Кризисные фазы процесса развития личности

Любая методология, положившая в свое основание какие‑либо содержательные элементы, рано или поздно (при столкновении с неучтенными содержательными компонентами или сопоставлении содержательных закономерностей, которые не могут быть сведены под один «знаменатель») оказывается недееспособной или, если выражаться точнее, действительна лишь для определенного континуума и в этом смысле неконвертируема. Лучше всего этот факт прослеживается на феномене «изменения парадигмы». «Выбор между конкурирующими парадигмами, – пишет Томас Кун, – оказывается выбором между несовместимыми моделями жизни научного общества».[192] Но все же этим «конкурирующим парадигмам» приходится сосуществовать, и обеспечивается это не их целостностью (единством), а принципом дополнительности (Н. Бор), что создает все условия для действия принципа неопределенности (В. Гейзенберг), неопределенности, которая свидетельствует о теоретической слабости данных методологий, основанных на содержательных элементах.

Новая методология (психософия), которая основывается на несодержательных принципах, призвана снять указанные ограничения, однако здесь имеет место своя специфика. Поскольку все для нее является процессом, следовательно, говоря о том, что всякий процесс имеет четыре этапа, мы должны также признать и то, что каждый из этих этапов тоже является процессом, то есть и он имеет свои четыре этапа и так дальше. Впрочем, кого‑то подобный факт может смутить, но он вряд ли удивит тех, кто знаком с трудностями, которые испытывает физика, пытавшаяся отыскать конечную корпускулу (и, казалось, уже отыскавшую ее, а именно «кварк»), а ныне вынужденная признать, что материя делима и дальше, так что предела этому «делению» не видно. Действительно, аналитическое деление, а оно именно аналитического толка (фактически никто не только кварка, но и кванта не видел), может продолжаться сколь угодно долго.

Однако же новая методология делает в этом смысле существенную оговорку, полагая себя инструментом (то есть признает аналитический характер производимых ею операций), в то время как иные методологические системы продолжают базироваться на вызывающем сомнение допущении, что, мол, имеют дело именно с «материей», то есть утверждают свои данные не как аналитические (концептуальные) модели, но как «объективное» свидетельство «объективной» же реальности. Подобное допущение вряд ли стоит поощрять, поскольку нельзя не признать того очевидного факта, что есть операции, производимые мышлением, а есть реальность, которая существует по своим собственным законам, и если некие операции (сложение, вычитание, обобщение, конкретизация и т. п.) действительны в области мышления, это отнюдь не означает, что подобные же операции свойственны и реальности (организуют ее), которая (как таковая, в своей собственной данности) нам недоступна.

Наши допущения, что законы мышления идентичны (родственны, сходны, едины, конвертируемы) законам существования материи, – именно допущения, и не более того. Эту мысль прекрасно выразил Людвиг Витгенштейн: «Посмотрев на дело с такой точки зрения, – пишет он, – мы склонны употребить нашу идею строительного материала еще и на другом заводящем в тупик пути и сказать, что весь мир, как психический, так и физический, сделан из одного материала».[193] Путь же этот действительно тупиковый, а фактически «проблема‑головоломка двух субстанций – сознания и материи – неразрешима».[194]

Именно неразрешимость этой «проблемы‑головоломки» и вынуждает нас искать инструмент, своего рода «переговорщика», посредника, который бы позволил нам осуществлять взаимодействие между системами из различного «строительного материала». Таким инструментом и призвана стать новая методология (психософия), базирующаяся на несодержательных принципах и тенденциях. Поскольку же новая методология рассматривается нами как инструмент (и странно было бы понимать «методологию» как‑то иначе), то нам не стоит удивляться некоторым парадоксальным выводам, которые могут иметь здесь место (как математика не удивляет нас «отрицательными числами»).

