Политические отравления 1 страница

В некоторых странах к использованию ядов относятся проще, чем в других. На жизнь болгарского диссидента Георгия Маркова, жившего в Лондоне, было совершено два покушения, прежде чем его убили в 1978 году. В первый раз ему попытались подлить яд в стакан с напитком в баре, во второй на него напали неизвестные, когда он был на острове Сардиния. В третий раз в него выстрелил агент болгарских спецслужб, прямо на лондонской улице, с близкого расстояния — выстрелил в ногу из… специально сконструированного зонтика, пулей, начиненной смертоносным ядом рицином.

Устранение Маркова было вторым случаем использования рицина: всего за месяц до этого в Париже аналогичному нападению подвергся другой болгарский эмигрант, Владимир Костов. Костов, однако, не умер, хотя некоторое время болел. А пулю у него нашли только после того, как ее извлекли из тела Маркова во время вскрытия: Костов сам повторно обратился к врачам, узнав о гибели Маркова. Затем, через два года после этого, миниатюрная пуля с рицином поразила Бориса Корчака (Boris Korczak), двойного агента ЦРУ и бывшего советского гражданина. Сообщалось, что он умер, однако, как оказалось, ему удалось выжить.

В большинстве случаев недостаточно, чтобы яд попал в организм жертвы: чтобы подействовать, ядовитое вещество должно оказаться внутри клетки, а для этого ему нужно преодолеть удивительную природную преграду — клеточную оболочку, или цитоплазматическую мембрану. Основная часть тонкой структуры мембраны представляет собой довольно инертный, двойной слой белковых молекул (толщиной около 75 ангстрем), большинство из которых называют фосфолипидами. Однако по поверхности мембраны расположены целый ряд специальных каналов (складок, извилин и пор), благодаря которым регулируется прохождение веществ: они способны захватывать определенные виды молекул, когда те движутся около мембраны, и при этом они либо пропускают эти молекулы внутрь клетки, если у них есть необходимый «ключ», либо же способны активно убирать их.

Большая часть происходящих химических процессов осуществляется в соответствии со случайным равномерным распределением, однако активные каналы противодействуют этой тенденции (пока не появится какое-либо ядовитое вещество и не заблокирует сам канал!). Имеются, однако, иные пути, которыми химическое вещество, даже если это яд, способно попасть внутрь клетки.

Молекула или частица может оказаться поглощенной путем заключения в одну из складок, имеющихся в клеточной мембране: она сначала окружит частицу со всех сторон, а затем откроется вновь, но во внутреннюю часть клетки. Именно так нерастворимые частицы диоксида урана или асбеста попадают внутрь клеток в легких. Кроме того, существует не только облегченная диффузия, которая требует наличия мембранных каналов, а также градиента диффузии, но и еще есть и пассивная диффузия (пассивный перенос) сквозь, казалось бы, сомкнутые ряды фосфолипидов мембраны и фильтрация сквозь поры.

Возможно, самым опасным ядом в последние годы, во всяком случае с точки зрения средств массовой информации, признан рицин, который представляет собой небольшую, однако довольно зловредную молекулу вещества, получаемого из Ricinus communis, клещевины — растения, из которого делают касторовое масло. Растение это встречается во многих частях света, а токсичную субстанцию довольно несложно выделить из семян его бобов. Этот яд обладает совершенно дьявольской способностью разрушать клетку, — такой мощной, что всего одна молекула рицина способна полностью уничтожить клетку. Кроме того, рицину не нужен канал проникновения в клетку.

Рицин — небольшой белок, состоящий из двух частей, которые называют доменами (или белковыми цепями) А и В. Домен А состоит из 267 аминокислот, у него шаровидная структура. В домене В 262 аминокислоты, и его форма напоминает гантели. Эти домены соединены дисульфидными мостиками, а домен В также способен присоединяться снаружи к клетке млекопитающего, образуя водородные связи с галактозой гликопротеина, находящейся на поверхности клетки. (Попробуем выразить это иначе: на концах «гантели» домена В находятся участки, сшитые с сахаром-галактозой, а поскольку галактоза способна образовывать связи с галактозой на поверхности клетки, домен В «находит» подходящее место для того, чтобы закрепиться снаружи клетки, и «состыковывается» с ней.)

