, тогда она всё поймёт?

– Я хотел быть сильнее, смелее, хотел, чтоб на меня смотрели и думали, вот и он чего-то да смог. А получается, смог лишь подстегнуть на убийства другого. Я ведь не думал, что Влад был предателем и читал все наши записи.

– Поехали со мной! Я за две недели во Франции с ума сойду без тебя.

– И как я поеду? Как беспризорник в товарном вагоне? У меня ведь нет ни заграничного паспорта, ни денег. Вот придут времена, когда по всей земле можно будет путешествовать без паспортов, тогда поедем.

–Но мне уже пора, – вздохнула его избранница,–там за деревьями отправляется мой поезд.

– Тогда пока, – он любил её, но его время ещё не пришло.

– Каждый имеет право на жизнь и не только тот, кто постоянно пишет об этом, – прошептал Ретли.

Он стоял в огне, окутанный густым дымом, земля дрожала, гремел гром, блестела молния, и в шуме разбушевавшейся стихии, покрывая его, звенел голос Лизы – до встречи-речи-речи-речи. Хотя, может, это стрекотали смельчаки кузнечики, отвечая на выстрелы своими точными очередями.

 

Нужно привыкать к новым дорогам,вздыбленным, пыльным, готовым в один момент пропасть в траве и также неожиданно появиться снова. Земля рвалась и рассыпалась под ногами, словно морское дно.

И всю траву полевую побил град, и все деревья в поле поломал.

Когда они добежали до засохшей яблони, мир ещё существовал, егоотголоски вспыхивали, дрожа каждым звуком.

Здесь кто-то ел крашеные яйца, казалось, тёмная скорлупа шевелилась, из-под неё выбирались засохшие крошки куличей.

– Ты совсем замёрзла, – он бы давал фору донжуанам из старых картин, да только прошлая жизнь рассыпалась, от неё осталась лишь горстка присыпанных пудрой крошек.

– Да я ничего,– она нашла большой кусок плохо пропечённого теста и механически сжевала его, – бери, ты тоже голодный.

–До твоего Стаса добежим, тогда, – отмахнулся он, есть действительно не хотелось, – там и согреемся, и чего тёплого найдём.

–Оконных стёкол там совсем не осталось,– виновато пробубнила она, – и ещё Ретли, нам надо обязательно вернуться за Ретли.

– Ты меня любишь? – спросил он.

– Да, – выдохнула она, смиряясь снеизбежной новой разлукой, – но этого они и ждут. Что мы не сможем расстаться после палаты, а двоих легче поймать.Нам надо разделиться.

– Ты, – он не думал, что у неё хватит сил на это расставание, и все слова разлучились с ним, оставив лишь виноватые звуки.

–Не попадись им. Я… я найду тебя.

– Я буду в Ивановке, – он посмотрел на ближайший указатель, – там я оставлю следы нашего с тобой пребывания. За тобой они вряд ли погонятся.

– Мы надеемся лишь на фиговину, которую в прошлой жизни спрятал один,пусть очень хороший, но человек, – улыбнулась Натка,– Настоящие психи.

Он смотрел, как она пропадала, унося на своих плечах тяжёлые капли тумана.Потом Он пошёл медленным шагом в первое попавшееся село. Таких будет много на его пути. Потом кто-то его видел стариком, прячущим в седой бороде улыбку, кто-то молодым мужчиной, собирающим учеников, кто-то углядел его в себе. Может он это и есть вы. Вы лежали в этой палате, укрывшись одеялом с головой, а я вас давно позабыл. Может быть, потому, что остался в палате Гром навсегда. А вы ушли. Вас теперь здесь не будет.

Когда я оказался в Палате Гром, Горавски радушно познакомил меня со всеми её обитателями. Те неохотно отзывались в ответ на моё приветствие, что-то бурчали, просили закурить,девчонка, кивая колючей стриженой головой, предложила пройти за картонную перегородку, от чего я благоразумно отказался. Чувствуя, что ночью мне не избежать её чар, я чертыхнулся и побежал догонять доброго доктора.

В холле на старом растроенном пианино играл мальчик. Я осторожно попытался намекнуть, что подобные звуки могут расстроить нервную систему остальных больных, но главный врач только махнул рукой.

– Пациенты не возражают,– бросил он равнодушно, – был случай, мурку просили сыграть.

– Несколько лет назад у вас здесь произошёл несчастный случай, – осторожно начал я, припоминая всё, ранее прочитанное в газетах.

Скрипнул стул, мне пришлось пережить тяжёлое молчание, казалось, время остановилось, а потом обрушилось на кабинет, разбазаривая попусту драгоценные секунды.

–В одной из палат устроили пожар, – голос одолевал меня, каждой его интонациейя уходил всё глубже в Палату, – вы не вправе их винить. Это тяжело больные психически люди.

– Никому из них не удалось выбраться?

– Хотели бы написать сенсационный материал? Скандальное интервью с единственным выжившим из «Палаты Гром»? Увы, вынужден вас огорчить. Все они задохнулись в дыму.

Когда Натка вернётся она не найдёт его. А может, обнаружит его всюду, в каждом пробегающем мгновении.

 

       Натка легко сбежала по ускользающей тропке, подгоняемая попутным ветром. Потерявшийся козлёнок мемекал, тычась мордой в туман,ворошил низкие липкие облака, она погладила его, он успокоился и даже стал пощипывать траву.

Стёкла были вставлены,в домике таился запах чего-то мужского и тёплого, будто кто-то недавно жил здесь.В домике нашлось несколько свечей, она зажгла две и осмотрелась. На полу среди крошек она углядела голубиное перо, оно легонько подрагивало, словно пыталось улететь. Между стёклами лениво шуршали прошлогодние листья. Я помню, Стас. Это была не шкатулка, а просто жестяная банка, наверное, в таких в старину хранили леденцы. Натка выдохнула, в голубых её глазах пробежали искорки. Задержала дыхание, боясь спугнуть лёгкое боязливое счастье. Чего она ждала? Что в этой жестяной банке лежит единственный ответ на все вопросы,волшебные кольца, которые перенесут её в землю обетованную. Будто бы оберегая банку, сверху лежало письмо. Пальцы её дрожали, буквы прыгали в глаза, разбегались, их сложно было связать в цельный кусок.

Мне было тяжело писать, оставляя самое дорогое здесь, но я счастлив, что оно для тебя, что когда-нибудьты заглянешь в эту банку, и тебе станет легче. Там ты найдёшь карту дальнейшего пути.

Теперь ты знаешь все ориентиры и без труда доберёшься до следующего пункта Наверняка, он будет определяющим,но может случиться и так, что ты найдёшь там новые указания и двинешься дальше. Знаешь, я всегда мечтал отправиться в путешествие с тобой, покорять горы и пересекать пустыни. Может быть, это будет звучать по-детски. Не знаю.

Я люблю тебя.

Прости, что у меня не хватило сил сказать тебе это.

Стас.

Натка кончила читать, глаза её были влажны от слёз, губы ещё что-то беззвучно шептали. А ночь цвела над ней удивительным фиолетово-красным цветом, осыпалась прозрачными семенами. Натка потрясла банку, пламя свечи изогнулось вопросительным знаком, скользнуло по смятому листку в крупную клетку, вырванному из ученической тетради. Натка потрогала банку – да это же его лицо, тёплое, светлое, такое знакомое. На небе догорали и падали на землю последние звёзды.

И заглянула внутрь.

 

2008–11 мая 2018

Омск