К числу таких парадоксов следует отнести и высказанное выше соображение относительно взаимодействия принципа развития (четыре этапа развития любого процесса) и принципа процесса (всякое явление – есть процесс). Иными словами, поскольку новая методология бессодержательна, мы имеем полное право применять ее по отношению к любому явлению, равно как и к, условно говоря, составляющему этого явления. То есть процесс развития личности действительно имеет четыре этапа, однако каждый из этих этапов может быть рассмотрен нами в качестве процесса с присущими ему четырьмя этапами и т. д.

Теоретически такое аналитическое «деление» и «рассмотрение» может быть продолжено сколь угодно долго, однако это вряд ли имеет некую практическую ценность, поэтому мы позволим себе остановиться лишь на наиболее крупных, а потому и наиболее существенных «подразделах».

Согласно принципу развития, кризисным этапом из четырех обязательных является второй: первично‑закрытая модель (ПЗМ). Этот тезис требует отдельного пояснения. Универсальность используемых новой методологией принципов предполагает, что любой процесс может несодержательно рассматриваться как центр (принцип центра), тогда как его (центра) отношения (принцип отношения) с другими центрами (процессами) создают структуру, которая насыщена содержанием. При этом, если мы рассматриваем процесс и как систему, и как центр, существование процесса как системы (центр) определяется ее отношениями с другими центрами. Эти отношения можно уподобить процессу адаптации (феномен адаптации в этом смысле есть не аналогия, но, по меткому выражению Л. Витгенштейна, «пример отношения»): изменения рассматриваемого процесса (процесс как система) определяются его отношениями с другими процессами (системами).

Рассмотрим процесс психологической адаптации в качестве примера такого отношения. Наши исследования по адаптации человека к непривычным условиям существования[195] показали, что испытуемые в эксперименте по групповой изоляции реализуют следующие поведенческие стратегии:

– на первом этапе используются прежние стереотипы поведения, которые были свойственны данным лицам до изменившихся условий существования;

– на втором этапе эти стереотипы поведения доказывают свою неэффективность в новых условиях и возникает «кризис адаптации», который можно охарактеризовать как невозможность дальнейшего использования прежних поведенческих стратегий, имеющихся в арсенале данного индивида, с одной стороны, и отсутствие у него новых поведенческих стратегий, отвечающих требованиям изменившихся условий существования, с другой;

– к третьему этапу испытуемый формировал новые поведенческие стратегии, отвечающие наличествующим условиям существования, и потому данный период характеризуется самой высокой степенью психологической адаптации;

– четвертый период, связанный в эксперименте с ожиданиями испытуемыми окончания эксперимента, снова характеризовался спадом уровня адаптации, что объясняется их отказом от устоявшихся стереотипов поведения и продумыванием новых, соответствующих ожидаемому выходу испытуемых из эксперимента (впрочем, можно предположить, что в отсутствие подобных ожиданий четвертый этап психической адаптации не имел бы столь очевидного спада).

Поскольку новая методология имеет дело с психологическим опытом (при этом все, с чем мы имеем дело посредством «психического датчика», является нашим психологическим опытом), более того, предмет нашего исследования четко определен – это личность (то есть результат процесса социализации) и ее развитие (то есть изменение личности как результат процесса социализации), то очевидно, что, рассматривая процесс развития личности, мы имеем полное право использовать формулу адаптации в качестве концептуальной модели. Таким образом, в самом общем виде процесс развития личности может быть рассмотрен как процесс изменения личности в структуре ее отношений с социумом.

Однако здесь возникает трудность, которую никак нельзя обойти. Очевидно, что процесс адаптации индивида к социальной среде (в привычном понимании адаптации) не что иное, как процесс формирования личности, но не ее развития. Если адаптацию понимать как приспособление, то речь идет о самореализации индивида в данных условиях, что сопровождается определенным структурным ростом его как системы (формирование среднего и внешнего контуров личности), но в этом случае никак нельзя говорить о самоактуализации. С другой стороны, допускать, что в процессе развития личности происходит некий спонтанный процесс «актуализации сущности (индивидуальности)» человека (личности), никак не связанный с имеющими место отношениями (то есть в обход принципа отношения), непозволительно.