Затем клеточная мембрана образует небольшой пузырек — вакуоль, и он начинает двигаться внутрь клетки, увлекая с собой и рицин, причем белковые цепи А и В разделяются внутри вакуоли, пока она преобразуется внутри клетки. Цепь В создает канал в оболочке вакуоли, давая возможность для цепи А проникнуть в цитоплазму, где она, воздействуя на рибосомы (а их можно назвать генераторами белков), начинает блокировать синтез белка. Цепь А сама по себе представляет собой фермент, который способен удалять специфические компоненты из рибонуклеиновой кислоты (РНК) рибосом. Это нарушает нормальные процессы в рибосомах и останавливает процессы синтеза белков. Так как цепь А выступает в роли катализатора, одна-единственная молекула рицина на этом не завершает свое действие — она способна вывести из строя около 1500 рибосом в минуту. И хотя в одной клетке несколько миллионов рибосом, ущерб, нанесенный действием рицина, вскоре начинает сказываться в достаточной степени, чтобы нормальное функционирование клетки было нарушено.

Дисульфидный мостик, что связывает две половины молекулы рицина, представляет собой точку разрыва, разрушения, которая будет использована в надлежащий момент. Фермент способен выполнять свою функцию, поскольку его размер и форма адекватны задаче: более того, фермент сохраняет необходимую форму, поскольку дисульфидные мостики удерживают белок в определенном положении. На это слабое место дальше может быть нацелена «артиллерия главного калибра»: такие тяжелые металлы, как таллий и мышьяк.

Политические отравления с использованием ядов существовали в истории всегда. Несколько поколений семейства Борджиа сделали Ватикан и самый Святой престол скандальным местом. Согласно некоторым сведениям, члены этой семьи пользовались белым порошком под названием La Cantarella[101], в котором, по-видимому, содержался либо мышьяк, либо соли фосфора, либо свинцовый сахар (ацетат свинца) — а скорее всего, все эти три компонента. Считалось, что у него сладковатый, приятный вкус, так что при добавлении к еде или питью яд этот не был заметным. Будучи испанцами, Борджиа содержали целый штат итальянцев — астрологов и алхимиков, которые использовали ртуть, мышьяк, фосфор, гемлок, аконит, белену, тис и мак. Гийом Аполлинер утверждал, что «ла кантарелла» — это просто-напросто фосфор, однако фосфор в чистом виде был едва ли известен в то время[102]. Некоторые из историй, связанных с семейством Борджиа, возможно, сильно преувеличены его врагами. Тем не менее они дали писателям той эпохи немало материала для их творчества:

Герцог Валантинуа, решив отравить Адриана, кардинала Корнето, у которого в Ватикане собирались отужинать он сам и его отец, папа Александр VI, отправил заранее в его покои бутылку отравленного вина, наказав кравчему хорошенько беречь ее. Папа, прибыв туда раньше сына, попросил пить, и кравчий, думая, что вино было поручено его особому попечению только из-за своего отменного качества, предложил его папе. В этот момент появляется, к началу пира, и герцог; полагая, что к его бутылке не прикасались, он пьет то же самое вино. И вот отца постигла внезапная смерть, а сын, долгое время тяжело проболев, выжил, чтобы претерпеть еще худшую участь[103].

Монтень. Опыты (Книга первая, глава ХХХII), 1575

Герцог Валантинуа — это Чезаре Борджиа (1476–1507), ставший епископом Памплоны в 16 лет и кардиналом в Ватикане в 18 лет, когда его отец стал папой римским. Существуют разные свидетельства и версии описанного Монтенем эпизода, однако все они сходятся в том, что и отец, и сын действительно ужинали с кардиналом Корнето. Наутро оба Борджиа и некоторые гости пребывали в ужасном состоянии. Причиной могла быть малярия, однако согласно слухам вино было отравлено. 72-летний Александр умер в страшных мучениях, однако Чезаре отличался крепким здоровьем, был молод, а потому, хотя и проболел долгое время, все-таки выжил. Еще одна популярная молва тех лет гласила, что якобы были перепутаны тарелки, а потому жертвой стал не тот, кому предназначался яд.

