Политические отравления 4 страница

Джозеф Бэнкс. Дневник, 1770

Но был континент, на котором охотники в самом деле регулярно использовали смертельные яды. Речь идет о Южной Америке, хотя история о том, как европейцы вообще об этом узнали, довольно запутана. Некие французские ученые, видимо, скорее из упрямства, чем следуя логике, доказывали, что форма у Земли походит на мяч для регби, поставленный на один из его концов — тогда как этому противоречила безупречная и неподкупная позиция англичан, выдвинутая самим сэром Исааком Ньютоном; что, мол, Земля наша — это шар, сплющенный у полюсов, точь-в-точь как немного сдувшийся футбольный мяч, на который еще кто-то уселся.

Модель Ньютона строилась на солидных аналитических предпосылках, но французы, настроенные весьма решительно, решили доказать свою гипотезу практически. Для этой цели им требовалось измерить градус широты как можно дальше на севере и, в свою очередь, как можно ближе к экватору, а посему были посланы две экспедиции. Одна отправилась в Лапландию, и в ней участвовал целый ряд известных ученых, на чье суждение можно было положиться, которые совершили целый ряд похвальных открытий, а вот в другой — той, что двинулась в сторону Южной Америки, люди были собраны, как говорится, с бору по сосенке, и кое-кто из них совершал поступки совершенно невероятные. Одним из таких был Шарль Мари де ла Кондамин, который затем провел в Южной Америке в общей сложности десять лет.

За эти годы Кондамин неоднократно наблюдал, как индейцы из местных племен при охоте и при стычках с врагами пользовались трубками для пускания отравленных стрел. И он смог, рассмотрев стрелы с отравленными наконечниками, сделать заключение: яд был «настолько активным, что если он только что приготовлен, то способен меньше чем за одну минуту прикончить любое животное, в чью кровеносную систему он попал». Это был яд кураре, и, если бы такое открытие случилось в иное время, оно было бы способно перевернуть все представления о способах ведения войн… Однако в результате Кондамин сделал более важное открытие для военных, то, которое позволило изготавливать бесшумные сапоги, прекрасные, не скользящие в руках рукоятки ножей для частей особого назначения, костюмы для водолазов-разведчиков и подрывников, а также шины для автомобилей. Короче, он обнаружил каучук — он и дал ему это название, хотя впоследствии прижилось название, которым этот же материал назвал Джозеф Пристли, более практично, по способу применения; его ведь использовали, например, для того, чтобы стирать с бумаги написанное карандашом. По-английски «тереть», «стирать» — rub, вот он и назвал этот материал rubber[136]. А яд кураре пересек океан и прибыл из Южной Америки в Европу приблизительно в одно время с каучуком-резиной. Его в конечном итоге стали применять в медицине, хотя охотники с берегов Амазонки по-прежнему используют кураре по первоначальному назначению. Кураре, однако, не вошло в разряд боевых отравляющих веществ, поскольку к тому времени для военных целей уже были созданы куда более эффективные яды, равно как и способы их доставки.

Многие из охотников коренных племен во всем мире использовали средства, вызывавшие у жертвы оцепенение, одурманенное состояние, — и именно такую тактику избирает кое-кто из современных охотников, желающих поставлять живую рыбу на грандиозный современный рынок морепродуктов для любителей оригинальной кухни. Обрызгав коралловые рифы солями цианисто-водородной кислоты (цианидами), дальше они могут легко выловить из воды живую рыбу, которая временно находится в состоянии оцепенения — все бы хорошо, да вот только яд этот действует не только на рыбу. Из-за подобной, с позволения сказать, «ловли» постепенно, раз за разом, омертвляется весь коралловый риф. А ведь охотники из племен использовали этот способ лишь для того, чтобы оглушить рыбу в ручье, используя яд, который не наносил продолжительного ущерба экосистеме.

Яд первобытных охотников и сегодняшних охотников из тропических лесов многие могут обнаружить сегодня у себя в пригородном саду — только там он будет в форме пестицида. В Центральной и Южной Америке для «отравления» рыбы широко используется ротенон, который чаще всего встречается в виде экстракта из размолотого корня писцидии ярко-красной ямайской (Piscidia erythrina) и других растений. Ротенон также уничтожает насекомых, поэтому его применяют в сельском хозяйстве для борьбы с вшами, блохами и различными личинками. Он, по-видимому, безопасен для птиц и млекопитающих, если они проглотят его; были также и сообщения о том, что ротенон продемонстрировал любопытные свойства, делающие его потенциальным средством для борьбы с раком.