При данных обстоятельствах может возникнуть мнение, что процесса развития личности действительно не существует. В противном случае непонятно, что, собственно, толкает личность к тому, чтобы вопреки успешной адаптации (формирование личности), то есть приобретению «равновесного» отношения со средой адаптации (социумом), претерпевать некие новые изменения («стихийность» или «спонтанность» этого процесса мы уже исключили). Иными словами, непонятно, каковы движущие силы, которые нарушают возникшее было благополучие.

Однако, прежде чем ответить на этот вопрос, попытаемся понять: к чему, собственно, адаптировалась личность в процессе ее формирования? Возникает искушение сказать, что она адаптировалась к социуму, но этот ответ представляется весьма пространным.

Попробуем его уточнить: произошла ли в процессе формирования личности адаптация ее к другим людям (личностям), или же все‑таки она адаптировалась к условиям социальной среды? Иначе говоря, приспособилась ли личность в процессе своего формирования к другим личностям, или же она усвоила правила социальной игры, то есть научилась (сформировала поведенческие стереотипы) поведению в обществе, или же она научилась понимать (ощущать, воспринимать) каждого отдельного человека в его индивидуальности (уникальности, инаковости)?

Представим себе любую человекообразную обезьяну (гориллу, орангутанга, шимпанзе). Воспитываясь в стае, она так же, как и ребенок человека, пребывает в своего рода «социуме», она так же осваивает определенные навыки поведения, свое место в группе и т. п. Кем являются для нее ее сородичи, если не факторами среды, сопоставимыми с любыми другими того же порядка: отношения с представителями других групп обезьян, с животными других видов, родов, семейств и т. д., с растительностью, климатическими условиями? Принципиального отличия при всем желании нам найти не удастся: это по‑настоящему внешний, «безличный», хотя и с характерными содержательными особенностями, фактор. Понятно, что эти приведенные в качестве примеров отношения будут разными, но в целом по своему существу – это отношения с определенными факторами внешней среды, где интересна скорее схожесть, нежели инаковость.

Теперь представим себе ребенка, который воспитывается родителями, он испытывает по отношению к ним определенные чувства. Однако насколько существенно изменилась бы ситуация, если бы этот же ребенок воспитывался другими родителями? Были бы его отношения с этими – другими – родителями принципиально иными? Разумеется, мы нашли бы множество частных содержательных отличий (это выражалось бы в его интересах, культуральных особенностях и т. п.), но, что называется, по большому счету – эти отношения были бы вполне тождественными: чувства привязанности, зависимости, благодарности, страха, удовольствия и т. п. Иными словами, подлинная индивидуальность (уникальность, инаковость) родителя как личности (его сущности) остается не проясненной ребенком, он адаптируется к своему положению (месту) в среде (я‑отождествленные роли), но не к инаковости конкретного человека. Когда же дело касается более общих социальных регистров (например, «дети», «взрослые», «мужчины», «женщины», «учителя», «врачи»), то эта особенность проявляется с еще большей очевидностью.