У Чезаре, как рассказывали, было особое кольцо с двумя оскаленными львиными головами. Когда он подавал руку гостю и радушно пожимал протянутую ладонь, львиные зубы впивались в кожу гостя — и дело было сделано… У отца же Чезаре, папы римского Александра VI, был особый шкаф в его покоях в Ватикане, который он мог попросить отпереть гостя. Замок не сразу поддавался, требовалось как следует нажать на ключ, а на ручке ключа имелось острие, которое оцарапывало руку гостя — и тот в скором времени умирал. Сестра Чезаре, Лукреция Борджиа, с другой стороны, слыла непревзойденной красавицей — она была трижды замужем, однако не сохранилось доказательств, что и она следовала семейным традициям, в смысле отравления неугодных.

Политические убийства вовсе не обязательно происходят тайно. В различных культурах по всему свету существовала практика «легализации» устранения «неудобных» членов общества. Их приговаривали к тому, что называлось «испытание судом Божиим». При этом несчастных пытали, приводя на порог смерти, а не то дальше, или же заставляли проглотить смертельную дозу яда, по выбору того, кто проводил эту процедуру. Тогда виноватые погибали от яда, а правые, теоретически, выживали, вытошнив содержимое желудка. Одним из ядов, который использовался для этой цели, была «пыточная ягода», или калабарский боб.

Ботаники знают это растение как Physostigma venenosum, это вьющаяся деревянистая лиана из семейства бобовых, которая в юго-восточных районах современной Нигерии может достигать 15 метров в высоту. Согласно Тэйлору, плоды этого растения (бобы) в XIX веке использовались на западном побережье Африки для испытания тех, кого подозревали в колдовстве или же каком-либо серьезном преступлении. Боб этот, известный на местном наречии как «эсере», также использовался как оружие во время поединков: два непримиримых противника в таком случае съедали две половинки одного плода. Обвиненному в совершении преступления давали вытяжку из размолотого боба — настой на воде, и, как говорили, он уже через час убивал человека. Все настолько верили в точность этого испытания, что подозреваемые в преступлении добровольно принимали внутрь эмульсию, сделанную из семян этого растения, чтобы доказать собственную невиновность.

Тэйлор передал слова сэра Роберта Кристисона (1797–1882), одного из известнейших тогда токсикологов: что многие невинные люди дорого заплатили за свою неоправданную веру в предрассудки — уж кто-кто, а Кристисон хорошо знал, о чем он говорил. Он, в полном соответствии со своим обычным авантюризмом, в феврале 1855 года попробовал принять внутрь одну восьмую долю этого боба (шесть гранов[104]), а затем приготовился фиксировать собственные ощущения. Когда оказалось, что боб не дает никакого эффекта, он удвоил дозу — до четвертой части боба. После этого он отметил в своих записях ощущение тошноты (однако физическую невозможность осуществить это), а также замедление пульса и сонливость. По-видимому, он подошел совсем близко к роковой черте.

Британские колонизаторы, обосновавшиеся в этом районе Африки, резко отрицательно относились к подобному методу правосудия, сочтя традиционную племенную практику слишком простой и прямолинейной. В надежде прекратить этот древний обычай они запретили крестьянам возделывать калабарский боб, однако он и без того рос повсюду в диком состоянии, и запрет этот оказался не слишком эффективным.

Кое-кто из западных колонизаторов, — из тех, кто был готов воспринять познания местных жителей, обнаружил, к своему изумлению, что эти смертоносные бобы можно проглотить целиком — и они не окажут отравляющего действия! Что ж, может, эти сведения и оказались полезными для кого-то, кто попал в плен к недружественным племенам…

Отсутствие болезненных ощущений, о которых сообщал Кристисон, навело ряд людей на мысль, а не использовать ли калабарский боб для того, чтобы казнить преступников, однако вскоре были отмечены иные, более терапевтические свойства его активного ингредиента — физостигмина. Если атропин (белладонна) позволяет расширить зрачки, то физостигмин сужает их, поэтому новое вещество с большим энтузиазмом приняли офтальмологи.

