Сестра Иоанна (Рейтлингер)

Еще одна судьба, еще одна очень интересная художница. Это сестра Иоанна Рейтлингер. Юлия Николаевна Рейтлингер, принадлежавшая к старинному немецкому баронскому роду, попала в эмиграцию из Крыма, уехав немножко раньше, чем отец Сергий Булгаков, но под его влиянием. Они познакомились в Крыму, там она обратилась и стала духовной дочерью отца Сергия Булгакова. Отец Сергий Булгаков – тоже очень интересная фигура, профессор Санкт-Петербургского университета, экономист, перешедший от марксизма сначала к идеализму, а потом обратившийся, ставший священником в 1918 году на волне такого удивительного явления: когда церковь стала гонимой, очень много образованных людей… Кто-то уходил из этой церкви по малодушию или неверию в то, что что-то может быть исправлено. А многие очень образованные и глубокие люди, наоборот, пошли в церковь и стали священниками. Вот один из них – отец Сергий Булгаков.

В 20-х годах и Булгаков со своей семьей, и Юлия Николаевна Рейтлингер, тогда еще мирянка, со своей сестрой Екатериной перебираются сначала в Прагу, потом в Париж. Здесь они сфотографированы как раз во дворике Сергиевского подворья в Париже. Вслед за своей подругой матерью Марией (они уже дружили) Юлия Николаевна принимает монашество с именем Иоанна и посвящает себя иконописи.

Если мать Мария вышивкой и иконописью занималась в свободное от благотворительности время, и стихи писала, и философские работы, но главное для нее было все-таки служение людям. «Для всех я должна быть матерью», – как она говорила, потеряв свою маленькую дочь, потом дочь ее Гаяна тоже умирает, остается один сын, и она чувствует такое материнство для всех. А сестра Иоанна… Ее и звали-то сестрой, потому что она была тихая, худенькая, затворница. Она была глуховата, потом, к сожалению, этот недуг еще развивался. Ее не называли матерью, ее называли сестрой, потому что она была такая всем готовая послужить, очень тихая и незаметная. Главным ее призванием было художество. И замечательный портрет отца Сергия Булгакова говорит о ее незаурядном художественном даровании.

Хотя иконы ее иногда кажутся чуть-чуть примитивно дилетантскими. Есть такое мнение. Я-то считаю, что это значительное художественное явление. «Глава Иоанна Предтечи» явно написана под влиянием огненного образа отца Сергия Булгакова. Конечно, он был не только ее духовным отцом, но и другом, и собеседником. Сегодня издана замечательная книга их переписки, где они много говорят об искусстве тоже. Под влиянием этих бесед сам отец Сергий создает свою книгу «Икона и иконопочитание», небольшую, но очень емкую богословски брошюрку.

Сестра Иоанна была, кстати, склонна к большим формам, не только к тихой иконописной деятельности. Она мечтала как раз о фреске, об огромных храмах. Ну, огромного храма она, конечно, не успела расписать, но ее фрески, ее росписи, слава богу, сохранились. По бедности она писала на холстах, наклеенных на подрамники или на большие листы фанеры. Потом эти листы крепились к стенам. Но эта бедность оказалась благословенной, потому что когда, например, разрушили церковь в Медоне, которую расписывала сестра Иоанна, то эти фрески можно было снять и сохранить. И Никита Алексеевич Струве их сохранил и потом передал в Центр русского зарубежья, где их можно сегодня видеть. Вот одна из этих замечательных фресок, так называемое «Страстное благовещение». В один из годов Благовещение совпадало со Страстной пятницей, это очень редко бывает. И как бы отметив это, сестра Иоанна пишет ангела, который несет крест Божьей Матери. Божья Матерь здесь уже стоит, обнимающая Младенца, и вот эта тема Страстная и Благовещенская здесь вот так соединены.

Понять монументальный характер искусства сестры Иоанны можно по фрескам Дома святого Василия в Лондоне, которые тоже были сняты со своих стен и сохранены. Ну, фресками их нельзя назвать, скорее росписи. Этот Дом был организован для англикано-православного братства святых Сергия и Албания. Вообще русская эмиграция тем интересна, что православные за рубежом открывали для себя другие исповедания. И католиков, с которыми, например, очень много беседовали те же Бердяев, Лосский, Флоровский. И англикан в Англии. Здесь, кстати, большую роль сыграл и будущий митрополит Антоний, потому что он стал первым священником, который как раз в русском храме принимал Братство Сергия и Албания в Лондоне. Дом святого Василия, вернее, не дом, а домашняя церковь при этом доме, была украшена сестрой Иоанной. Здесь она написала замечательную фреску «Престол уготованный», вокруг 24 праведника, потом 144 святых из разных колен племен и народов. И здесь она соединила святых западных и восточных. Это очень интересный такой и богословский ход, и живописно это очень красиво сделано.