Правда, проблемы могут возникать при опрыскивании раствором ротенона, поскольку вдохнуть ротенон куда хуже, чем проглотить то же самое количество. Пищеварительный тракт вообще гораздо более активно воздействует на попавшие в него химические вещества, нежели оболочка легких, которая способна перевести «неудобные» молекулы в ток крови, никак не изменяя их. В недавних опытах, когда крысам делали регулярные инъекции ротенона на протяжении нескольких недель, у них возникли симптомы, напоминающие симптомы болезни Паркинсона, в том числе такие, как дрожание конечностей и затруднения в ходьбе, а в мозгу наблюдались некоторые отложения белков. Время покажет, действительно ли ротенон более опасное вещество, чем мы себе представляли, или же он попросту вызывает у крыс поведение, сильно напоминающее симптомы болезни Паркинсона, однако это открытие может оказаться очень на руку исследователям этой болезни, поскольку позволит им легко вызвать те самые симптомы, от которых они хотели бы излечить.

Использование ядов для поимки нужного экземпляра остается привычным методом работы у энтомологов, хотя для них не так важно, чтобы бабочки попадали в их руки живыми. Иногда, например, энтомологи расстилают простыни под деревом в тропическом лесу, и после обрызгивания этого дерева инсектицидом тысячи мертвых насекомых падают на простыни, расширяя своим присутствием (а точнее — отсутствием!) границы наших познаний о том, какие виды становятся редкими по мере сокращения площади тропических лесов на планете. Я вовсе не иронизирую: погибших «во славу науки» насекомых вскоре заменят другие, тех же видов, на этом и на других деревьях, тогда как у ученых в самом деле нет никакого иного способа выяснить, какие виды проживают на данном участке, если они не смогут как-то выцарапать их из всех их укрытий.

Тропические леса Земли гибнут, и гибнут по-разному: в некоторых районах бассейна реки Амазонки главной причиной их гибели стало, например, строительство дорог для золотоискателей. А ведь золото — один из немногих металлов, которые представляются совершенно неядовитыми… Этот желтый металл практически инертен, однако из двух наиболее распространенных способов его извлечения из окружающей среды в одном используется цианид, а в другом — ртуть… И тот и другой отравляют реки и в тропических лесах, и где угодно еще.

На золотодобывающих предприятиях, где используют ртуть, производится процесс амальгамизации, в его изначальном значении: при этом другие металлы растворяют в жидкой ртути. Когда амальгаму впоследствии нагревают, ртуть испаряется, а остается золото или другой адсорбированный метал. В теории все пары ртути собирают, конденсируют и используют опять — в жизни же ртуть попадает в экосистему на каждом этапе процесса.

Если золото представляется нетоксичным металлом, этого нельзя сказать о серебре, а для заболевания, которое вызывает серебро, даже существует особое название. «Аргирия», или «аргироз», — это сине-черная пигментация кожи, которую можно локализовать в тех местах, где существует постоянно повторяющийся контакт с серебряной пылью или солями серебра. Время от времени серебро попадает в легкие, однако, каким бы путем оно ни попало в организм, оно нередко оказывается в слизистой вокруг глаз в качестве серо-синего слоя сернистого серебра или же, как уже говорилось, изменяет пигментацию кожи. Как бы то ни было, попав в организм, серебро потом остается в нем, и его нельзя удалить. В наше время можно тем не менее наблюдать, как люди, обращаясь к целителям, действующим в соответствии с заветами «нетрадиционной медицины», принимают по их назначению «коллоидное серебро». Среди других жертв серебряного отравления можно назвать еще и тех, кто делает украшения из серебра или из азотнокислого серебра, а также работников серебряных рудников и гальванических производств, на которых осуществляют осаждение серебра.