Сегодня находят и другие, новые применения для физостигмина. Еще в 1898 году было открыто, что инъекции физостигмина вызывают у мужчин эякуляцию — а значит, у тех, кто страдает импотенцией, появился шанс стать отцом ребенка. Даже те мужчины, кто находился в состоянии паралича, смогли успешно зачать ребенка со своими супругами — с помощью инъекций физостигмина и процедуры искусственного оплодотворения. Физостигмин также является стандартным противоядием от кураре и средством, нейтрализующим действие атропина. (Соответственно, атропин успешно использовался в качестве противоядия от действия калабарского боба!) Физостигмин связывает тот же фермент, что и зарин, однако временно — тогда как зарин влияет на фермент необратимо. В этом смысле есть надежда на то, что своевременная инъекция физостигмина позволила бы защитить военных в зоне боевых действий от последствий воздействия зарина.

Филостигма ядовитая, или калабарский боб (Physostigma venenosum)

Пифагор не рекомендовал употреблять в пищу бобы. И хотя это историческое свидетельство традиционно служит поводом для гомерического веселья среди школьников (с их склонностью к дурно пахнущему юмору), скорее всего, это говорит о том, что древние мудрецы отличались склонностью к перемене мест и немало повидали на своем веку.

Ведь в семействе бобовых немало представителей, обладающих весьма ядовитыми свойствами, поэтому не исключено, что в рекомендации Пифагора было куда больше здравого смысла, чем может показаться на первый взгляд.

Совсем немного нужно, чтобы перейти от санкционированного использования ядов для устранения соперников на политической арене к тому, чтобы скопом удалить с поля боя войска неприятеля…

* * *

У ядов долгая история, притом не имеющая ничего общего с благородством и честью, так что успехи науки за последние полвека означают лишь одно: появились еще более коварные и смертоносные яды, которыми в принципе могут воспользоваться опасные преступники, циничные политики или оголтелые безумцы — чтобы убрать со своего пути собратьев, таких же людей, как они сами. Увы, такова природа человека.

Глава 9
Яды и войны

«Мир земле!» — звучит с амвона.

Вторят в церквях миллионы.

От двух тысяч лет молитвы

Нам — лишь газ на поле битвы…

Томас Харди. Рождество, 1924 год

За два тысячелетия до того, как Харди написал эти горестные строки, во время Пелопоннесской войны, союзники Спарты смогли захватить крепость, которую отчаянно защищали афинские воины, только подведя внутрь ее, через выдолбленное бревно, дым от горящей смеси угля, серы и смолы.

Это, возможно, первое зафиксированное в истории использование отравляющего газа во время военных действий — «военная хитрость», вновь по-настоящему ставшая актуальной лишь в XIX веке. В 1812 году британское Адмиралтейство приняло решение, что использовать горящие корабли, нагруженные серой, перед высадкой десанта на побережье Франции «противоречило бы законам и правилам ведения военных действий». Но всего через сто лет подобная совестливость оказалась полностью отброшенной.

в 1854 году, когда Европа изнемогала от патовой ситуации в Крымской войне с Россией, сэр Лайон Плейфейр предложил начинять артиллерийские снаряды цианистым какодилом, чтобы заставить русскую армию сдать Севастополь. Однако английское министерство обороны отклонило его предложение, назвав подобный способ ведения войны «столь же бесчеловечным и подлым, как и отравление колодцев на территории противника», тем самым лишь подтверждая, что в министерстве, похоже, не читали Павсания[105]. Плейфейр, правда, парировал словами, что, мол, считается оправданным и не противоречащим закону поливать противника расплавленным металлом, который вызывает «самые ужасающие виды смерти», а потому он не принимает столь невразумительное суждение. Он столь же определенно заметил тогда, что «… нет сомнений, что со временем химия будет использоваться для уменьшения страданий воюющих».

Применение ядов в военном деле было, однако, приемлемой и принятой военной хитростью в древности. Павсаний описывает, как Солон смог одержать победу над жителями города Кирра в центральной Греции, перекрыв воды реки, протекавшей по каналу через осажденный город. Но горожане по-прежнему держались, пользуясь для утоления жажды колодезной и дождевой водой. Тогда Солон приказал набросать в реку корни травы чемерицы (известной как сильное слабительное), а затем вновь пустить реку в город. В результате все жители Кирры вволю напились воды, но, когда у стражей на городских стенах начался понос, они не смогли отразить атаку афинян, и город был, наконец, взят.