Один из наиболее известных идеологов персонализма – Эмманюэль Мунье, сталкиваясь с этим феноменом, исходит из положения, что описывать можно «только внешние по отношению к человеку предметы, те, что доступны наблюдению», таким образом, продолжает он, «личность не может рассматриваться как объект» (здесь следует оговориться, что Э. Мунье понимает под термином «личность» нечто, что с определенной условностью соответствует «внутреннему контуру» или «сущности» личности в нашей терминологии). Таким образом, описывая или рассматривая какого‑то человека, мы получаем множество различных функций, а сам человек как будто ускользает от нас за этими перечислениями, которые есть не что иное, как я‑отождествленные (или я‑неотождествленные) роли. «Мой сосед, – пишет Э. Мунье, – служащий, у него и вид служащего, и психология служащего, и я могу изучать его в качестве такового, хотя все перечисленное не исчерпывает его полностью. Он еще и француз, буржуа, одержимый социалист, католик и т. п. К тому же мой сосед не просто некий Бернар Картье, но вполне определенный Бернар Картье. Я могу тысячей способов определить его в качестве единичного индивида, и это помогает мне понять и – что весьма важно – приноровиться к нему, узнать, как мне вести себя с ним. Но всякий раз я имею дело с отдельными аспектами его существования».[196] Таким образом, Э. Мунье фактически указывает на феномен социальной адаптации, однако речь идет об адаптации не к человеку как таковому (в его индивидуальности, инаковости), а тому, что можно было бы назвать «социальными функциями» этого человека, то есть к социальной среде.

То есть в своем приспособлении к социальной среде ребенок руководствуется не подлинной индивидуальностью конкретных (отдельно взятых) элементов среды, но, как это ни парадоксально, их схожестью, он ищет не столько их отличия друг от друга, как может показаться в первом приближении, сколько их подобия, он выделяет идентичные признаки; в противном случае, с одной стороны, мы бы не имели столь быстрого и очевидного роста (формирования) среднего и внешнего контуров его личности, а с другой, адаптация ребенка к социуму была бы крайне затруднена, поскольку ориентация на отличия не позволила бы ему формировать стереотипы (шаблоны) приемлемого и эффективного поведения. Таким образом, с тем успехом, как и к социальной среде, он адаптируется к климатическим условиям, кухне и т. п.

Следовательно, мы вынуждены с необходимостью заключить, что в процессе формирования личности ребенок адаптируется к социуму как среде (игре), но не к данным конкретным людям. Он осваивает правила (шаблоны, стереотипы) поведения, но не специфику индивидуальных отношений с данным конкретным человеком, он формирует и отыгрывает роли, соответствующие обстоятельствам, но не проявляет свою уникальность. Его действительным vis‑a‑vis оказывается не конкретный человек (его уникальность, инаковость), но некий внешний фактор с совокупностью определенных свойств и признаков, причем это даже не его – vis‑a‑vis – собственные свойства и признаки, а свойства и признаки, по которым его с ним самим идентифицирует ребенок, которые ребенок определяет сам для себя; это своего рода сигналы, которые служат ребенку для определения того, в какой роли он должен сейчас выступить, каким он должен быть.

Иными словами, в процессе формирования своей личности ребенок адаптируется не к конкретным личностям, но к их представительствам в Реальности (средний контур) и Индивидуальной Реальности (внешний контур) структуры психического (личности, в частности) данного ребенка. То есть ребенок адаптируется не к Другим (с большой буквы), а к другим (с маленькой буквы), к образам, но не к реальным, фактическим, индивидуальным и уникальным людям (сущностям личностей).

Здесь‑то и закладывается фундамент будущих перипетий развития личности. Хотя данная адаптация, происшедшая в процессе формирования личности, приведшая и бывшая этим процессом, и кажется успешной (в той или иной степени), но ребенок (формирующаяся личность) все‑таки адаптировался не к социуму (если мы понимаем под социумом разных людей, в основе личности каждого из которых лежит уникальная, сущностная индивидуальность), а к социальной среде. Последняя же на самом деле не есть нечто существующее само по себе, где‑то вовне, нечто «объективное» и «осязаемое», а фактически – собственная структура личности данного конкретного человека, его средний и внешний контуры, в которых и расчерчена структура тех ролевых отношений, что понимаются нами как «социальные» (в традиционном смысле), в которых и существуют те другие (с маленькой буквы), с которыми данная личность своими ролями (я‑отождествленными и я‑неотождествленными) вступает в отношения.