* * *

Как мы видели в случае летучих мышей с острова Гуам, яды попадают, разумеется, и в организм животных. А бабочки вида данаида монарх, как известно, обожают поедать листья ваточника сирийского, Asclepia syriaca, в соке которых содержится большое количество сердечного гликозида. Этот вид бабочек хорошо переносит его, а вот голубые сойки, которые обычно, видимо, не откажутся пообедать бабочками, именно монархов терпеть не могут, находя их отвратительными на вкус — из-за того, чем именно они питались еще на стадии гусеницы…

Сердечные гликозиды встречаются также в олеандре и в наперстянке, и в них имеется полезное лекарственное вещество — дигиталин. Они относятся к классу карденолидов, но существует и иной разряд, подкласс, известный как буфадиенолиды. Его можно встретить в целом ряде растений из Южной Африки, таких как южноафриканский медовик (Melianthus comosus) и южноафриканские тюльпаны (Homeria spp.), а также в бриофиллюм (BryophyUum spp.), которые все появились в Австралии из Южной и Восточной Африки и с острова Мадагаскар. Его можно также обнаружить в выделениях на поверхности кожи настоящих жаб (Bufonidae), той группы жаб, к которой относится печально известная Bufo marinus, или жаба ага.

Ну, имеется еще краснотелый осиный мотылек из Флориды (Cosmosoma myrodora). Для спаривания им требуется девять часов, а потому любой паук или летучая мышь нашли бы немало возможностей за это самое время с огромным удовольствием полакомиться этой переплетенной собственными объятиями парочкой, если бы самец перед спариванием не пускался на оригинальную уловку: он до отвала наедается ядовитым посконником (Eupatorium capillifolium). Впрочем, нет, не совсем так: он сначала не ест его листья, а, наоборот, изливает из своего рта жидкость, которая растворяет волокна, превращая их в отличный ядовитый суп, который он собирает затем в особый карман у себя на груди. После этого он в безопасности — никто из хищников его не тронет. А вот к самке это не относится.

Вы только представьте себе: чешуекрылый ловелас, с огнем в очах и с защитной емкостью, наполненной ядовитым соком, на своей груди, мечется туда-сюда в поисках своей единственной и неповторимой… И вот, наконец, он обрел ее, но прежде чем приступить к вдумчивой и продолжительной фазе своих (в целом мимолетных) отношений с ней, наш герой обливает и ее своими токсинами, которыми она впоследствии поделится и с яйцами, делая кладку, ведь эти токсины будут защищать еще и их. Ни один паук, ни одна летучая мышь и знать не захочет, где находится подобный освященный токсинами, хотя в принципе и лакомый кусочек…

Токсины могут играть и еще одну роль при спаривании, причем она свидетельствует о той странной логике, которая порой приложима к этому удивительному эволюционному процессу, к этой игре, где все средства хороши, если в результате вид получит больше потомства. В семени самца мушки дрозофилы содержатся химические вещества, похожие, в частности, на токсины паука, — так что они заставляют самку отложить яйца и оттягивают следующее спаривание с другим самцом. Смысл в том, чтобы повысить вероятность получения оплодотворенных яиц вследствие именно этого спаривания, с генами данного самого токсичного самца.

Правда, вот незадача: эти же химические вещества одновременно уменьшают продолжительность жизни самки дрозофилы. Однако самца вовсе не беспокоит это обстоятельство, лишь бы самка отложила яйца, оплодотворенные именно им, а затем уже умерла (именно это ее и ждет). Был проведен очень красивый эксперимент: самцов и самок выращивали в условиях, когда несколько поколений дрозофил оставались «моногамными», и в результате, просто за счет естественного отбора, семя самца перестает быть токсичным! Гены самца получают преимущество от токсичного семени лишь в ситуации опасности промискуитета (то есть беспорядочного спаривания одной самки со множеством самцов), однако при моногамии самец с нетоксичным семенем давал больше потомства от своей единственной самки. При таких условиях цена, которую приходится платить за токсичность семени, перевешивает преимущество, доставляемое этим качеством.

Вы, видимо, уже решили: в нашем мире мало что меньше размером и при этом более смертельно для реципиента, чем токсичное семя самца дрозофилы. Однако лучшие на свете отравители во много-много-много раз меньше, чем это семя. И что еще важнее: от них невозможно скрыться.

Глава 11
Малютки-отравители

И на вершинах горных,

И где долин уют,

Боимся мы охотиться:

Малютки там снуют…

Уильям Олингэм[137]. Эльфы, 1870

Мы, конечно, по-прежнему верим в то, что существуют невидимые существа, способные навредить нам, — те, из-за которых мы болеем, но только называем мы их теперь микробами. Есть, конечно, и другие, практически невидимые существа, из-за которых мы тоже болеем, — беспозвоночные, которые живут за наш счет, распространяя болезни; есть еще и другие — те наносят нам урон своими укусами. Однако микробы делают все то же самое без каких бы то ни было приспособлений. Опасные игры с ядами могут себе позволить даже самые крошечные существа, притом на равных правах с нами — и вот, хотя мы уже, видимо, достаточно поумнели, чтобы не бояться маленьких сказочных человечков, нам все же имеет смысл опасаться этих малюток из-за их токсинов.