В 1864 году, во время Гражданской войны в США, северяне также отвергли предложение использовать снаряды с хлором против конфедератов, однако было ясно, что самая мысль не умерла. В 1874 году при заключении Брюссельской конвенции была сделана попытка упредить неизбежное, — вообще запретив использование ядовитых веществ в военных целях, но, когда в 1899 и 1907 годах на мирных конференциях в Гааге были приняты декларации против использования химических веществ на поле боя, формулировки в резолюциях оказались слабыми и невразумительными[106]. Драгоценное время было потеряно на дипломатические проволочки, и в результате к началу Первой мировой войны наука многого достигла в этом отношении.

Конечно, многие научные основы были заложены задолго до начала войны. Когда война началась в 1914 году, фосген и хлор, два самых смертоносных газа, уже более ста лет получали на химических предприятиях. Еще Шееле получил хлор в 1774 году, а в 1814 году ему дал название английский химик и физик Хэмфри Дэви, который смог доказать, что это — элементарное вещество. По прошествии двух лет его брат Джон, который остался мало кому известен, открыл соединение хлора под названием фосген, или карбонилхлорид (COClJ — это произошло тогда, когда в одном и том же стеклянном сосуде он оставил при свете солнца моноокись углерода и хлор. Джон Дэви описал это вещество так: «Вызывает сильное выделение слез, иногда причиняет болезненные ощущения».

К 1914 году уже были известны и другие химические отравляющие вещества. В Париже жандармы уже не раз использовали газы с неприятными запахами, чтобы справиться с массовыми беспорядками, и, по-видимому, во время Первой мировой войны именно такие гранаты с химической начинкой первыми полетели в сторону германских окопов с французской стороны, хотя уже давно стало привычным обвинять немцев в том, что это они начали использовать ядовитые газы на поражение. (Может, и не всегда историю пишут победители, однако обычно именно они присваивают себе право свалить основную вину за произошедшее на тех, кто войну проиграл.)

Собственно, газовая атака в строгом смысле этого слова (атака с применением ядовитого газа) была впервые проведена на полях сражений в 1915 году. Германские планы быстро захватить территории и добиться преимущества в войне искусной тактикой не были реализованы, и военные действия захлебнулись, а солдаты зарылись в окопы, огородились колючей проволокой, увязли в грязи. Пехота не двигалась с места, оставаясь в окопах, пока артиллерия с тыловых позиций лупила осколочно-фугасными снарядами по переднему краю противника. Когда противник был уже в достаточной мере (как надеялось командование) «обработан» артподготовкой, в атаку поднимали пушечное мясо — простых солдат, которые двигались на противника, пока их не косили пулеметными очередями оставшиеся в живых на позициях неприятеля…

Несмотря на все презрительные отзывы об умственных способностях тогдашнего командования и о военной разведке в частности, командиру боевой части не слишком было сложно определить: артиллерийская подготовка на каком-то участке скорее всего означала, что именно на этом участке фронта начнется атака, поэтому можно было успеть подтянуть подкрепления, а солдат на переднем крае развести по блиндажам, чтобы было кому встать за пулеметы и достойно встретить противника, как только он пойдет в атаку.

Ситуация зашла почти в полный тупик, так что можно было подумать, что так все и будет продолжаться, пока у командиров останутся хотя бы какие-то солдаты. Отсутствие реального продвижения на фронтах свелось в таком случае к войне на истощение: войска Антанты были способны доить свои заморские колонии, доставляя оттуда и горючее (ведь война все больше становилась механизированной), и соединения азота для производства взрывчатых веществ. В таком случае они могли, с течением времени, добиться ослабления противника и так победить Германию. Главной проблемой Германии были поставки взрывчатых веществ, и это должен был обеспечивать главным образом один человек — Фриц Хабер[107].

Азот доступен всюду — он ведь составляет около 80 процентов атмосферы, однако именно атмосферный азот является инертным газом, он практически бесполезен для удобрения полей или выработки полезных веществ. Для удобрения требовались соли азота, а запасы гуано в Чили были практически выработаны. Такова была ситуация, с которой столкнулся сэр Уильям Крукс (1832–1919), когда в 1898 году делал свой ежегодный доклад в качестве президента Британской ассоциации содействия развитию науки. Нужно производить больше пшеницы, говорил он: «Всемирная потребность в пшенице — главном продукте питания — возрастает очень быстро, из года в год».