Таким образом, если соблюсти максимальную строгость и последовательность, необходимо признать, что ребенок в процессе формирования своей личности адаптируется не к Другим (с большой буквы), находящимся «по ту сторону» его самого (его замкнутости в самом себе), к «реальным Другим», а к своим собственным реакциям на них (Других), которые (Другие) для него в таком их виде – другие (с маленькой буквы), некие представительства, но не сами представляемые. Фактически мы вынуждены признать, что формирующаяся личность замкнута в самой себе и эти другие (с маленькой буквы) – располагаются не вовне, а внутри сформированной личности. В сущности личность по результатам своего формирования – это некое «абсолютно черное тело»; сигналы, «изымаемые» ею из внешнего мира, с одной стороны, соответствуют ее собственным «диагностическим» возможностям и потребностям, а с другой стороны – адаптируется ребенок (вырабатывает поведенческие стратегии) не к тем (Другим), от кого эти сигналы «исходят», и даже не к этим сигналам, а к своим реакциям на них, на эти сигналы.

Таким образом все «социальные отношения», о которых обычно думают, произнося данное многозначительное и пустое в своем основании словосочетание, есть не более чем виртуальная структура, располагающаяся не где‑то «между» людьми, а в них самих, в каждом из них по отдельности. Можно сказать, что у каждого человека, личность которого сформирована, но не развита, своя «пьеса», в этом смысле социальность этих «социальных отношений» весьма условна. Иными словами, личность является носителем виртуальной структуры социальных отношений, которую она в самой себе формирует в процессе своего формирования как личности и к которой она адаптируется. Подлинной коммуникации здесь нет места; здесь можно использовать такую аллегорию: луна кажется светящейся, а то, что это не ее свет, но свет солнца, ею отраженный, сформированной личности (ВОМ процесса формирования личности) пока неизвестно – «коммуникация» со светом луны не более чем досадное недоразумение, поскольку нельзя взаимодействовать с тем, чего нет, а луна не светит, но лишь отражает.

В конечном итоге адаптированная к социальной среде личность (результат процесса ее формирования) не так уж далека от того положения, в котором оказывается человек, обозреваемый взглядом представителя радикального солипсизма. Иоганн Готлиб Фихте, вступая в работе «Назначение человека» в диалог с Духом, пишет: «Из предыдущего я понял, что я действительно не больше того, что ты говоришь; и это перенесение того, что только существует во мне, на нечто вне меня, от которого я все‑таки не могу удержаться, кажется мне в высшей степени странным. Я ощущаю в себе, а не в предмете, так как я – я сам, а не предмет; я ощущаю, следовательно, только себя самого и свое состояние, но не состояние предмета. Если существует сознание предмета, то оно по крайней мере не восприятие или ощущение: это ясно».[197]

Вероятно, подобный взгляд не кажется весьма оптимистичным, однако же он позволяет тому же И.Г. Фихте сделать существенные и очень важные с психологической, да и общечеловеческой точек зрения выводы: «Подобно тому, – пишет И.Г. Фихте в другой части этой же работы, – как я спокойствием и преданностью чту это высшее провидение, так я должен чтить в своих поступках и свободу других существ вне меня. Вопрос не в том, что, согласно моим понятиям, должны делать они, а в том, что могу делать я, чтобы побудить их делать это».[198] Такое столь важное для межличностного общения почтительное уважение к другому человеку (к Другому) возможно только в том случае, если представленная позиция солипсизма не вызывает у нас никаких сомнений, в противном случае мы будем неизменно мучиться искушением навязать другому человеку свою точку зрения и «свое добро», желанием оценивать его «собственной мерой», судить и рядить. Однако же для личности уровня ПОМ развития личности (или ВОМ формирования личности), которая не видит еще «сокрытости» Другого, не ощущает его как Другого, рассуждает от самой из субъективных, так называемой «объективной» точки зрения, подобное отношение к нему (Другому) невозможно, она настойчиво пытается впихнуть Другого в прокрустово ложе своих внешних контуров (своих других (с маленькой буквы)), не видя ни инаковости другого существа, ни его сущностной индивидуальности.