Мы привыкли думать, что гигиена возникла не так давно, а между тем взгляните, что говорится о пищевых отравлениях в Прологе к рассказу Повара из «Кентерберийских рассказов» Чосера. Повар только что заявил своим спутникам, что хотел бы, как пишет Чосер, «рассказать один забавный случай и закрутить ту басенку покруче»; и вот что ему на это возразил Трактирщик:

Что ж, Роджер, хоть незнатного ты чина.
Рассказывай, пожалуй, старичина.
Но моего послушайся совета:
Остывших дважды, дважды подогретых
Немало подавал ты пирогов.
Смотри, чтоб не был твой рассказ таков.
Тобой накормленные на пирушке
Гусиным салом, луком и петрушкой.
Рыгали долго, боже их прости.
Не раз паломники и по пути
Бранились, что, мол, ты их оскоромил.
Что в тесто, кроме патоки и кроме
Корицы, мух порядочно запек
И так мясным ты сделал свой пирог…[138]

Джефри Чосер. Пролог Повара из «Кентерберийских рассказов», около 1387 года

Здесь, разумеется, бросаются в глаза два обстоятельства, о которых говорит Трактирщик: во-первых, было рискованно разогревать пищу, которая могла ведь уже быть испорченной, а во-вторых, мухи каким-то образом играли немалую роль в распространении заразных болезней. Повар же, пеняет ему Трактирщик, имел обыкновение подавать в очередной раз разогретый «дуврский пирог» (что такое Jack of Dover, все еще спорят специалисты: одни считают, что jack здесь — это небольшая щука, щуренок; другие — что это пирог, из тех, что делали в Дувре, но неясно, рыбный или мясной); многие пирожки у Повара «пускали кровь»[139], от его петрушки у паломников начинало бродить в животе, а по кухне у него носились полчища мух… Если помните, дети бедняги Дункана Гау сделали для него «сандвич с петрушкой», которая на самом деле оказалась ядовитым болиголовом, но у Чосера, по-видимому, речь идет не об этом.

В научном мире и в медицине существовало два противоположных взгляда на природу болезней: что их вызывают микробы и что их вызывает окружающая среда. Вначале считалось, например, что в заболеваниях малярией повинны миазмы, испарения от болот, а позже пришли к мнению, что малярия возникает из-за крошечных живых организмов, которые попадают в кровь человека при укусах комаров. Доказательство того, что все дело во вредных болотистых испарениях, было простым: при осушении болот в тех местах снижалось количество болеющих малярией. (Правда, сегодня нам уже ясно, что, осушая болота, удавалось снизить количество малярийных комаров.) Задолго до возникновения микробной теории в 1860-x годах — по крайней мере в XVIII веке, а может быть, и раньше — кое-кто высказывал догадку, что существуют малые, очень малые по размеру существа, которые и вызывают различные заболевания: ну, может, и не малютки-эльфы Олингэма, однако все же слишком мелкие, чтобы их можно было разглядеть невооруженным глазом:

…то же [свое отрицательное отношение] могу сказать и про мнение, высказывавшееся некоторыми: будто зараза переносится только по воздуху с помощью насекомых или каких-то невидимых существ, которые, попадая в организм человека с дыханием или даже через его поры, далее выделяют очень сильный яд или откладывают ядовитые яйца, которые попадают в кровь и таким образом отравляют организм…

Даниель Дефо, Дневник чумного года[140], 1722

Дефо, конечно, больше всего прославился, как автор «Робинзона Крузо» (1719). А в этой книге, об эпидемии чумы, он, по-видимому, полагался на записки своего дяди, Генри Фоу, который действительно пережил лондонскую эпидемию чумы: ведь Дефо не мог не обращаться к какому-либо источнику, чтобы так живо описать происходившее в городе во время той Великой лондонской чумы 1665 года. Другими словами, кое-кто — либо в 1660-e годы, либо не позднее 1720 года (когда Дефо еще писал эту книгу), — по-видимому, уже немало разглагольствовал об этом в лондонских пивных и кофейнях, во всяком случае, достаточно, чтобы кто-то из клана Дефо зафиксировал это (хотя его герой, как видно из приведенной цитаты, и относился к этой идее весьма отрицательно)[141].