Хабер принял вызов и разработал способ, позволявший, заставив азот воздуха реагировать с водородом, получить аммиак — первый важнейший шаг в синтезе нитратов. Методика Хабера оказалась очень успешной: первый завод открылся в 1913 году, а в наши дни процесс Хабера по-прежнему используется на 600 заводах, которые ежегодно вырабатывают более 100 миллионов тонн аммиака.

Это чистая химия, в ее грубом, так сказать, аспекте: газы реагируют при температуре 400–500 градусов Цельсия и под давлением более 20 атмосфер, а также в присутствии железного катализатора. Интересно, что, в то время как аммиак может отравить человека, на жаргоне химиков говорят, что кислород «отравляет» катализатор, делая его менее эффективным. Похоже, что человечество не способно лишиться своей зависимости от ядов: ведь сегодня треть населения мира зависит от веществ, получаемых по процессу Хабера, для того чтобы иметь хлеб насущный.

Когда окопная война полностью застопорила движение фронтов, предприятие Хабера в скором времени стало решающим для германской военной экономики. Возможно, именно Хабера и стоило бы обвинить в том, что на фронте Антанта не могла сломить сопротивление Германии: ведь это его процесс позволил получать нужные количества аммиака, а из него — и нитраты, и азотную кислоту для германских предприятий, производивших взрывчатые вещества.

Говорят, Хабер однажды заметил Густаву Круппу фон Болену унд Хандбаху[108], что после первых нескольких месяцев военных действий обе стороны гораздо больше преуспели в обороне, нежели в наступлении. Нужно новое оружие, сказал он, чтобы сойти с этой «мертвой точки», которая свела все военные действия к бессмысленной и жестокой окопной войне. Вслед за Лайоном Плейфером Хабер на самом деле представлял себе использование газа скорее гуманным деянием, поскольку предполагалось, что газ не будет убивать своих жертв, а лишь обездвиживать их. Конечно, следует подвергнуть сомнению утверждения немцев, будто боевые операции с применением химических веществ им пришлось начать, чтобы выйти из безнадежной патовой ситуации, и, разумеется, страны Антанты впоследствии, победив в Первой мировой войне, выступили со встречным утверждением: якобы германская армия еще задолго до начала войны планировала газовые атаки. Но, как бы то ни было, 22 апреля 1915 года германские войска предприняли свою третью попытку взять осажденный город Кале. Им надоели попытки сделать это с помощью массированных атак, ставящих их под град пулеметных и ружейных пуль защитников города.

В первые несколько дней природа газа была неизвестна, о нем говорили лишь как об «удушающих газах». Сегодня мы, конечно, знаем, что тогда были применены 500 тонн хлора, которые немцы выпустили из 200 тысяч газовых баллонов, тем не менее замешательство на стороне сил Антанты представляется несколько странным. Ведь любой из английских рабочих соответствующих заводов, от Сент-Хеленс до Уиднеса, сразу же сказал бы, что это за газ: немцы выпустили в сторону неприятеля все того же «Роджера»…

В первых сообщениях о случившемся говорилось об этом газе как о «противоречащем правилам Гаагской конвенции» — это было поднимающееся кверху облако испарений, зеленовато-серое, с радужными оттенками. Немцы, как сообщалось, были подготовлены к тому, чтобы действовать, находясь под этим облаком, — причем тон сообщений был таким, словно сам этот факт делал их поведение еще более достойным порицания. Некоторые наблюдатели видели тогда на германских позициях каких-то солдат в форме, похожей на водолазные костюмы, которые управлялись с металлическими баллонами и шлангами, направленными в сторону французских позиций. В тот день от газовой атаки погибли 800 защитников Кале, а еще 15 тысяч военных обратились в бегство.

Согласно американской газете «Нью-Йорк трибьюн», немецкие солдаты, преследовавшие отступавших, «держали во рту инспираторы» для защиты от газов:

Новый вид наступательного оружия нуждается в благоприятном направлении ветра, чтобы атака была успешной. Дважды в тот день немцы пытались выкурить канадцев из окопов. …

В обоих случаях ветер дул не туда, куда было нужно немцам, и канадским солдатам удалось пережить эти атаки. Правда, одновременно немцы непрерывно обстреливали канадские позиции токсическими разрывными снарядами, которые причинили ряд потерь.