Понятно, что в данной ситуации, сколь бы удачной ни была адаптация, она по сути своей весьма иллюзорна и более чем относительна. Более того, чем она «лучше», чем она «жестче», тем более велика вероятность несоответствия ее форм, структур и результатов реальному положению дел. Соответственно тем отчетливее, разительнее будут проявляться противоречия между тем, что «должно быть» (адаптация к виртуальным социальным отношениям), и тем, что есть на самом деле. Иными словами, поскольку Другие ведут себя так, как они себя ведут, тогда как по результатам формирования личности конкретного человека им «предписано» (в его виртуальном психологическом пространстве) некое определенное поведение (и никакой «самодеятельности»!), соответствующее его я‑отождествленным и я‑неотождествленным ролям, возникает диссоциация между тем, как «должно быть», и тем, как оно есть на самом деле.

Тут‑то и возникает кризис адаптации, когда прежние стереотипы поведения оказываются несостоятельны, поскольку такое поведение Других (с большой буквы) не предполагалось и не вписывается в определенные структурой данной личности каноны (ролевые отношения), а никаких иных готовых вариантов поведения на этот случай у этой личности нет. И понятно, что чем жестче данные роли определены (распределены), тем заметнее будет для данной личности возникшее несоответствие. И чем она будет последовательнее в проведении своей концепции, не пытаясь скрыться за дымовой завесой псевдологических объяснений и огульных, спасающих ее от крушения собственных виртуальных структур, обвинений, тем очевиднее будет кризисность ситуации. Причем даже если такая личность пойдет по пути объяснений и обвинений, то в конечном итоге ей все равно рано или поздно придется пережить тяжелейший кризис, особенностью которого будет не столько ощущение собственной неадекватности, потерянности (как в первом случае), а разочарования и негодования. Так или иначе часы ее виртуальной структуры «социальных отношений» уже сочтены, а кризис адаптации налицо. Таковы в общих чертах движущие (потенцирующие, инициирующие) силы процесса развития личности, который также является адаптацией, но только адаптацией к Другим (с большой буквы), а не к миру других, к Миру, а не иллюзорному «микрокосму».

Фактически кризис, который был только что нами описан, – это уже второй этап развития личности, поскольку первый (ПОМ процесса развития личности), как известно, совпадает с последним этапом формирования личности (ВОМ процесса формирования личности), а потому и не идентифицируется, то есть не может быть выделен по каким‑либо признакам. Итак, первый значимый для нас с психотерапевтической точки зрения кризис развития личности по сути сигнализирует нам о том, что процесс развития личности идет уже полным ходом, причем на втором его уровне (ПЗМ). При этом если обратиться к началу данного подраздела, то мы увидим, что сам этот второй уровень развития личности (ПЗМ) не однороден, он тоже может быть рассмотрен нами с помощью новой методологии как процесс и потому также имеет своей период дезадаптации, свой кризисный период: этап ПЗМ уровня ПЗМ процесса развития личности. И более того, третий этап формирования личности (ВЗМ) также отнюдь не безоблачен, поскольку, согласно принципу развития, и в нем есть свой второй, кризисный этап ПЗМ: этап ПЗМ уровня ВЗМ процесса развития личности.

Таким образом, если ограничиться данной аналитической разработкой вопроса кризисных этапов процесса развития личности с помощью бессодержательных принципов новой методологии, то можно заключить, что нас интересуют один кризис процесса развития личности (собственно этап ПЗМ процесса развития личности) и два кризиса двух этапов процесса развития личности: этап ПЗМ уровня ПЗМ развития личности, а также этап ПЗМ уровня ВЗМ развития личности. Их рассмотрением мы сейчас и займемся.