Всякий, кто соблазнится испробовать на себе действие ботокса, скорее всего принадлежит к тому типу людей, которые предпочитают распылять у себя на кухне и в ванной ужасно ядовитые вещества, предназначение которых — уничтожить любые микробы, поскольку такие люди считают, что микробы невероятно опасны и ядовиты, а дезинфицирующие вещества — хорошие и «безвредные». В истории так получилось, что представления об «отраве» и «микробах» переплелись — во всяком случае, об этом говорилось в «Медицинских эссе», которые Оливер Уэндел Холмс опубликовал в 1840-х годах;

И если сравнить это с влиянием мельчайших доз морфия на организм в целом, или с внезапными и фатальными последствиями от одной-единственной капли синильной кислоты, или же, что еще ближе к сути дела, с отравляющим действием окружающей атмосферы, пронизанной невидимой малярией, нам следовало бы обнаружить в каждом из этих примеров свидетельство того, в какой степени природа, пусть лишь в некоторых, отдельных случаях, способна сконцентрировать мощнейшие ресурсы в столь микроскопической или едва различимой форме материи.

Оливер Уэндел Холмс. Медицинские эссе, 1842

В том же духе выражался и Чарлз Дарвин (который, возможно, лечился мышьяком в свои молодые годы), когда в «Путешествии на «Бигле» писал, что «…в это время года воздух, по-видимому, становится весьма ядовитым: и местные жители, и чужестранцы часто страдали от жесточайшей лихорадки». А касательно лечения Дарвина мышьяком некоторые утверждают, что тому нет никаких доказательств, однако он совершенно точно лечился каломелью: ведь сохранилось письмо, написанное в 1831 году:

Спроси у отца, как он считает: нет ли каких-либо противопоказаний тому, чтобы я некоторое время попринимал мышьяк, поскольку руки мои не слишком в хорошем состоянии, а я всякий раз вижу, что, если я их вылечиваю и примерно тогда же изменяю свой стиль жизни, они в целом перестают болеть. Какую дозу надо принимать?

Чарлз Дарвин, письмо сестре, мисс Сьюзан Дарвин, 6 сентября 1831 года

Сталкиваясь с огромным количеством бактерий, которые способны заставить нас заболеть (а могут и убить!) за счет создания самых разнообразных токсинов — а диапазон болезней тут от дифтерии до коклюша, от пищевого отравления до холеры, от столбняка до чего угодно еще, вполне резонно воспринимать бактерии как яды и рассуждать о них соответственно, по крайней мере косвенно. В некоторых случаях те токсины, которые вырабатывают эти бактерии, вполне могут вызвать симптомы заболевания даже в отсутствие бактерий, поэтому нет ничего удивительного в том, что люди не смогли легко расстаться с представлениями о бактериях как о «ядах» — ведь всегда требуется какое-то время, чтобы старые представления, старые парадигмы полностью вымерли.

В данном случае решающими стали десять лет после 1860 года. Медицинский мир начал уже серьезно воспринимать микробную теорию, а также более внимательно анализировать химические яды, которые можно было бы использовать против этих других ядов, которые теперь стали называться микробами, ради здоровья людей. К 1875 году процесс перемен в воззрениях медиков еще не был завершен: вот, к примеру, Альфред Тэйлор уточнил, что для него бешенство все еще существует как яд, а не как микроб: «мышьяк — это яд, попадает ли он в кровь через легкие, кожу или через желудок и внутренности: однако такие яды, как яд гадюки, яд бешенства или сапа, по-видимому, сильно влияют на организм только через рану на поверхности кожи». (Сап — болезнь, которой страдают кони и, лишь изредка, люди, — на самом деле вызывается бактерией Pseudomonas, однако в 1875 году эту бактерию еще не видел своими глазами никто из людей.) Со временем ситуацию резко изменили новые способы выведения культур бактерий, иммерсионные объективы, использование токсичного эфирного масла казачьего можжевельника и новые, искусственные красители, окрашивавшие бактерии, цепко связываясь с ними. Еще позже эти красители использовались для того, чтобы прикрепить молекулы ядов к бактерии, однако это уже совсем другая история.