Нью-Йорк трибьюн, 1915

Виктор Ле Фебюр[109] оставил свидетельство о первой реакции английского генерала сэра Джона Френча[110]. Он был потрясен:

После жестокого артиллерийского обстрела неприятель около 17.00 атаковал французский дивизион, впервые применив удушающие газы. Воздушные наблюдатели сообщили, что около 17.00 заметили густое желтое облако, которое исходило из германских окопов между Лангемарком и Биксшоте. То, что последовало дальше, почти неописуемо. Действие этих ядовитых газов было столь чудовищным, что практически на всем переднем крае, где были окопы французского дивизиона, не было никого, кто был бы способен хоть что-то предпринять. Поначалу никто не был способен себе даже представить, что же там случилось. Дым и испарения полностью скрыли происходящее, и сотни солдат оказались в состоянии комы или же умирали, так что в течение часа эту позицию пришлось полностью покинуть, оставив там и пятьдесят орудий. Я хотел бы особо подчеркнуть, что не может быть и речи о том, чтобы возложить хотя бы какую-то долю вины за произошедшее на французский дивизион, несмотря на столь печальное происшествие.

Виктор Ле Фебюр. Рейнская тайна, 1923

Несмотря на такой успех, германским войскам не удалось совершить прорыв, а солдатам в армии Антанты были вскоре выданы временные хлопчатобумажные маски, которые им для большей эффективности нужно было увлажнять собственной мочой. Дело в том, что при разложении мочи высвобождается аммиак (который сам по себе, в надлежащих условиях, ядовит), а он как раз нейтрализует хлор. В июле 1915 года солдаты получили первые «эффективные» газовые маски и респираторы, хотя Роберт Грейвс[111] довольно-таки саркастически отзывался об их профилактических свойствах:

Первый респиратор, который выдали нам во Франции, представлял собой марлевую прокладку, наполненную химически обработанной паклей, и ее полагалось повязать так, чтобы закрыть и рот и нос. Говорили, что он не мог спасти от германского газа, который немцы использовали на Ипре против Канадского дивизиона; однако нам так и не довелось проверить, так ли это. Через неделю или две появился «газовый шлем»: жирный на ощупь от пропитки мешок из серого фетра со слюдяной линзой, однако он не закрывал рот, а значит, был, разумеется, неэффективен при газовой атаке. Слюда вечно трескалась, а на швах, соединявших ее со шлемом, были заметны следы от протечки.

Роберт Грейвс. Простимся со всем этим, 1929

Между тем страны, вошедшие в союз Антанты, обсуждали возможное применение ядовитых газов по меньшей мере с 1812 года, так что, хотя союзники любили изображать немцев в виде жестоких гуннов, поддевающих своим штыком несчастных младенцев, им как-то в голову не пришло, что аналогичные идеи могут возникнуть и у других. Генерал Френч 15 июня 1915 года жаловался, что «все научные ресурсы Германии явно были использованы для того, чтобы создать столь смертоносный и ядовитый газ, что если в контакте с ним окажется любой, самый здоровый человек, то поначалу он окажется парализован, а затем, медленно агонизируя, умрет».

К 25 сентября 1915 года британцы были готовы к ответному удару, однако их первый опыт газовой атаки был неудачным: ветер изменил направление, и хлор накрыл их собственные отряды, которые шли на штурм. Вскоре после этого газ стали поставлять в снарядах, так что можно было избавиться от неуклюжих, неудобных установок с газовыми баллонами и шлангами.

Однако как боевое средство хлор имел следующий недостаток: едва человек вдыхал его первую порцию, как он сразу же начинал сильно кашлять, так что ему даже не удавалось вдохнуть достаточно большую порцию яда. Кроме того, кашель сразу становился сигналом для окружающих солдат, что надо немедленно надеть газовые маски. Более эффективным оказался фосген, смесь хлора и монооксида углерода — этот газ был введен в действие в декабре 1915 года. Его часто использовали в сочетании с хлором, и эта смесь называлась «белой звездой». Фосген вызывал минимальное раздражение легких и гортани, респираторный рефлекс отсутствовал, у жертвы не возникало защитного кашля, поэтому газ мог распространиться глубоко в легкие, а там выделяется хлористый водород, который вызывает сильнейший отек легких. Порог восприятия запаха для фосгена составляет 1,5 мг/м3, а раздражение слизистой оболочки у человека начинается при содержании газа 4 мг/м3.