Интересно сложилась судьба сестры Иоанны. Отец Сергий Булгаков, умирая в 1944 году, к сожалению, не дожив до окончания войны, благословляет свою духовную дочь после окончания войны, а войны все когда-то заканчиваются, возвращаться в Советский Союз. Десять лет ждала разрешения сестра Иоанна. И только в 1955 году она смогла вернуться в Советский Союз. Уроженка Петербурга, конечно, в Ленинград не попала, ее отправили в Ташкент, в страшную жару, где она должна была зарабатывать себе пенсию росписью платков на фабрике. Там она не только окончательно стала глухой, ее недуг там сильно развился, но она здесь испортила и глаза, и в конце своей жизни она стала слепой и глухой. Как она сама говорила, «это великая схима». Конечно, это удивительное, я бы сказала, страстотерпничество и подвиг и художественный, и жизненный, и исповеднический.

Сохранилось немало икон, которые она написала в Советском Союзе. Она уехала, вообще не взяв даже с собой краски и кисть: она думала, что в Советском Союзе церковь выживает еле-еле и там никому не нужна эта икона. Оказалось, всё наоборот. В Советском Союзе она познакомилась, тоже через бывших эмигрантов, ре-эмигрантов, ре-патриантов, у своих друзей она познакомилась с отцом Александром Менем, и он стал ей заказывать иконы. Потому что для его церкви, для его прихожан нужны были небольшие иконы, как он называл, «подарочки». И он ей заказывал. Тем самым он ее поддерживал и финансово, и вдохновлял ее на художественное творчество. И вот этим она жила.

И вот от одного великого пастыря, отца Сергия Булгакова, она перешла к другому великому пастырю, который был намного ее младше, но тем не менее действительно стал для нее духовной поддержкой. Они много разговаривали, и эта переписка тоже издана, в том числе и о церковном искусстве, о богословии образа. Конечно, стоит прочитать эти взаимные письма, которыми они обменивались.

В московских домах я видела несколько великолепных икон, написанных сестрой Иоанной Рейтлингер уже в России. И вот эта ниточка… Она говорила: «Я связь для вас с иными мирами». И вот эта ниточка от эмиграции через сестру Иоанну к возрождающейся в России церкви – а это уже 60-е, 70-е годы, когда появляется интерес к ней – конечно, очень значительна.

Инок Григорий (Круг)

Еще один пример иконописца парижской школы. Другая судьба, другое искусство, тоже очень интересное, очень глубокое, требующее, конечно, сегодня особого внимания. Это инок Георгий Иванович Круг. Он происходит из шведской лютеранской семьи. В 19 лет он принял православие, учился у Сомова и Милиоти, обладал замечательным художественным даром. Но в определенный момент он решил, что он должен заниматься исключительно церковным искусством. После того, как он во время войны, не выдержав этого напряжения (эмиграции, войны, голода и т.д.), попадает в психиатрическую больницу, откуда его вытаскивает его духовник, отец Георгий Шевич, он становится монахом. Т.е. он понимает, что в миру он не выживет.

И он становится насельником Свято-Духовского скита в Ле-Мениль-Сен-Дети, это недалеко от Версаля, в нескольких километрах от Парижа. После войны он уже практически мало покидает этот скит и пишет замечательные иконы. Он становится замечательным иконописцем, который, я бы сказала, прорубил какое-то особое окно… Это особенно видно вот в этом иконостасе в Духовском скиту, Ле-Мениль-Сен-Дени. Грубый иконостас – действительно окна в этот особый, сияющий светом мир.

Все иконописцы, о которых я сейчас говорила, так или иначе связаны, конечно, со стилем «модерн». И модерн виден и у Круга. Но при этом Круг, может быть, больше, чем кто бы то ни было, задумывался о светоносной природе иконы. Остались его замечательные заметки, они так и изданы как заметки об иконе, это такая тетрадочка его размышлений. И там он как раз и пишет, что «у иконы – светоносная природа». Вот такой поворот делает иконопись, уйдя от вот этого исихастски понимаемого света. Помните, мы говорили – и у Рублева, и у Феофана Грека… Это все потом уходит. Была утрата света в иконе. И вдруг вот этот свет прорывается у Григория Круга. Это видно во фреске, где Христос поднимает из гробов Адама и Еву, и в его светоносных иконах.

К сожалению, многие из них сейчас потемнели, просто потому что Григорий Круг, по бедности или по какому-то своему особому невниманию, что ли, к технической стороне иконы, часто пользовался очень некачественными материалами. Ну, действительно, «из какого сора». Где ему было взять эти прекрасные краски, или хотя бы минералы, которыми писали иконописцы древности? Конечно, использовали все, что попадало под руку. Поэтому иконы – не все, конечно, слава Богу, потому что опять же какими красками он писал? – но какие-то иконы потемнели. Но какие-то иконы сохранили его светоносную природу. А самое главное – в них видно, что он стремился к этой светоносной природе.

Вот замечательная святая Женевьева. Вообще вот это освоение западной древней духовности русской эмиграцией – это особая страница. Конечно, кладбище на Сен-Женевьев-де-Буа, в этом месте, где погибла и почитаема святая Женевьева, подвигло русскую эмиграцию считать святую Женевьеву покровительницей не только Парижа, но в том числе и русской общины. И, конечно, Григорий Круг создает ей икону, настоящую икону. Конечно, в западной церкви сохранились в основном поздние изображения – изображения поздне-средневековые, ренессансные, барочные и т.д. А он создает икону, он создает моленный образ, давая ей в руку свечу, делая фигуру на белом фоне, делая ее такой вот светоносной. Вообще вот этот прием – «белое на белом» – конечно, очень художественно­ эффектный, он редко в иконописи встречается, но вот Григорий Круг его любил.

И вот так же он пишет своего «Серафима Саровского». Это один из лучших образов Серафима Саровского вообще в русской иконописи. Он создан эмигрантом, он создан в Париже, он создан Григорием Кругом, человеком, которого можно было назвать юродивым, очень странным. Но он понял эту духовность преподобного Серафима, это стояние на камне перед Христом… Посмотрите, как эти нимбы Христа и Серафима тесно соприкасаются. И вот это «во свете Твоем узрим свет», как говорит псалмопевец. Конечно, удивителен и лик Серафима.

О Григории Круге можно говорить очень долго, он действительно особое явление, даже внутри парижской школы. Казанский, например, скит в Муазене, тоже недалеко от Парижа. Сегодня там живет только один греческий монах, а туда приезжают просто люди на богослужение. Слава Богу, этот скит сохраняется, потому что это шедевр того искусства, которое рождалось по бедности, не из вот этого удивительного синтеза искусств, о котором писал Флоренский, где там и золото сияет, ризы какие-то иконные, паникадило… Нет, здесь всего этого нет. Здесь есть минимум средств. Но через этот минимум средств эта бедность вдруг вырывается. Удивительно глубокое искусство, которое говорит о духовности. Может быть, сегодня иконописцам стоит задуматься о бедном, а не о богатом церковном искусстве.

Вот еще один храм, тоже говорящий о бедности церковного искусства. Сейчас, конечно, и на Западе все меняется. Конечно, сегодня русская церковь и там стремится к богатству, что, на мой взгляд, неправильно, это тупик. Каждое время выражает, даже в церковном искусстве, дух этого времени. Сегодня такое время. А тогда было время бедности, время аскетизма, причем аскетизма не нарочитого, а вот такого, когда люди выживали, но выживали благодатью Святого Духа.

Когда вы идете по рю Питель, вы можете пройти мимо этого здания и даже не заметить, что там русская церковь. Только маленький крестик над входом обозначает, что это церковь. Это подворье Московской патриархии Трех Святителей.

Если мы до этого говорили, в основном, кроме Григория Круга, о Константинопольском патриархате, потому что митрополит Евлогий ввиду трудностей связи с Русской Православной церковью в Советском Союзе перешел в юрисдикцию Константинополя. Но часть приходов осталась в юрисдикции Московского патриархата. И вот одна из них – это Трехсвятительская церковь, подворье как раз Московской патриархии, которую расписали вместе Григорий Круг и Леонид Александрович Успенский.