Возможно, наилучшим из зафиксированных примеров того, как изменялось мышление ученых всего за одно десятилетие, стали доклады Королевской комиссии, которая расследовала массовые случаи заболевания «чумой рогатого скота», случившиеся летом 1865 года — ее тогда было принято называть немецким термином rinderpest (означавшим то же самое). Этот падёж воспринимался как неведомое, необычное событие, поскольку последний раз эпидемия этого самого «риндерпеста» случилась в Великобритании более чем сто лет назад.

В июне 1865 году чума рогатого скота впервые проявилась на скотных рынках в Айлингтоне, однако уже через месяц она достигла Восточной Англии, Шропшира и Шотландии. Транспортные перевозки всегда делаются основным фактором при распространении эпидемий: так, во второй половине XX века в Африке именно вдоль транспортных магистралей, вдоль шоссе распространился СПИД от изначального места его проявления; или возьмем бубонную чуму — ее распространение около 1900 года по странам Тихоокеанского региона было напрямую связано с построенными железными дорогами в Китае, а также регулярными рейсами пароходов в такие удаленные места, как восточное побережье Австралии и западное побережье Америки; а уже совсем недавно произошел печально знаменитый случай распространения атипичной пневмонии благодаря реактивной пассажирской авиации. В 1865 году сочетание свободной торговли и появившихся вагонов для перевозки скота позволило чуме рогатого скота быстро распространиться от места ее проявления — особенно же потому, что никто тогда не понимал, как именно она распространяется.

К сентябрю 1865 года этой болезнью были поражены уже 1702 фермы и 13 тысяч голов скота. А в январе 1866 года болело 120 тысяч голов скота, и ситуация продолжала ухудшаться. Власти наложили запрет на перевозки скота, однако меры были приняты недостаточно жесткие, поэтому скот все же продолжали перевозить по стране, и болезнь по-прежнему все больше и больше распространялась. Хотя люди уже имели более четкое понятие о том, что такое инфекция, причины ее возникновения все же были окутаны тайной. К тому же «Таймс», чьи передовицы обладали таким влиянием, о каком редакторы нынешних газет могут только мечтать, тогда выступала против самой идеи существования контактной инфекции, а это означало: ее читатели (то бишь «вся страна») предпочитали верить в теорию о том, что повсеместно распространяются миазматические яды этой чумы.

Все это, разумеется, резко изменилось, когда Роберт Лоу, член Королевской комиссии, написал, начиная с октября 1865 года, ряд передовиц для «Таймс». В результате мнение общественности начало постепенно изменяться. Да и реальный опыт к тому времени также поспособствовал лучшему восприятию идей о заразной природе заболеваний, так что в феврале 1866 года, когда был выпущен второй отчет Королевской комиссии, уже все согласились с тем, что, только забив заболевший скот, можно будет справиться с чумой. В результате было забито полмиллиона голов скота.

Изучением чумы рогатого скота занялись ведущие умы научного мира, поскольку проблема давала пищу для множества размышлений. За дело взялись лучшие из лучших; Лайон Плейфер, Уильям Крукс, Дж. Б. Сэндерсон (в честь которого позже было дано имя Дж. Б. С. Холдейну), а также ученик Юстуса Либига по имени Энгус Смит.

Хотя микробная теория уже начала пользоваться определенной репутацией, время от времени в докладе Королевской комиссии можно найти ссылки на то, что заболевание вызвано воздействием яда. Вот, например, такие красноречивые фразы: «…в крови содержится яд заболевания, так что сыворотка, полученная из нее, позволит сделать скоту прививки» и «…яд, содержащийся в крошечной порции слизистых выделений …умножается, если ввести его животному, так что оно, в свою очередь, заболеет». С другой стороны, в докладе уже говорится о дезинфекции, пусть, однако, еще в специфическом смысле:

Дезинфекция, в том смысле, в каком это слово употреблено здесь, означает уничтожение яда животного, каким бы способом это ни производилось. Если удастся найти идеальное средство для дезинфекции яда чумы рогатого скота, то распространение болезни будет немедленно остановлено.

Третий отчет Королевского общества о чуме рогатого скота, 1866

в 1854 году Энгус Смит и некий Александр Макдугал запатентовали «Порошок Макдугала» в качестве дезодорирующего средства для канализации. Макдугал выпускал и продавал этот порошок, который представлял собой просто карболовую кислоту, и Тэйлор описывал ее как «…кристаллический продукт дистилляции битума. В очищенном виде это вещество плавится при 102 градусах по Фаренгейту[142]. У него характерный и нельзя сказать, чтобы слишком неприятный запах». Он добавлял также, что яд этот мог действовать столь же быстро, как синильная кислота, приводя к смерти иногда всего через 20 минут, но обязательно — через 4 часа после начала действия. Часто используемое для совершения самоубийств, это вещество оставляло, пишет он, белесые пятна вокруг рта, а также коричневые пятна на коже (их называли «ожоговыми струпьями») — там, где яд этот вытекает изо рта. В 1864 году Макдугал с успехом воспользовался этим средством, чтобы уничтожить паразитов на скоте, который пасся на полях орошения сточными водами. Когда об этом узнал Джозеф Листер, он выдвинул предложение использовать опрыскивание этим составом в антисептической хирургии — и в результате стал одним из Великих Отравителей современности на благо медицины.

В 1867 году ликующий Листер смог написать следующее:

После того как антисептическая обработка была введена в полном объеме и раны или нарывы перестали отравлять воздух гнилостными миазмами, состояние моих больничных палат, хотя больше в них ничего не изменилось, кардинально изменились…

Джозеф Листер. Британский медицинский журнал, 1867 год

В январе 1866 года Уильям Крукс предложил Смиту запатентовать использование карболовой и крезиловой кислот в качестве дезинфекционного средства. Возможно, им это бы и не удалось (отчасти потому, что эта смесь уже была описана в собственном журнале Крукса — «Кемикэл ньюс» [«Вестник химии»]), однако, в любом случае, Смит отказался от этой идеи. Он ведь был, как-никак, одним из членов Комиссии по чуме рогатого скота, так что его могли бы обвинить в злоупотреблении положением и столкновении интересов. Оба они, правда, были согласны в том, что такой подход является эффективным, а потому настоятельно призывали всех пользоваться дезинфекционными средствами.

Кстати, Крукс и Смит, по-видимому, считали, что принцип действия этих средств основан на том, что они растворяли яды, а вовсе не убивали микробы, однако, из чего бы они ни исходили, Крукс понимал, что оказался, наконец, на правильном пути. Еще в декабре 1865 года он порекомендовал одной своей знакомой, миссис Кармайкл из старинного городка Тирск в Йоркшире, пользоваться карболовой кислотой для дезинфекции. Мало того, он еще и побывал у нее на ферме, чтобы убедиться, что его рекомендации выполняются надлежащим образом. Это спасло все 25 коров миссис Кармайкл, тогда как окрестные фермы понесли большие потери от чумы. Смит и Крукс так излагали основы своего метода:

Полы в коровнике следует везде промыть горячей водой (кипятком), предварительно добавив в нее карболовую кислоту из расчета одна рюмка кислоты на галлон воды. Далее следует промыть известковым молоком стены и крышу коровника, используя хорошую, свежую жженую известь, причем на ведро известкового молока надо добавить пинту карболовой кислоты. Затем надо тщательно промыть полы горячей водой и обильно сбрызнуть их неразбавленной карболовой кислотой. Под конец надо плотно закрыть все двери и окна и прожечь в коровнике серу, ни в коем случае не допуская того, чтобы внутри оказался кто-либо из людей или животных.

Энгус Смит и Уильям Крукс. Рекомендации по дезинфекции, 1866

Помогало им в распространении своих взглядов и то, что Крукс был владельцем «Вестника химии»: это позволяло ему, не полагаясь на обязательные в иных обстоятельствах требования о проведении независимой экспертизы, печатать в нем свои рекомендации и полученные результаты, а также пусть в скромных масштабах, но все же возносить хвалу собственному методу борьбы с чумой рогатого скота. Он написал отчет, который печатал у себя в журнале с продолжениями, и в этом отчете отмечалось, что коровники легко могут быть заражены вирусом (он использовал это слово в старом значении — как яд!) точь-в-точь как оспой. Он также провел своего рода эксперимент: собрал воздух из коровников с умирающими животными и пропустил его через хлопковую вату. Одну половину этой ваты он в течение получаса обработал парами карболовой кислоты. Дальше он вложил вату в надрезы на теле двух здоровых телят. Тот, у которого вата не была обработана парами карболовой кислоты, погиб, а другой выжил — это, разумеется, едва ли можно назвать научно подтвержденным результатом, однако он все же указывал направление для дальнейшей работы. А вот официальный отчет Королевской комиссии был куда важнее: